* * *
Конечно, не остров. Кто сам по себе остров?
Например, озеро, например, трава у дороги,
иногда — белая лилия, иногда линия, иногда просто
белая большая пылинка, на выскобленном пороге.
А ещё не бывает, чтоб кто-нибудь был как целый мир:
получается ложь, будто миры — сами себе человеки.
Человек это мост через реку Сож, мост через реку Чир,
другие мосты через другие реки.
В самом пределе люди, похоже, снежинки:
например, одинаковые, точно снежинки, солдатики.
Или одинаковые в больницах люди разного звания.
Непрерывная, будущая в прошедшем Арктика
открывает свои объятия, подымает свои ледяные пружинки,
Арктика, видимая во снах, Арктика, описанная в посланиях,
Арктика, куда ты начинаешь своё снежное восхождение.
Одинаковая для всех, точно засвеченная фотоплёнка.
Арктика, чуть начавшаяся сразу после рождения
Первого твоего ребёнка.
Первого вообще ребёнка.
СИНЯЯ ВЕТКА
Вот эта — опять поступала-не-поступила,
вот этот, кто смотрит на поступалу_не_поступилу,
вот этот — не в форме, но видно, что мент позорный,
вот эта, что не садится, хотя и стоит через силу,
вот этот, кто чёрный, и тот — настоящий чёрный.
Вот этот, которому все остальные обидны:
лицо у него такое — как паровая котлета.
Вот этот, попроще, но тоже ужасно солидный.
И этот. Зачем-то особенно — этот.
Сжимающий книгу во время больших перегонов,
серьёзный и глупый в куртке из гадкой кожи.
На плотной обложке: «книга мёртвых лимонов».
Каждого жалко. И чёрных немножко тоже.
ДВА ДНЯI.Масленица
Всегда при ходьбе вперёд и направо качался.
Если назад качался, то много по осени падал.
Поднимали его, говорили: "Господь с него посмеялся".
Поднимали его, говорили: "Опять мамке сделал заботу".
Поднимали его, чуть били, "Вот мамке его Бог задал".
А ещё говорили, что, мол, ему хорошо, а нам на работу.
Он всем рассказывал, что у него есть дочка.
Хвастался дочкой, показывал дочку.
Всякий, конечно, видел: он чурку на санках таскает.
Санки таскает по листьям и по песочку.
Бабушки между собой говорили: "Тридцать четыре годочка..."
Бабушки нам говорили: "Господь попускает".
Бабушки говорили: "Хоть бы скорее, хоть бы ему косая".
Бабушки нам говорили: "Не поминай при нём Имя Господне".
Он потом хохотал, Господа созерцая.
Лучшие бабушки думают: он у Престола яблочками играет,
А он, хохоча всем собой, Господа созерцает.
Потому что Господь дозволил, Господь попускает.
Каждый пожалован будет, кто поминал ему Имя Господне.
II. Прощённое воскресенье
Жили себе и жили.
Сын блудный пришёл – упитАнного тельца заложили.
Заложили и дальше жили; сына простили, приветили.
А как время подвинулось, того не приметили.
Кого надо было, того не приметили.
А потом уже поздно было,
а совсем потом снова время застыло.
А ещё потом обижались и плакали,
А снова потом побеждали и побеждали.
Или не побеждали.
Или мечи по шеломам им звякали,
или всё проиграв, уходили в такие дали,
что даже самые девы славные плакали.
Мы про них много думали,
потому что они вроде бы, белые, но не белые.
Мы им всякую обиду заметили,
Потому что они Господу несколько ран сделали.
...
Но ведь сына простили, приветили.
ЗА РЕКОЙ
В огромных пространствах пыли, где пыль — бог пыли,
пыль бог невысокой травы, и бог воды тоже — плохая земля,
где над водой продолжаются белые-белые крылья,
где сами собой возрастают пирамидальные тополя,
где земля, умерев, летает над красной землею,
где в красной земле, глубоко, лежат позапрошлые человеки,
где красное небо над красной от неба Сурою,
где серое небо над серой от неба Сурою,
где бурые мелкие реки и белые мелкие реки
и чёрные мелкие реки
прячут в песках своих,
прячут в камнях своих,
прячут в налимах своих
беспросветное и простое,
где голос ребёнка: «Плыви, ну, плыви, тут мелко»
раз прозвучав, над водою качается и качается —
там на часах столетий есть секундная стрелка:
поле подсолнухов тысячеглаво вращается.
