* * *
Ветер воспоминаний тревожит увядшие письма,
на острове воспоминаний шумят сухие деревья.
Призракам, старым, не спится в небесной гостинице ночи.
Там забытое имя ложится на снег синеватою тенью,
и тени веток сложились в неясную надпись. Я не знаю
языка загробного мира. Я видел в Британском Музее
черную египетскую птицу. Вот она – сидит неподвижно.
Желтый глаз, как маленькая луна. Она более птица,
чем все птицы на свете.
Вечером на Гаваях я проходил между сучьев
окаменелого леса. Было безлюдно, мне захотелось
услышать хотя бы тик-тик моих часов. Но они
остановились из уважения к вечности. Нет,
я не намекаю на сердце, я говорю
о тишине бессонницы, увядших письмах.
Если зажечь их, в камине будут оранжевые бабочки,
лазоревые бабочки, синие бабочки, черные бабочки,
тени забытого имени, маленькие саламандры.
* * *
Так проплывают золотые рыбки,
как лепестки оранжевых настурций,
почти просвечивая, точно дольки
мессинских золотистых апельсинов.
Так шевелятся огоньки церковных
свечей, мерцая, розово желтея,
как маленькие пламенные листья.
Так отсвет ранних фонарей в реке
сквозит, и золотятся, отражаясь,
оранжевые лепестки заката.
Так в темных, с рыжим золотом, глазах
плывут, колеблясь, золотые тени.
* * *
Бежал щенок по краю океана
За шестилетним мальчиком, виляя
Счастливым хвостиком. Почти осанна
Была в блаженстве тоненького лая.
Щенок был справа, океан был слева,
И между ними мальчик шестилетний
Бежал в закат вдоль пенного прилива.
И делалось безлюдие заметней.
* * *
В стакане стынет золотистый чай,
Чаинка видит золотой Китай.
Желтеет чай, как Желтая Река,
И тает сахар, словно облака.
Кружок лимона солнцем золотым
Просвечивает сквозь легчайший дым.
Легчайший пар напоминает ей
Туман прозрачный рисовых полей.
И ложечка серебряным лучом
Упала в золотистый водоем,
Где плавает чаинка, где Китай,
Блаженный край, ее недолгий рай.
* * *
Ты уже забываешь,
ты скоро забудешь
(в огромном райском сиянии),
но ты еще помнишь
толчею предвечерних мошек
и блеск паутины
на сохлом терновнике.
Ты помнишь
зелёный мох между ржавых банок,
а после – осень,
неровный полет
одичалых клочков бумаги
и чёрные щепки
в дрожанье тусклой реки.
Ты помнишь холод,
первый иней на ржавом
почтовом ящике,
свет на безлюдном мосту
Как быстро летела,
погасая, твоя папироса
в ночные беззвучные струи…
* * *
Мы были в России — на юге, в июле,
И раненый бился в горячем вагоне,
И в поле нашли мы две светлые пули —
Как желуди, ты их несла на ладони —
На линии жизни, на линии счастья.
На камне две ящерицы промелькнули,
Какой-то убитый лежал, будто спящий.
Военное время, горячее поле,
Россия... Я все позабыл — так спокойней,
Здесь сад — и глубокое озеро подле.
Но если случайно, сквозь тень и прохладу,
Два желудя мальчик несет на ладони,
Опять — южнорусский июль на исходе,
И будто по озеру или по саду,
Тревожная зыбь по забвенью проходит.
* * *
Жил да был Иван Иваныч:
Иногда крестился на ночь,
Вдаль рассеянно глядел.
Жил на свете, как умел.
Жил на свете как попало.
Много в жизни было дел.
Сердце слабое устало,
Сердце биться перестало.
В небе дождь вздыхал, шумел,
Будто мертвого жалел:
Влаги пролилось немало –
Видно, смерть сама рыдала,
Близко к сердцу принимала
Человеческий удел
* * *
Немного рыбы и немного соли
На медленном огне – какая скука!
Живая рыба корчилась от боли,
Старуха злилась, плакала от лука,
Над луком, над стручком засохшим перца,
Багровым, как запекшаяся рана,
Морщинистым, как маленькое сердце,
Увядшее у газового крана
От жара, холода и равнодушья:
Сухое сердце той, худой, убогой,
Открывшей, словно рыба, от удушья
Бескровный рот и поминавшей Бога…
А дальше что? Что Бог – благой и кроткий,
Что грешников поджаривают черти,
Что в тишине чадит на сковородке
Немного жизни и немного смерти.
