ФЛЕЙТА ИЗ БЕРЦОВОЙ КОСТИ
1
Подожди, пока музыка умрёт,
И ты сможешь стать великим.
Подожди, пока музыка умрёт.
Флейта устала, и вот она — человек.
Кажется ей: вот она человек,
И нога его скрипит, поют суставы.
Флейте кажется — вот она человек.
Но это заблуждение инструмента —
Способность притворяться душой.
Умные голоса,
Исходящие из чрева его, пусты,
Как голодные червячки,
Голодный червяк — это просто трубочка.
Сквозняки бродят дырочками флейт,
Так Господь дышит в меня.
В чём есть смысл дыхания, которое
Счастливо помещается, гнездится,
Выводит птенцов?
В чём смысл дыхания, которое
Не покидает тебя никогда?
И прекрасные звуки слетают с небес
На зов человека.
Как разделить себя,
Чтобы бесконечность стала моим именем?
«Подожди, пока музыка умрёт», —
Говорит мне ветер.
Он трогает волосы. И я надеюсь,
Что это Ты.
Он выдувает из огромной трубы
Небесные огни,
Для которых мы — всего лишь
Дрожащие от дыхания флейты,
Мечтающие о величии.
2
Крови самой́ бросил смертельный вызов
Невидимый костровой.
Вся женщина закрыта платьем,
Как лес закрыт листвой.
Всё омыто пожаром, цветёт в огне.
Вырастает звук:
Чем горячей, тем слышнее поют в тишине
Косточки ног и рук.
Песню одну выдыхает плоть.
(Если бы я могла сказать, как мне не хватает твой доброты!)
Тем внимательней смотрит Господь
На листья и на цветы.
В поющие двери между воздухом и листвой
Входит наоборот.
Жди, входящий, пока живой,
Жди, пока музыка умрёт.
Жди, жди. По закону войны
Здесь бережёт тропа
Дивные ноги тишины
С прозрачными икрами,
С коленями, похожими на
Детские черепа.
ТАНЯ
Я думать не могла на этом языке,
Читала, чтобы в этом утвердиться.
Когда б не видела: Москву на уголке
Глодала добела предельная больница.
И Таня босиком сюда пришла одна.
В соплях жасминовых поверх зелёной шубы.
Здесь сторожил мужик, таинственный и грубый,
А будочка к ногам его прикреплена.
Он щурил белый глаз и тявкал в пустоту.
Никто на этот взгляд тупой не поддавался.
Один смотрел в себя. Ещё один — смеялся.
А в дверь, пока один у двери облегчался,
Вплывало облако, подобное глисту.
Весна всего тучней в отечественном сне,
В дурдоме праведном, на заячьей луне.
Внутри — в учрежденье государства —
Никто не рассуждает о цене,
А назначают нужные лекарства.
Кровать, довольно крупный богомол,
Раздвинула железные коленца.
В окне сияющем темнеет экзистенца:
Не попадайся нам, ужо тебя сгноим.
Берёзы мрачные развесили свои
Чудовищные полотенца.
И доктор, полный сил, предмет для вожделенья,
Обходит женское, мужское отделенья.
Здесь нет юродивых, всё самки и самцы.
И колет медсестра тугие кострецы.
В приёмной демоны буравят глазом стены,
Они в своём аду, пока они надменны.
Но их перемещают в общий ад:
Родные их одежды забирают,
И демоны как будто умирают
И просятся назад.
«А тапочки?» — вопрос для конфидента.
В глазах у Тани сон развратных дульциней,
Лекарство злое думает о ней.
Она бледна, как свадебная лента.
«Халат, зубную пасту и тетрадь…»
А почитать? А ей нельзя читать.
Ей лучше пребывать в реальном мире,
Где будет аду Таню не достать.
Ну, всё. И мы пошли, балет дивертисмента,
Стесняясь, точно булочку украв.
Чем мимолётней вещь, тем больше видит прав
Существовать как торжество момента.
