НОВЫЕ КООРДИНАТЫ
И вот сложила все вещи,
пересчитала коробки.
Посмотрела на оранжевые
и жёлтые стены, на балку
потолочную с круглыми лампочками,
на стену ванной, выложенную голубым
стеклом, на широкую постель.
Включила в последний раз
музыку, покружилась по комнате,
выкурила сигарету, повертела на
пальце кольцо с ключами. Позвонила
подруге. Ай, в конце концов!.. Стук
в дверь. Это отец. Вместе они поднимают
коробки, относят в машину, отец чуть
хмурится, но старается приободрить дочь.
На дворе лужи и лед. В близком парке
чёрные ветки. Уже не так далеко до весны.
В кармане её пальто – тряпичная кукла,
лукавый лохматый человечек в цветной
рубашке. Отец заводит машину. Она
смотрит в окна, потом смотрит
только вперед. Через полчаса приезжает
владелец квартиры, он входит в ботинках,
осматривает изрядно опустевшие комнаты,
валится на постель, курит, набирает номер
на своём мобильном, ему отвечает женский
голос, он говорит: «Привет» – и долго слушает.
Девушка и её отец подъезжают к дому,
где она уже сняла небольшую однокомнатную
квартиру, велосипед придется поставить
у отца в гараже. Она вынимает тряпичного
человечка и на ладони вносит его в новый
дом. Если бы у неё был игрушечный пистолет
с пистонами, она бы бабахнула пару раз в
потолок. Просто так, чтобы отметить
новые координаты.
ЛЕТОПИСЬ
в восемьдесят седьмом году
один ученый
ехал в красной машине
по улице пригорода
в девяносто чётвертом
шесть полицейских
(два патруля по три человека)
встретились на углу
в девяносто седьмом
фотограф прибыл на съёмку
но забыл фотоплёнку
и позвонил ассистенту
в девяносто девятом
они сидели в открытом кафе
наблюдая за белизной скатерти
без определённой цели
в две тысячи первом
один старик загорал
на берегу маленького
озера в жилом районе
в две тысячи третьем
закрылся тот секонд-хенд
где были маечки той
фирмы, совсем новые
в две тысячи пятом
один малыш увидел
во сне Америку и
всю ночь улыбался
в две тысячи шестом
целый день было
двадцать шестое
августа
ПРОИСШЕСТВИЕ
Из леса выходят Чингачгук, Зверобой
и Робин Гуд и бодрым целеустремлённым
шагом направляются к первым постройкам
дачного посёлка «Гайсма». Они подходят к
ближайшему дому, где отец семейства жарит
шашлык на небольшом мангале. Он так
увлечён, что не видит их. Они выстраиваются
у ворот участка. «Простите, где ближайшая
библиотека?» – спрашивает Зверобой. Мужчина
оглядывается, видит этих троих, роняет
шампур, потом подхватывает его с земли
и выставляет в их сторону. «Где ближайшая
библиотека, братец?» – спрашивает его Робин
Гуд. Чингачгук кивает гордой головой, подтверждая
вопрос. Мужчина отбегает за угол дома и
шарит по карманам шортов в поисках телефона.
Потом вспоминает, что забыл его в доме
и бежит туда. Зверобой разочаровано
вздыхает и показывает рукой на лес. Робин
Гуд кивает, Чингачгук еле заметно хмурит
брови. Они трогаются в ту сторону одно-
временно. Их силуэты уже виднеются среди
кустарника и первых деревьев опушки, когда
из дома выбегает тот самый мужчина, держа
в вытянутой руке телефон, и кричит: «Узнал,
узнал! Улица Райня семь, в пяти километрах
отсюда! Через лес, железную дорогу и налево!
Нале-е-ево, слы-ы-ышите?!» Чингачгук идёт
последним. Он оборачивается, машет рукой,
а потом прикладывает её к груди. В верхушках
деревьев неспешно поднимается ветер, белки
гоняются друг за другом цепкой дробью перебежек.
Мужчина стоит у своей калитки и улыбается,
потом медленно разворачивается и идёт к дому,
качая головой и как будто сам себе не веря.
НЕБОЛЬШОЙ, ХОРОШО ПРОДУМАННЫЙ ПЕРЕВОРОТ
Генерал Урия и медвежонок Какао
Заключили союз.
Теперь никто не пройдёт по улице Тутикаа
Не спев песенки, не станцевав танца.
Союз строго соблюдается.
Все горожане учат песенки, разучивают танцы.
Также заодно перетряхивают старую одежду,
Отдают долги, смотрят в небо.
Недовольных, в общем-то, нет.
Празднично.
