ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Николай Кононов. НА ЗЕРКАЛО ПОХОЖ

Николай Кононов. НА ЗЕРКАЛО ПОХОЖ

Николай Кононов. НА ЗЕРКАЛО ПОХОЖ



* * *

Вы, парубки косолапые, и вы, злополучные девицы, цветите на нежно-волжской вые,
От дум соловейте, в пыль поплёвывайте, в рожок с пылу и жару свистите,
И во мне душевная даль зеленогривая расчёсана до сумерек, и зудят её рулады громовые
И другие тут удерживающие жилы, стропы, струны, тросы, нити.

Вот мне страшно стало, родина, от того, как на безветрии витает пёрышком бензина
Слабая душа, и Волга перемат набычившийся свой матёро придвигает.
Это к вечеру меня как идиота безобидного за ручку ты выводишь, Мнемозина,
Погулять, потрогать, полизать всё это...
– О... – шепчу, – ещё немного, ну минутку, дорогая.

Оттого что все пилюли так горчат, и свалка вся живая киснет, и вся мука
Упирается мне в сердце, на шпенёк закрытое, когда я мимо глупой школы
Прохожу, где юные задрыги прошмандовками становятся, и не заплакать им, не замяукать,
В медицинском кабинете обнажая лопасти лопаток для укола.

Я такое про себя узнал, о Господи, такое жёлтое и мокрое, постыдное такое,
Что от жалости я сам себя поцеловал прилюдно в губы. О! Утешься!
В слабоумном садике вас ходит-бродит сразу двое,
И луны уже вовсю, нежнея, соловеет, мреет плешь вся...




* * *
                                                            дачному пейзажу

Нежноплечий, твоя плавная лениво провисла
К горизонту мембрана, вздуваясь припухлостью низких
Неопасных холмов, с них зимой можно полчаса ехать
На прогнутом иероглифе санок. Ну садись, прокачу...

С колосников небеса опускают – голубей голубого (прости) –
Словно спирт, могут вспыхнуть от скрежета. Стихни!
Не скрипи раскладушкой, не садись на мопед, не ори, матюгайся,
Друг, потише, сгорят от бесстыдного слова,

Прогорят до глухой пустоты. Чуешь зуд в левом ухе?
И в правом? Это факел из газовой скважины хлещет. Разруха.
Далеко-далеко-далеко – еле видно. Тишина зашумела
Форсункой в узкой жилке височной твоей.

Пожухла пшеница – горючку налево пустили коммунисты-педрилы.
Стоит, выгорает родная, как пушок у тебя на запястье, тем лучше,
Тем печальней участки бахчи – арбузы и дыни, под деревом – сторож.
Помнишь, молнией этот дубок раскололо? "Как ебнуло..." Я же

Просил сквернословье оставить – тишина, небеса, понимаешь.
В лепоте лепрозория – линька лесбийской лепнины, и ливера ливни в Ливорно –
Это тучи. Красиво? "Заебись." Боже мой. Помолчи. Только раз
Наполнялась огнем эта щель, как пергамент прорвали внезапно,

Чемодан с антресолей роняли, состав под откос – сто вагонов,
Тыщу лампочек сразу в помойку, мама рамы промыла, и мыла, и мыла,
И слёзы по стеклам, и фартуки влаги из таза все плещет и плещет...
С тормозов все съезжает, налей же...




* * *

В дымящейся крещенской полынье синхронно тонут юноши-пловцы,
Прекрасные как лед, они в него вмерзают – за эту видимость
Я рюмку подниму, за кажимость, конгениальность, мнимость
Спиртного нежного, как подбородок тихого козленка, за девственность и смерть.

Двадцатую я рюмку подниму за зоркость, пристальность и чистоплотность в моральном дискурсе
И прочий круг понятий соприродных всем вышеперечисленным.
Не задевай меня, мой март, ногой прозрачной, как хрусталь, –
Все льдится, воденеет и под солнцем чужие выселки цветут пенициллином.

––––––––––––

Жара была на стрельбище отцовском, когда меня в татарский выходной зачали.
Я даже час примерно знаю с учетом воллюста зари и фрикций
Астрономических торжественных осей – туда-сюда скользи алмаз, на градус
Всего-то сдвинулось с тех пор, но все, но все, но все переменилось, папа.

Теперь выходит ноосфера из себя, как мама поутру, и слезы, сопли,
Всеобщий дембель, ученья по ГО, под сердцем мне канализацию прорвало –
Объединенные славяне бога-в-душу-мать пропить никак не могут,
И алкоголь на зыбкий цибик снега сменять готовы.




ВАЛЕРИ́К

Названье станции не прочитать, леса речитативом входят в ноздри.
С Ростовского вокзала тысячекроватный экспресс луне мигнул.
Как будто умираю, и так на зеркало похож – во мне меня теперь не меньше,
Чем в далях малохольных, тьма тьму синит там, мнет и помывает.

