ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Евгений Рейн. ЧЕТВЕРТЫЙ КВАДРАТ

Евгений Рейн. ЧЕТВЕРТЫЙ КВАДРАТ




* * *

В северной деревне за седьмым перекатом
я обходил свекловичное поле
с изгнанником под пунцовым закатом
в необременительной, неопределенной неволе.
На нем был ватник, кирза, ушанка,
на мне городское бесцветное отрепье,
и осень, застенчивая приманка,
уже развесила великолепье.
Глядя на крайнюю избу с огнями,
мы торопились к очагу и хлебу,
и что-то тихое между нами
по нитке дождя поднималось к небу.
И было поздно, но долго-долго
мы не могли добрести до приюта.
И кто-то сказал: Это странно. Только
одна здесь минута, ходьбы минута.
А мы никак не могли добраться,
нас черти водили с нечистыми всеми.
Но ты сумел благодати дождаться
и первый вошел в темные сени.




КОЗА

Это было в деревне,
тверской и убогой деревне,
куда я заехал по грибы на неделю.
Я вышел к колодцу напиться,
но полное с верхом ведро
стояло уже на травке у сруба колодца.
И стояла коза у ведра,
и пила из него,
и совсем не спешила место мне уступить.
Хотел я козу отогнать,
но она мне в глаза заглянула:
"Справедливости ради не спеши,
я пришла сюда первая, и тебе полагается ждать,
дай спокойно напиться хотя бы раз в сутки”.
И я отступил.
Потому что в словах этих было важное что-то,
обоих нас жажда томила,
и черед утоления жажды, которому мы присягнули,
был важнее всей мелочи,
всей иерархии жизни.
И пила она долго, сосредоточенно и не спеша.
Упадут небеса,
жизнь расплещется лужицей чайного блюдца,
если мы отречемся от единственной этой присяги.
Царства в прах рассыпались.
Императора убивали, как вошь,
потому что он сам отступался
и подданных освобождал
от присяги.




СТАНЦИЯ МЦЕНСК

Сестра и брат вошли в вагон
Один проехать перегон
И тихо в тамбуре стояли.
Я вышел в тамбур покурить.
Тут брата начала корить
Сестра, но мирно, не скандаля:

«Поменьше, идол чёртов, пей,
ишь, зенки вылупил, злодей…»
А тот отшучивался робко.
Откуда, Боже мой, они?
«А мы мценски́е искони,
живём в деревне Пироговка.

Вот я — доярка на ферме́,
А он-то год сидел в тюрьме,
А уж кормилица одна я…»
А брат-то был так свят и слаб,
И я подумал: «Святослав
И этот парень — кровь родная?»

Великий, доблестный народ
Выкатывал за родом род
От финских шхер до стен Китая,
И раскатился, что вода,
И мелок стал (и здесь — беда),
К земле огромной приникая.

Он — Сергий, он же — Иоанн,
Распутин, Николай-болван,
Он конь, что потерял подкову.
И вышли брат с сестрой в Орле,
И я подумал в чадной мгле,
Что земляки они Лескову.




ДОМ АРХИТЕКТОРОВ

                                           Памяти отца

Где Штакеншнейдер выстроил дворец,
На Герцена (теперь опять Морская),
Меня туда водил еще отец
В год довоенный, за собой таская.
В сорок шестом я сам туда ходил,
В кружок, где развлекались акварелью,
Но никого вокруг не восхитил,
И посейчас я чувствую похмелье.
«Эклектика», — сказал искусствовед,
Когда спросил я через много лет,
А он махнул рукою безнадежно.
Эклектика… Ну как это возможно?
Ведь мой отец погиб в сорок втором,
А я мешал здесь охру и краплаки,
И это был не просто детский дом,
А способ жизни на сырой бумаге.
Отец и сам неплохо рисовал,
И на меня надеялся, быть может,
Но если я войду в тот самый зал,
То догадаюсь, что меня тревожит,
Ведь я не сделал то, что он велел,
Что завещал, — искусство для искусства.
Мой бедный дар обрушился в раздел,
Где все так своевольно и не густо.
Теперь здесь ресторан, голландский клуб,
И только по краям — архитектура,
Но, расспросив, меня пускают вглубь,
Быть может, узнают, но как-то хмуро.
Эклектика! Но не согласен я,
Досада быть эклектикой не может,
Печаль отца, потемки осеня,
Карает сына, узнает и гложет.