ČAKA IELAS MEITENES
Когда девочки с улицы Чака
Вдруг пропали, вдруг исчезли,
Вдруг затерялись в бесчисленных съёмных
Квартирах в столетних, пахнущих сыростью
Домах Москачки и других предместий,
Люди лишились бесплатного зрелища –
Возможности лицезреть из окон любого
Вида транспорта их, фланирующих вечерами
На перекрёстках, торгующих телом и временем,
Которые могли разделить с любым, у кого было
Достаточно наличных. Почему они выбрали именно
Эту улицу? Потому ли что названная в честь Александра
Чака, она как-то связывалась с его текстами о легкомысленных
Барышнях и их неловких поклонниках? Вряд ли. Может быть,
Потому что именно эта улица отделяет фешенебельный центр
От районов, примыкающих к вокзалу и всегда пользовавшихся
Несколько мутноватой славой. Там, где большие 5-комнатные
Квартиры с протекающими батареями отопления и старыми разболтанными
Шкафами снимались компаниями молодых любителей ганджи,
Компьютерных мочиловок и выведенных до предела басов. Все
Они, слегка такие бледноватые, в серо-чёрно-коричневых вещах,
С проколотыми ушами и парочкой тату на хребте и локтях,
Казалось, готовили какую-то секретную революцию, которая
Произошла так незаметно, так подпольно, так запредельно,
Что они рассеялись без следа. Может быть, каждый из них
Взял под руку по одной девушке с полноватыми ногами в чулках
В тёмно-синюю «сеточку», с выкрашенными плохой краской
Волосами, стоптавших не одну пару красных лакированных туфель
По улице Чака, и они двинулись, двинулись куда-то, где
Их встретил сам поэт, среднего роста, с головой, выбритой под
Электрическую лампочку, в круглых очках, без особых примет,
Склонен к философствованию, автор нескольких сборников,
Название одного из которых переводится порой на русский как
«Затронутые вечностью», а мне кажется можно просто – «Тронутые
вечностью». Или траченные моментом. Я не имею в виду клей.
ПОПУЛЯРНАЯ МЕЛОДИЯ ДЛЯ УКУЛЕЛЕ
Напиши мне роман,
В котором будет идти речь о другом романе,
Всё равно не прочитаю ни первый, ни второй –
Я уеду в Маньчжурию и сгину ни за что.
Нарисуй мне картину, на которой будет
Изображена другая картина,
Всё равно я не увижу ни той, ни другой –
Я уеду в Маньчжурию и сгину ни за что.
Сочини мне песню, в которой будут слова
О совсем другой песне,
Всё равно я не услышу ни одну, ни другую –
Я уеду в Маньчжурию и сгину ни за что.
ЯЗЫК КАТЕРИНЫ
Три дня у меня было предчувствие
чёрного языка. Стояла, молчала,
курила, рассеянно улыбалась,
ничего не говорила маме. И утром
увидела – вот он! Совершенно
чёрный язык в розовом рту,
восклицательный знак в привычной
физиологической прозе, тревожный
звонок, телеграмма (молния). В ужасе
позвонила в аптеку: «Скажите,
как лечится чёрный язык?» Любезно
ответили: «Язык человека обычно
немного красный и чёрный немного.
Это с какой точки смотреть, какую лампу
включить...» Я бросила трубку. Кинулась
в шоке к машине, с места рванула, четыре
часа моталась по городу, разворачиваясь
беспорядочно, руки дрожали, и озарило:
«Есть же друг Доктор! С детства я помню,
как он пил кофе на кухне и говорил
о политике и литературе, подтянутый,
свежий!» Опять к телефону: «Спасите!»
«Спокойно! Скорей приезжай». Вот
я у доктора, тот достаёт для наблюдений
приборы из новых металлов, а я уверяю:
«Чёрный язык мой видно отлично
и так!» Он всё равно приближается
с длинной трубой, а я открываю рот.
«О-о-о!» – с уважительным ужасом он отступает.
Чернота чёрного языка абсолютно конкретна.
Но доктор испугу не сдаст бороды и привычек.
«Утомление, стрессы и творческий поиск,
вот что виною всему, но таблетки
помогут нам, белые, стойкие в цвете своем».
Выпила пригоршню химии, села в машину,
дома свалилась в постель и уснула. Встала
на утро, глянула в зеркало – он! Розовый мой,
незабвенный! Ворочается, нежится в утреннем
свете. «Доктор, спасибо!» – я позвонила,
но маме всё равно ничего не сказала.
Скрытной я стала, успев повзрослеть.
Вообще говорить теперь стала я меньше,
я как-то не уверена в цвете своего языка
и боюсь в глазах собеседника узнать отражение
чёрной полоски, плоти упорной, чужой.