В плен парни попадают, и как овсы под снегом не шумят.
И зла не держат на чешуйчатых животных этих однорогих.
Пили пилой Кавказа воздуся до крови, лишь полки опилок оседают
В ольшаник на безглавый труп, и он твердеет вместе с непогодой.

А где солдатская любовь была? В мозгу, под сердцем или в селезенке?
В воротной вене бьется к мамочке любовь, к мамуле, маме. Мама, о...
О чем вас с папой голова спросить хотела, когда тугое сердце тупо-тупо
Талдычило двуручные слова "зачем", еще "зачем"?

Вот ночь в зеркальных створках меркнет как недотепа-телевизор:
Стекает сперма по ноге, но кто ее просил про Бога прочитать
У Витгенштейна? Один язык язычит в голове трактат ужасный –
Про то как благо и вина, благоволенье, милость, малость, малость, малость...




* * *

Тянет к мужчинам, брившим в юности на груди глобуса военну карту,
Нудит узнать сквозь астму моих освободителей и фистулу палачей
Трубный молодеющий баритон отца, восходящий из пучин Урарту,
Об устройстве царского ТТ и первомайских победитовых печей.

Тянет глядеть на них в трамвае, в картезианском свете, в бане,
Выруливающих из парилки на большак с шайкой жалоб наперевес,
С ледовитым веником, по брови в мировом холоде, как Титаник,
Помывающих срам своей юности, сгинувшие бицепсы, пробитый пресс.

Тянет тянет понять, как они в прицеле разумели не имущих мора,
Что им ревела тогда простата в подполье молодого живота.
Говорят: ах, писк кутенка, скрип розы ветров, фортка в дали коридора,
Рвота, печиво, слезы, лучшие воспоминания, голая пустота.

И вот я, наконец, говорю полночи с возлежащим на софе этруском,
Внутри него полощется еще теплый пепел, засыпанный по соски,
Это отец мне гудит затуманенным, стеклянным, тусклым
Белым голосом из небытия, со дна траншеи, привставая на носки...




СЕАНС ЛИНГВОКОРРЕКЦИИ

Так вот, папуля, папенька, папаша, после того как я... как я... как тебя я как
Пониже кадыка по горлу резанул, ведь чохом с полки сам-друг тесак
В сыновью длань благодарну сиганул, и боровом пал ты, и во мне взвизгнул хорь
Из таких чащоб вышедший, где возмездия пищит девчоночий хор.

Мячики, машинки... не виноват я – на зимнем займище зайди в овин,
Я с единоутробной спички подпалю твой офицерский золотой, батяня, чин –
На погонах он соломой вспыхнул и дух твой ко тверди взошел аки змей
Безволос-белотел – фантом, тиранящий тихо вымахавших сыновей.

При перемене погоды ночью в три по Гринвичу босый в галифе голубом
Ты бачишь в свой ледяной партбилет как вепрь в бурелом –
Это мнится мне, и мне жаль себя, и вместо сердца морозный фингал
Не рассосавшийся к сорока, переваливший отсюда поездом за Урал...




НА МОТИВ ИЗ КАВАФИСА

                                                            Игорю Померанцеву

"Караганда – Армавир" пассажирский, им крест-накрест
Шнуровал ты армейский ботинок страны, и внахлест – "Барнаул-
Кишинев". Пососи леденец-петушок, цыганея, чавела!
На перше акробатом товарищей держишь квадригу, вспотел весь.

Как баян твоя грудь хороша, баритон для профуры, наколка
ВДВ на плече, анекдот, и "Макаров" тебя поцелует взасос, отпусти.
Наплевали соседи сюда, дядя Юра как крыса прошел, и паук
Посмотрел на меня исподлобья.

Со строфы #3 начинаются крайности. Перво-наперво: с "Правды"
На крыльце золотом Королиха жрет курицу, карауля перину, подушки
И Чапу, что лечебно ей вылижет язву на ляжке. Жарища.
Мне мерзит все, паршой угрожает, поносом и рвотой, микробы

Первомаем бедовым ползут по сметане, вот варвары, ты же,
Во-вторых, в интернат отправляешься к ночи – мамочка с блядок
Армянина Ашота-задрыгу за ноздрю приведет в закуток. Нанесет
Щедрый ебарь игрушек – пистолет водяной, дай мне струйкой

В Королиху пальнуть. Не даешь... Ну, говно ты засохшее, в-третьих! Анероид
Без тебя растерзаю. Вот так, пиздобол ты и хуй! Через лето
Мы на море, наверно, поедем! Вот так. Отвали, шелупень.
В померанцевых рощах Кавафис ягодицы считает подросткам,

Разодетых мартышек суля и дельфинчиков пляжных, чтоб рыбку
Увидать кое-где, – счетовод-детолюб, – чуингам дожевать унижался...
В Балаково АЭС возведут, это в-пятых, в-шестых и в-седьмых.
Ты ж, в-четвертых, обмывая с Макеевым "Ниву", в гараже задохнешься, мой олух, я плачу...