ПОСЛЕДНЕЕ УТРО

За станцией Сокольники сломали монастырь,
у кладбища раскольников раздался вширь пустырь.
Шестнадцатого мая, рассветная жара,
но Клавдия Петровна здесь сорок лет жила.
Сосед мой, Валентинов, построил Днепрогэс,
вернулся коллективно и поселился здесь.
Привез жену и бабку, что скоро померла.
Соседка Валентина не помнит, как жила.
Она с годов тридцатых водила свой трамвай...
Остаток - не устаток, бульдозер, добивай!
Вздымаются матрасы, слетает шифоньер,
пилоты и матросы летят во весь карьер
из стареньких альбомов, из рамок завитых.
Стоит сосед Антонов, лежит сосед Седых.
Он выпил нынче ночью, он утром перебрал,
Седых Семен Семеныч здесь дочку потерял.
Стоят кресты кладбиўща и церковь Покрова,
малиновый клопище ползет из рукава
крановщика Сережи. Я тоже голошу:
О всемогущий Боже! Уж я тебя прошу:
учи меня рыданью и масс и аонид,
включи меня в преданье, от коего знобит,
сожги меня до пепела и обрати в подзол,
одень на праздник в светло-небесный свой камзол,
пошли мне, ради Бога, квартиру и привал
и вылей у порога белоголовый вал!




ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ

И вот я наконец увидел
Его в зловещей тишине,
Не нужен был путеводитель,
И без того он снился мне.
Краями уходя в пустыню,
Он в бледном воздухе повис,
Его не спутаешь с другими,
Ведь он летит, но только — вниз.
Мороча зрителей ценою,
Он сам не стоит ничего,
Но хваткой сильной и цепною
Преображает вещество.
Икона зла и нигилизма —
Сей издевательский квадрат,
И оптика его — что призма,
Мелькает десять раз подряд.
Он не спасает наши души,
А опускает их в разор,
Он спит, нисколько не уснувши,
Он убивает кругозор,
Он издевается и медлит,
Считает медленно до ста,
За ним лишь сумрак безответный,
За ним немая пустота.




ПОЭЗИЯ

                                   Памяти Георгия Адамовича

Зашли в кафе. Он заказал коньяк.
Под вечер фонари уже сияли.
За столиком уселись кое-как,
и мы свою беседу продолжали.
«Поэзия, дружок, совсем не в том,
чтоб выкрикнуть, ревнуя и переча.
Она — намёк, а не роскошный том,
скорее не свидание, а встреча —
такая, как сейчас у нас с тобой
за этим столиком, в соседстве с баром.
На улице ты видишь проливной
дождь пополам с парижским всем угаром.
Так выпьем за поэзию. Она —
нечаянный и незаконный отблеск,
ещё полуоткрытая страна,
внезапного распада одинокость.
Я знал таких, немногих, перечесть —
хватает пальцев на руках. Однако
поэзия — письмо, шифровка, весть
от скрытого за тучей зодиака».
Мы выпили. Оркестрик заиграл.
Тьма утвердилась. В зале сникли тени.
Жизнь продолжалась, точно скромный бал,
всегда готовый к новой перемене.







_________________________________________

Об авторе: ЕВГЕНИЙ РЕЙН

Родился в Ленинграде. Учился в Ленинградском технологическом институте им. Ленсовета, окончил Ленинградский технологический институт холодильной промышленности и Высшие сценарные курсы при Министерстве культуры СССР. В 1960-е годы входил в круг так называемых «ахматовских сирот» (вместе с Иосифом Бродским, Дмитрием Бобышевым, Анатолием Найманом). Автор многочисленных публикаций. Книги: "Мой лучший адресат" (2005), "Заметки марафонца" (2003), "После нашей эры. Стихотворения и поэмы" (2004.), "Избранные стихотворения и поэмы" /Предисл. И. Бродского, В. Куллэ (2001), "Арка над водой" (2000), "Балкон" (1998), "Мне скучно без Довлатова. Новые сцены из жизни московской богемы" (1997), "Сапожок. Книга итальянских стихов"(1995), "Предсказание" (1994), "Избранное", предисловие Иосифа Бродского (1993), "Нежносмо" (1993), "Непоправимый день" (1991), "Темнота зеркал" (1990), "Береговая полоса" (1989), "Имена мостов" (1984), "Против часовой стрелки", предисл. И. Бродского (1979).

Лауреат Государственной премии России (1996), лауреат Пушкинской премии России, лауреат Царскосельской художественной премии (1997). В 1987 году поэт принят в Союз писателей. Лауреат премии «Поэт» (2012).

В настоящее время преподает на кафедре литературного творчества в Литературном институте имени А. М. Горького, там же руководит поэтическим семинаром.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 530
Опубликовано 22 июн 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