КАМЫШИ
А из этого, говорит, проводочка
Я сделаю человечка.
Розовая до пяток дочка,
Розовая, как дочка, речка.
А, говорит, по-английски река обзывается «рива».
Прыгает рыба подъязок, идут круги.
Пахнет простая крапива и скошенная крапива,
Стрекозы садятся на неподвижные поплавки.
В эту неделю нелепо про слово «осень».
Надо придумать понятие «счастье тела».
Люди в хитонах пытались. У них получилось не очень.
Нет: вообще – получилось, но не по делу.
Впереди ещё целое лето, сентябрь ещё.
Ещё очень много лет и несколько самых-самых.
А дальше — большое платье, голое, как вот сейчас плечо.
И тётке чужой: «Разрешите мне звать вас «мама»?
ХОТЬ ТАК
Лучшие сервировки в теннисе случаются перед двойной
очень нелепой и крайне финальной ошибкой.
Лучшие дети рождаются перед большой войной:
светящиеся такие; такие беззубые рыбки.
Растут, как растут, но довольно много болеют:
не обязательно, чтобы опасным, скорее — плохо вообразимым.
Конечно, их все жалеют. Ещё потому жалеют,
что хуже других болеет самый красивый.
На фотоснимках у них не мордашки, но лица:
есть дальний свет, так вот у этих взгляд такой — дальний.
А вообще, разумеется, дети, как дети. Смеются, тянутся к маме.
(Всё обойдётся. Войны не случится.
Дети получатся очень обыкновенными нами.
Двойная ошибка окажется не фатальной).
ТРИ СЕСТРЫ
Три родных сестры Франца Кафки умерли в лагерях победившего социализма
в его немецкой интерпретации.
Это медицински документированный факт.
Их мало кто помнит. В лицо – вообще никто. И, произнося «абсурд бытия»,
вспоминают недожившего брата.
Но Кафка суть эти вот три сестры.
Они были такими: Элли, Валли и Оттла.
Они были такими, что кухня, детишки и помолиться.
Очень стыдились собственного еврейства,
Иврита совсем не знали.
Европейская культура, хроническое удвоение согласных.
Зачем доктор Чехов написал свою пьесу?
В Москву, в Москву…
ИЗ ЖИЗНИ ИСКУСНЫХ ГИТАРИСТОВ
— Москва это песня, как ты уедешь в песню?
А Питер – картинка, в картинку уехать можно.
Купишь в Москве квартиру, будешь платить до пенсии.
Курил, улыбался, чего-то бурчал односложно.
Уехал, приехал, опять улыбался, курил.
Потом рассказал: появился сын, обозвали Артём.
Играю нечасто, а так, говорил, всё путём.
И сплетни из жизни известных людей говорил.
А другой хорошо его знал и наоборот говорил:
"Он там торчит и нисколько ему не климат.
Баба мегера, он с ней пацана народил,
Пашет теперь как чёрт, а вся жизнь его мимо".
Четырнадцать лет перерыв, будто в пьесе про школу.
Песни, картинки и города сделались очень смешные.
Теперь говорит: "Артём занимается баскетболом,
Младшая тож ничего, а подружки у ней дурные".
Чего-то ещё говорит, и столик на кухне качается в ритм.
(Группу ведь так и назвали тогда: "Ритм темноты").
Но голос того вот, другого и голоса друзей
не то чтобы из-под могильной плиты,
но будто из газовой, что ли, вот этой вот жирной плиты:
"Это не жизнь его мимо, но жизнь его мимо твоей".
ТАМ, ГДЕ
Встречи бывают похожи на неторопливый расстрел.
Маратка спрашивает деликатно:
«Андрей, мы сколько с тобой не виделись»?
Вместо: «Андрей, ты так чего за семь лет постарел»?
А сколько в пакете было, так всё уже выпилось,
а время такое, что и не продают, вероятно.
Надо идти куда-нибудь, где чисто, светло.
Вкусно, негромко, прилично, светло, чисто.
Надо идти куда-нибудь, где ледяное стекло.