* * *
И ангелу случается отчаяться.
Он вешается, топится, стреляется.
Его душа, печальная страдалица,
Во что-то маленькое воплощается.
Ей суждено (он не успел раскаяться)
Жить гусеницей или каракатицей.
И вот живёт, питается, спасается,
И прошлое не жжёт, не вспоминается.
А после воплощается смиренница
В снежинку (потерпи – и переменится),
И, светлая, она летит над улицей
И ангелами дальними любуется.
* * *
А надо бы сказать спасибо:
За кринку молока парного,
За черную ковригу хлеба,
За небо с кромкою лиловой,
За двух небоязливых галок,
Собаку с мордой черно-сивой,
За то, что на порог упала
Для нас желтеющая слива,
За ветки в глиняном кувшине,
За ветер, веявший с востока,
За вкус черники темно-синей,
За связки чеснока и лука,
За дыню, зревшую у входа,
Свинью, запачкавшую рыло,
За то, что милая природа
К нам, видимо, благоволила,
За желтый мед (ты помнишь запах?),
Пахучий сыр и карк вороны
(И черный кот на белых лапах
Ходил кругом, хоть неученый),
За то, что лиловела кашка
И ежевика поспевала,
За то, что добрая кукушка
Нам долгий век накуковала,
За стуки дятла-лесоруба -
Сказал ли я за все спасибо?
* * *
Слушая розовый сумрак смуглых ладоней,
теплую музыку раковин нежно пахучих,
маленьким розовым ухом прильнув поудобней,
все повторяя, как волны: "Голубчик, голубчик..."
Слыша почти, что снежинки, светлая стая,
снова слетаются, ночь Рождеством наполняют.
Глядя на розовый шорох в широком камине,
видя ночное молчанье улицы зимней...
Слушая грудь, где бормочут счастье и жалость,
слыша жасминовый запах снежинки холодной,
точно в мелодию летней реки, погружаясь
в тихий и розовый сумрак смуглых ладоней...
* * *
B безветренных полях еще весна.
Лишь одуванчик легкий облетает.
И девочка крича бежит. Она
Его пушок прозрачный собирает.
А под вечер, еще едва видна,
Растет Луна меж Марсом и Венерой,
Еще почти прозрачная Луна –
Как одуванчик светловато-серый.
Давай по-детски верить что Луна –
Его душа. Быть может, вновь приснится
Нам нежная, небесная страна,
Где даже одуванчик сохранится.
_________________________________________
Об авторе:
ИГОРЬ ЧИННОВ (1914—1996)
Родился в Туккуме в семье адвоката. В 1914—1922 гг. семья Чинновых жила в России, затем уехала в Латвию. Учился в Рижской городской русской средней школе, получил юридическое образование в Риге, работал юридическим консультантом.
Опубликовал первые стихи в журнале «Числа».
В 1944 году был депортирован из Латвии в Германию на принудительные работы, после освобождения был зачислен в американскую армию, служил во Франции. Демобилизовавшись в 1946 году, поселился во Франции.
В 1953 году переехал в Мюнхен, где работал в русской редакции радиостанции «Освобождение» (позднее «Свобода»). С 1962 года — в США, профессор русского языка и литературы Канзасского университета (до 1968), затем Питтсбургского и университета Вандербилта в Нэшвилле (до 1976 года). С 1977 году вышел в отставку и поселился во Флориде.
Выпустил несколько поэтических сборников: «Монолог» (Париж, 1950), «Линии» (Париж, 1960), «Метафоры» (Нью-Йорк, 1968); «Пасторали» (Париж, 1976); «Автограф» (Holyoke, 1984) и др.
В 1992 и 1993 годах приезжал в Россию.
Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве. Его архив хранится в Институте мировой литературы РАН, в кабинете литературы русского зарубежья им. И. В. Чиннова.
Чиннов И. Загадки бытия. — М.: Христианское издательство, 1998.
Чиннов И. Собрание сочинений: В 2-х т. / Сост., подг. текста, вступ. ст., комментарии О. Кузнецовой. — М.: Согласие, 2000. (Т. 1.: Стихотворения; Т. 2.: Стихотворения 1985—1995. Воспоминания. Статьи. Интервью. Письма.)
скачать dle 12.1