И как её назвать, чудовищную стать,
Расколотую надвое волненьем?
Зачем ей тапочки? Ей надобно летать,
Закончив жизнь свободным прилуненьем.
ТЫ
1
Вдруг изогнулась в талии сосна.
О. Логош
Вдруг изогнулась в талии сосна,
Как женщина, проведшая без сна
В задумчивом беззвучном ожиданье
Навечно затянувшуюся ночь.
Она в своём нечаянном страданье,
Уродство прихотливое храня,
Среди пустых лесов влечёт меня —
Туда, где прочие деревья, как колонны,
Синхронно молятся на луч зелёный,
Масонской розочкой таращится луна,
А незапечатлённая мадонна
В сырую колыбель пускает семена.
Под утро бьётся в частное окно.
Ей кажется, что кто-то робко смотрит
И плавный взгляд не может отвести,
Желая тайну взгляда соблюсти,
В прозрачных чащах, воздух размывая,
Витает дух, украденный из рая.
Он воли не имеет, он — рыбак,
Накидывает сеть. Но всё же видно,
Как движется дыхание всего,
Как между веток вьётся божество,
Стремится мимо. И тебе обидно,
Что ты, большой дурак, из одного
Произошёл желанья материнства,
Из череды случайностей. В тебе
На жирной почве копоти и свинства
Растёт душа причудливей всего
И льнёт к сосне, как к злату скопидом.
Трава покрылась синеватым льдом,
В траве — жуки, пыльца, горошек чувства,
Сияющий безвредно на руке,
И ветер, ветер, вечно налегке,
Волнующий без всякого искусства.
До ночи здесь сияет красота,
А после возвышается томленье,
Периною сиреневой пыхтит
И юбкою цыганскою летит.
Сводящая родителей с ума,
В иносказанья прыгнувшая тьма
Кружит над новорожденным. Он дышит,
Он говорит: «И это тоже я».
Он кое-что таинственное слышит.
Он — кое-что, он ливень серебристый
И прочее, бегущее вперёд,
Он так правдив, что, если и соврёт,
Навстречу рай разверзнется пречистый.
Скрываясь где-то в длительных уходах,
Такой же
ты, без места, без жилья,
Изгиб сосны, усилье пешехода —
И это тоже
Я.
2
И это тоже я.
А. Нитченко
Где вы ещё видали
Такое животное лицо уныний?
Где вы видали такое белое-белое
Или такое чёрное-чёрное?
И маркер, который кровит на документах?
И штрих, который заштриховал уже всё в комнате?
И пыль, и пыль…
Мария, я прошу принести мне кофе.
Я уже час прошу.
Я начинаю нервничать.
Мария раздавлена тишиной. Мария снимает тело.
Мария полна пустоты.
— Ты?!
Заходящая чужая, отдельная, как невозможность,
Мария, ты
Забыла про осторожность.
Всё — делимо, ничто не соединимо,
За исключением имени и псевдонима.
Людей желательно употреблять наружно.
Мария снимает тело,
Оно ей не нужно.
Голубка белая его унесла.
Внизу прохожие
Качают головами:
Ну и дела!
КАМНИ
И весь бег их не имеет времени.
И рана жизни неизлечимо глубока.
Они скачут к морю, но корабли уплывают.
На берегу, потерянные, они ищут какого-либо пристанища,
Но берег гол, пуст. Ветер усиливается. Наступает прилив.
Они поют друг другу песни, полагая, что это отвлечёт
от грустных дум.
И так они поют и поют.
И пение их вскоре лишается человеческого языка.
И только природа может разобрать в нём смысл и назначение.
Мимо них проходят корабли, гуляют люди в городах,
выросших вокруг.
И что они поют? И кому это надо? Одна бы подобрала, жалко ведь.
Но вдруг подумала: надо кормить. Да и оставила, как был.
Другая бы тоже взяла одного, да больно сиротлив, а у неё своих трое.
И третья походила-походила, да и плюнула…
И так бы они оставались. И каменели бы в промозглом климате.