Хоть лучше, наверное, будет спросить у таксиста.
Но у таксиста навряд ли узнаешь, куда
делся скрывавший тебя надёжный защитный купол.
Происходило занятное, происходила порой ерунда,
а ты думал.
Думал, что просто такая хорошая девочка Ира.
Думал, хорошую девочку себе хорошо нашёл.
Оказалось — произошёл большой кусок мира.
Вот так вот в прошедшем времени: «Произошёл».
Время оно такое: время всё лечит и лечит.
Лечит, и лечит и лечит — спокойно и зло.
Время само назначает время и место встречи:
вечер, неранняя осень. Наглухо, чисто, светло.
ПРО ТЕЛЕФОНЫ
А прощания сделались странными,
точно сделались мы иностранными.
И слова точно сделались бранными,
а трава — как была, так трава.
Говорили: пишите-звоните.
И ведь правда писали-звонили.
Не звонили, так, значит, забыли —
номера или, скажем, слова.
Проводов бесполезные нити
нам тихонько звенят: «Извините».
Мы всё те же: пишите-звоните.
Только нам не звонят и не пишут.
Врут, как дышат,
и мы врём, как дышим.
Воплощаем ненужное зло.
Не звоним и почти что не пишем.
Только дышим совсем тяжело.
ФИЛОЛОГИ НА СБОРАХ Между дурными людьми никогда не ищи себе друга.
Гавань плохая они. Мимо свой путь направляй.
Куда тут направишь, когда, будто поней, гоняют по кругу,
И матюгальник играет патриотический лай?
Как сообщают врачи, у травы чистотела известны
Два её вида, и первый название носит большого,
Малым зовётся второй; и глазам они оба целебны,
Весело всё это помнить, но, честно сказать, хорошо бы
Впарить дежурному: «Щас, я по-быстрому. Только до почты, вот честно».
После б до винного сбегать, а там по пути ещё в хлебный.
Утром, сказали, грозит физзарядка. Так ведь не до отбоя?
Не до отбоя, а до общаги, где сам себе скажешь «направо».
И Тестиллида уже для жнецов, усталых от зноя,
К полднику трет чабер и чеснок, душистые травы.КОМАНДИРОВКА
Говорил: «Жили и жили.
А сейчас — совсем как чужие».
Говорила: «Как два голубка были,
А теперь я
своёму — вроде, и не жена».
Немножко пили. Поддав, веселей шутили.
Брали ещё вина.
Целовались, конечно, как дураки,
Под красным щитом «Распродажа».
А сердце лопалось от тоски.
Там же. Тогда же.
РАВНОДЕНСТВИЕ
Снег безобразен от старости, но неохотно тает.
А земля под ним вовсе голая, подлая.
Галка с дорожки отходит, но не взлетает,
гордая.
Поле до речки не сильно большое, однако безмерное
(Так, говорят, небольшой, но безмерной бывает вина).
Листьев немного, и те прошлогодние, серые.
Церковь на том берегу хорошо видна.
Ну, вот и привет тебе, Маленькая Река.
Неестественно маленькая для наших мест.
Липы голые, круглые, как облака.
Тонкий тополь, как тонкий крест.
Очень странный и тонкий крест.
А у тополя правда ведь струганый крест стоит.
Бесполезный такой, словно бы на могилке звезда.
А над тополем облако «Ветхий Деньми» летит —
Дальше, дальше и, кажется, навсегда.
_________________________________________
Об авторе:
АНДРЕЙ ПЕРМЯКОВ
Родился в Кунгуре (Пермская область). Окончил Пермскую государственную медицинскую Академию. Жил в Перми и Подмосковье. В настоящее время проживает во Владимирской области, работает на фармацевтическом производстве.
Стихи, проза и критические статьи публиковались в журналах и альманахах «Абзац», «АлконостЪ», «Арион»,
«Лиterraтура», «Волга», «Вещь», «Воздух», «Знамя», «Графит», «День и ночь», «Новая реальность», «Новый мир» и других изданиях.
Автор книги стихов «Сплошная облачность» (2013), «Темная сторона света. Бесконечная книга, часть вторая» (2016), «Тяжкие кони Ополья» (2016).
Лауреат Григорьевской премии (2014).
скачать dle 12.1