ПАМЯТИ ЧАПЫ

Хвингия, рано расцветшая черным папоротником подмышек
Хорошистка, и Корольков - в свои полные четырнадцать
Упырь совершенно безмозглый, второгодник, дрочила, -
Я вас за рубежи укреплений выведу тихо, как на расстрел!

Чапа штанину мне струйкой прошила, пока на столбе я
Спартанское объявленье о смачном дружестве с молодым
Байдарочником дочитал. Пусть хлюпает в жопу на веслах
С Чапой зассыхой. Предложил в рюкзаке с кирпичом

Корольков, как Муму, с дебаркадера выбросить сучку.
Он ее с завитушкой хвоста и имя "Герасим" рисовал
Авторучкой весь русский на корявом (простишь ли
Нас, Господи) хуе. Его как друга за эрекцию в сорок

Пять минут уважаю. На губе сорок песен, с одной хоть
Мне б урловские ямбы слизать-не спеши: схоронили глубоко,
Значит, маму в земле, значит эта на нет с корешом,
С кем по-мокрому зарулили, вся съеблась, сплюнь ей в очи.

Так кончи ж, наконец, ПТУ, трахни же в самом деле
К двадцать третьему, что ли, под рулады котов (их душить
Мог в мгновение ока, если в руки шли сами, как Хвингия),
Хвингию же. Мне не жаль ничего, как и ей - что такого.

Понятное дело. "Ты будешь? - Угощал. - Ну, давай,
Доставай..." Побелев, всё стерпеть могут вирши,
Чапу-то порешили, как прочих: со двора, из подъезда, из жизни.
Ты не слышишь уже! Нет последней строки, боже мой...




* * *

Звенит, звенит ломкая лира лобзика в кружке авиамоделизма.
О, мой планер, летавший кругами, напрягая сухожилья пергаментные
Астенических крыльев! Какая сила тебя поддерживала снизу,
Строила стеклянные опоры, наполняла воздух камедью?

Внятный целлулоидный свист кинематографической лазури
Над тельцем, рвущим прочные силки свежевыкрашенной
Небесной марли. Дождь недавно прошёл. А какие бури
Предстоит пережить? После узнаешь, что был в выигрыше...

Любимые лобастые дни: лишь только небо закурит крупно,
Пустит слоистый дым над холмами, как в гравюрах Фаворского,
Полосатых, птичьих, подумаешь: как жизнь складывается скупо,
Не даётся, крылатая, и щуришься от счастья смутного, раскосого...

Золотая наледь в тарелке супа, зимняя ломкая пыль в солонке
Посередине стола. И когда это было? Шумными лёгкими,
Полными весёлого воздуха, дышалось? Истончаются перепонки
Крылышек детского планера, подвязанного к потолку бечёвками.




В ОДНОЙ КОМНАТЕ

Девочка в лунную отмель окунает, заохав, свои островки небольшие...
"Ну, ехидна! Ну, яйцекладущая гадина! Вот тебе сказ материнский!"
"Театрик пусть тихий досмотрит в тепле", – дым-отрыжкой
Запаляет трехглавый папаша-отец нелюдскую подушку.

Девочка в лунном приливе неистово спит – в общежитской шкатулке
Бредит ростком непристойным, что сам по себе вырастает
В мороси маминой полки волшебной, в молозиве телика тесном,
В канифоли подъезда, чтоб вонючий Горыныч проспался Орфеем.

Девочка в лунном пятне изнеможет, как будто бы слушает, слышит
Радионоты в себе, в том узеньком месте, где смехом
Прыснет бесовский мобильник, жующий по-русски
Времени жгут. Что, ответь, навернувшись, расширилось, стало летучим...




* * *

                       Братьям-близнецам московским комсомольцам Унылко

"Мамаше приелась дочь, и она тихоню 3-х лет на участке
Душит прыгалкой, расчленяет тело, обливает купоросом,
В топи утаптывает останки, но на другой день
Все выбалтывает по телефону мужу - никчемному отставнику,

С которым не живет, и он копит на нее ярость, и тайно
Приносит с собой кол возмездия, выточенный из черенка
То ли лопаты, то ли мотыги, и без слез детоубийцу
За садизм со словами: "Получи!" - забивает.