БЕРЛИН 1927
Писатель танцует с коротко стриженой
женщиной, трепетно прижимая к себе
хрупкую талию и неожиданно сильные плечи.
Женщина говорит по-фински, и её ярко накрашенные губы
складываются в болезненную улыбку.
Писатель думает о том, что и у его партнерши
было прошлое, неизвестное ему детство, малознакомая
юность, но снова забывает обо всём.
Корректный оркестр пронизывает вечер
пряным танго. Эта женщина замирает на плече
писателя и целует его спокойно-страстно, как бы
признаваясь в нежности никому. У писателя
маленькая голова и осторожный усталый рот.
Официант замирает на миг перед новым посетителем
в услужливом полупоклоне. Клубится ночь, до утра
ещё час. Они могут танцевать, они могут пить
шампанское. Он сможет рассказать ей о Ватерлоо,
о том, как в белесом тумане всходило солнце
поражения. Она ничего не поймёт, но пригласит его
танцевать ещё раз. Красивые утренние цветочницы
будут окликать их, предлагая букеты.
* * *
Тишина назначает час и место,
Куда явиться мы так и не решаемся,
Но так или иначе оказываемся там,
Войдя совсем в другую комнату или роль.
Тогда некоторое время мы приходим в себя,
А параллельно замечаем, что хозяев нет,
В прихожей разбросаны шарфы и перчатки,
За зеркало заткнуты билеты на какую-то давнюю
Постановку, а в заварном чайнике темно-
Коричневый налет от высохшей жидкости
И мелкий хворост чаинок, переживших себя.
Кто ты, Авраам Линкольн? Кем ты приходишься
Розе Люксембург? Довезёт ли тебя поезд
До станции, утонувшей в лопухах и рябине?
Мы глотаем воздух из шкафчиков с посудой,
Из буфетных закоулков и шляпных коробок.
Стены здесь совсем не там, где должны быть.
А люди спят или играют в лото.
ОТЕЛЬ РИТЦ
Выложенный голубой мозаикой
С путеводными звёздами пол
SPA-бассейна и продуманная подсветка
Вместе с шумом струящейся воды,
Как будто вечно догоняющей саму себя,
Настраивают на философский тон. Сейчас
Полдень и здесь никого нет, только где-то
В глубине за стеклами мелькает тень
Чёрноволосой женщины в белом, проверяющей
По-прежнему ли достаточно кристально чистых полотенец
И банных халатов. Их – более чем. Высокие
Полки до потолка выложены свёрнутыми
Вафельными рулонами. В то же время они
Лежат не вплотную, вокруг каждого есть пространство,
Ведь и посетители здесь – штучный товар.
Выбравшись из джакузи и насухо вытершись,
Ты надеваешь халат, застегиваешь его,
Вставляешь ноги в белые махровые тапочки,
И проходишь мимо кожаных лежанок и
Зала для занятий спортом, мимо стеклянных
Полок с разной ерундой для тела и выходишь
К зеркалам и лифту. Раскрываются двери,
Ты вставляешь свою карточку и нажимаешь кнопку
Этажа. Ты живёшь на восьмом. 808. Как будто
Зацикленный между двумя бесконечностями. Ты – потерянный
Участник конференции по сотрудничеству. Компьютер дал сбой
И тебя не выписывают уже третью неделю. Посещаешь
Завтраки, где у тебя есть свой столик, и оставляешь
В номере конфетки уборщицам, молодым светловолосым
Девушкам, отчаянно вежливым и педантичным. Обильного
Завтрака хватает на целый день, а вечером можно перехватить
Кебаб, а потом пойти погонять зайцев на лужайках огромного
Парка. В это время его пересекают почти исключительно
Велосипедисты. Спишь ты хорошо, с закрытыми окнами и
Включенным кондиционером. Когда они наконец обнаружат
Ошибку, то скорее всего тебе удастся скрыться и лечь на дно.
Лишь бы там была голубая мозаика.
СИЛЬНОЕ ЧУВСТВО
Время нас окончательно полюбило.
Положило нам в кости соли, раз-
рисовало лбы вертикально. Подарило
тысячу кассет всяких воспоминаний:
немного эротики, немного сентиментальной
жестокости, немного общих мест.
Мы теперь любимцы у времени,
часто ездим на карусели мира, так что
голова кружится и трудно вспомнить,
где ты живешь. Но в конце концов
всегда приходишь домой, там сидит время,
сложа руки, и тихо гордится, тем, как у тебя
всё получилось. Замечательный старик Время
обладает повадками младенца. Но иногда,
если не в духе, может задушить тебя полотенцем.