После варит сегменты жены-разведенки с перловкой, лаврушкой,
Наедаясь, к слову, впервые за годы реформы досыта.
Его вяжут менты, заподозрив неладное по сытому лоску!
Ну, тут слава: спецкоры, по телеку в полчаса интервью

О таком криминале (об исчезновеньи малютки ни слова).
При подробном обследовании в его кале эксперты
Находят ДНК необычной структуры.
Пригласив ясновидца, натурально, к стене припирают.

В трансе он сознаётся, что член партии, некрофил и садюга.
Жутко крутится рамка и свеча погасает. Пиздец!
Но его под залог выпускает судья, перепутав с банкиром-ублюдком.
Он опять за свое - тещу со свету сжил, сделал фарш из нее

И скормил новым русским элитным аквариумным рыбкам.
Прописали об этом в газете, что такое еще Нострадамус
Предсказал, и чему ж удивляться, коль в одном Люберецком колхозе
Однояйцовых мужичонка родил близнецов - поросенка и крысу.

Развиваются без отклонений в государственном Доме малютки.
Правда, к анаше пристрастились, на выходные их отец забирает -
Хрюшу и Крыса Унылко. И это не первоапрельская шутка,
Так как опубликовано в мае со ссылкой на эксклюзив ИТАР-ТАССа.

К слову, дочка жива, так как сразу ее подменили,
Заподозрив неладное по выражению жениной рожи,
На похожий муляж инопланетники, сверху всё увидав с НЛО."

Коренной россиянин, москвич и обиженный вкладчик
Ваш
Трофим Амфидольич Фонлебен.







_________________________________________

Об авторе: НИКОЛАЙ КОНОНОВ

Родился в Саратове. Окончил физический факультет Саратовского университета, после окончания переехал в Ленинград и поступил в аспирантуру философского факультета Ленинградского университета. Работал учителем математики в школе.
Как поэт дебютировал в 1981 году в журнале «Литературная Грузия». В начале 1980-х годов входил в метагруппу саратовских поэтов «Кокон» (Б. Борухов, С. Кекова, С. Надеев, А. Пчелинцев). В 1992—1993 годах был главным редактором ленинградского отделения издательства «Советский писатель». Один из основателей (вместе с прозаиком Александром Покровским) и главный редактор петербургского издательства «ИНАПРЕСС».
Отмечен малой премией имени Аполлона Григорьева за роман «Похороны кузнечика» (2000г.), Премией Андрея Белого за книгу стихов «Пилот» (2009г.), Премией имени Юрия Казакова за рассказ «Аметисты» (2011г.).
Входил в шорт-листы премий: Андрея Белого (2000г., подборка стихотворений 1998—1999 гг.; роман «Нежный театр», 2004г.), Букеровской премии (2001г., «Похороны кузнечика»), имени Юрия Казакова (2001г., рассказ «Микеша»), «НОС» (2011г., роман «Фланёр»), Пятигорского (2014 г., роман «Фланер»).
Библиография:
Орешник: Стихи. — Л.: Сов. писатель, 1987.
Маленький пловец: Книга стихов. — Л., 1989.
Пловец: Стихи. — СПб.: Сов. писатель, 1992.
Лепет: Стихи. — СПб.: Пушкинский фонд, 1995.
Змей: Стихи. — СПб.: ИНАПРЕСС, 1998.
Похороны кузнечика: Роман в 37 эпизодах с прологом и эпилогом. СПб.: ИНАПРЕСС, 2000. СПб.: Амфора, 2003.
Пароль: Зимний сборник. Предисловие Вячеслава Курицына. — М.: НЛО, 2001. (Серия «Премия Андрея Белого».)
Магический бестиарий: Проза. — М.: Вагриус, 2002.
З/К или ВИВИСЕКЦИЯ: Книга протоколов. — СПб.: МОДЕРН, 2002. (В соавторстве с Михаилом Золотоносовым.)
Нежный театр: Шоковый роман. — М.: Вагриус, 2004.
Поля: Стихи. — СПб.: ИНАПРЕСС, 2005.
Критика цвета. — СПб.: Новый Мир Искусства, 2007.
Алфавит зрения: рисунок, литография, живопись: Альбом. — СПб.: ИНАПРЕСС, 2008.
Пилот: Стихи. — М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2009. (Книжный проект журнала «Воздух», вып. 45.)
Кононов Н.: Текст // Пахомов Алексей. Маска языка: Художественный альбом. — СПб.: ИНАПРЕСС, 2010.
80: Книга стихов 1980 — 1991: Комментарии М. Золотоносова при участии Н. Кононова. — СПб.: ИНАПРЕСС, 2011.
Фланёр: Роман. — М.: Галеев-Галерея, 2011.
Саратов: Рассказы. — М.: Галеев-Галерея, 2012.
Парад: Роман. — М.: Галеев-Галерея, 2015.




Фото Алексея Пахомоваскачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 834
Опубликовано 01 апр 2016

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