Главное, не пытаться найти с ним общий язык,
оно не любит пристальных взглядов и
увеличительного стекла. Игнорируйте время,
танцуйте, сколько хочется, покупайте сласти.
Как сказал мудрец: «Счастье начинается
с точки кипения зубной пасты». И пусть жёлтые
штуки раз в год падают с неба. Пусть никто
их не хочет, все шевелят ногами, а дворники
жадно заталкивают их в пластиковые мешки.
Быть любимым временем – это сильное чувство.
А кто испытал его, тот обычно молчит
ВОЛНЫ
Ты помнишь, как волны
шатались огромные
по пляжу в поисках выпивки,
их шляпы, их трости, их челюсти бритские
свистели и пена летела пощёчиной
любому заядлому остроумию.
И местные жители
в майках с надписью Love Me
озабоченно
слизывали песок с ладоней,
засев у дорожки вдоль дюн.
Волны вышвыривали нас на песок
не особенно соображая
нашу природу и смысл,
а мы даже рады – почти что
пели, щупая дно пальцами ног,
а потом отлетая в сторону
в брызгах нокдауна. Кожа
вздыхала счастливей.
В зелёном тонет зелёное
и в голубом голубое.
А там где и цвета не разобрать,
тонет все, что попало – осколки посуды
и камни, кожура апельсинов,
комиксы и коробки из-под печенья.
Море – сырая вода,
ест само себя и довольно.
А двуногие мы от счастья кричим,
когда нас мотает туда и сюда
сумасшедшая няня.
ЙОАХИМ, ГОЛЛАНДЕЦ
Теперь за кружкой пива
в известном заведении «Сто сестёр»
он спешит всем признаться,
что хотел бы покинуть континет
как можно скорей.
Остров бы ему подошел
с холодной башней маяка
и камнями в птичьем помете,
с лесом и озером, крохотным,
но бездонным. А еще
ему нужна была бы красная «Хонда».
Он водрузил бы её над обрывом
и камешками пулял в надменные стекла,
а иногда забирался бы на переднее сиденье
и слушал радио, хрустя рисовыми крекерами.
В последних новостях повторялись бы
одни и те же имена, и иногда он засыпал бы
прямо в кабине, а не в жилом отсеке маяка –
там, где бы он подвесил гамак между
больших китайских фонарей из папиросной бумаги,
расписанных тушью. Вообще ему бы нравилось
разглядывать все эти иероглифы, но он никогда бы
не пытался отгадать, что они означают
на самом деле. И он не писал бы
стихов и не рисовал акварели – разве стоит
ради этого уезжать с континента,
где есть такие заведения как «Сто сестёр»
и такие друзья, как мы.
_________________________________________
Об авторе:
СЕРГЕЙ ТИМОФЕЕВ
Родился в Риге. Окончил филологический факультет Латвийского государственного университета. В 1999 г. стал одним из организаторов мультимедийного поэтического проекта «Орбита». С 2009 г. курирует поэтическую программу «Север-Юг» во время ежегодных латвийских Дней поэзии. Автор 7 сборников стихов ( 4 из них были опубликованы в Риге и 3 в Петербурге и Москве). Участвовал во многих поэтических фестивалях: в Великобритании, Голландии, Швеции, Украине, Германии, Словении, Грузии и т.д. Переводился на языки всех этих стран. В 2003 году вошел в шорт-лист российской премии Андрея Белого. Одним из первых на постсоветском пространстве стал разрабатывать жанр поэтического видео (первая работа – «Репетиция оркестра» была снята и смонтирована вместе с режиссером Виктором Вилксом в 1994 году). Другое поэтическое видео (на стихотворение «Света») участвовало в финале фестиваля поэтического видео «Zebra» в Берлине в 2001 году. Вместе с остальными участниками проекта «Орбита» получил в 2005 году Поэтический приз года Латвии за аудио-видео сборник «Орбита 4». Продолжая тему мультимедийных экспериментов с поэзией, вместе с Артуром Пунте реализовал инсталляции «Комната времени» и «Энергетическая независимость поэзии» на форуме современной культуры «Balta Nakts». В 2012 году вместе с другими участниками «Орбиты» представил масштабную 20-метровую поэтическую инсталляцию «Радиостена» на Цесисском фестивале искусств; она экспонировалась также в Петербурге, где попала в финал Премии имени Сергея Курёхина, и в Таллине – в музее современного искусства Kumu. Примерно тогда же сложился формат поэтического перформанса Slow Show, который участники «Орбиты» представляли в Италии, Финляндии, США, России, Украине и Сербии.
Фото Владимира Светловаскачать dle 12.1