Но добрый корабельщик — нашёлся один! — свистнул своим матросам,
И они втащили их на палубу и отвезли в далёкую страну,
Туда, где стоять приятнее, чем на холодном, умеренных широт ветру…
Спасибо матросам, спасибо доброму корабельщику!
А кто они были? А что за корабль? А кто их знает,
Всё это было давно…
А песня была примерно такой:
Кудрявые пустые облака
Веют над моим веком,
Плещутся бледными тряпками.
Я хотел стать героем.
Был храбр, но боялся храбрости,
Был честен, но бежал истины.
Полюби во мне, Боже, то, что есть,
И я отдам тебе свое сердце,
Которое ненавидит тебя.
А один поэт запомнил некоторые слова
И сложил свою песню. Переврал, конечно.
Вот она:
В прозрачном облаке висела
Зеленоватая луна –
Как голова, что снесена
была за дело иль без дела.
Так больше не о чем грустить.
Пора неверную простить.
И пусть я был дурак и лжец,
Но на такой дурной конец
Рассчитывал едва ль.
Со мной до сей поры была
Дурная голова.
Но вот теперь, возьми, творец,
Ее на небо, наконец.
ЭКСКУРСИЯ
Корабля и писем с янтарной печатью
Ожидая, не спали три ночи.
Три ночи бродили, нюхали камни,
Ложились на берег костлявый —
Будто бы обнимались со смертью.
Не было писем.
Не было между дождей никого,
Между домов никого,
Кто бы развеял тусклую скуку дневную,
Сырую ночную тревогу.
Было невыносимо.
Дом дребезжал — вагонетки,
Точно уголь, везли разноцветный народ.
Площадь законченной О
Разлеглась посреди алфавита.
В гладкой древности О
Собрались, точно голуби, стайки машин.
Может, уехать отсюда?
В переулке застиранном,
С дырами окон, с пуговицами дверей,
То ли от скуки, то ли от холода,
То ли в пылу ожиданья
Прислонились друг к другу да так и остались.
Ожидали теперь корабля с замиранием сердца,
Не ходили на берег, боялись — придёт.
Вдруг придёт?
Ждали теперь: как придёт, так бежать,
Не придёт, значит, здесь,
Обживая углы, оставляя машину
На площади возле музея, стать другими —
Иначе назваться, иначе смотреть, говорить…
Может, отсюда уехать?
Очерствели углы.
Засорились листвою канавки.
Бегало эхо по аркам.
Высып
ались, как мелкие вести
Из газет, то дожди, то кусачий снежок.
Море одеревенело, стало ярче звучать.
И они пробуждались средь ночи:
Надо уехать.
Надо уехать! Уехать!
Но не уехали. И проросли.
Видите, там, где зелёное сходиться с тёмным,
Красные ямки? Это цветы расползлись по земле.
Больше нигде вы таких не найдёте.
Это, конечно, красиво.
Только вот жаль, что они не уехали,
Не затерялись: были бы вечно свободны.
Томим постоянством
Каждый обглоданный камень,
Каждая вечная дверь.
И корабль не пришёл.
Не было даже письма.
Здесь несметной вины захоронена вечная память.
Если хотите, пройдёмте поближе, посмотрим.
_________________________________________
Об авторе:
СВЕТЛАНА МИХЕЕВА
Родилась, живет, работает в Иркутске. Заочно окончила Литературный институт им.Горького. Пишет стихи, прозу, эссе. Автор поэтической книг "Происхождение зеркала" (Иркутск, 2009 г.), книги прозы «Тетенька и слон. Маленькие правдивые повести» (2012 г), книг стихов «Отблески на холме» (М., «Воймега», 2014 г. ), «Яблоко-тишина» (М., «Воймега», 2015 г.) Публикации: «Дружба народов», «Интерпоэзия», «Волга», «Сибирские огни», «Журнал поэтов», «Литературная газета», «Юность», "День и ночь", (Красноярск), "Иркутское время" (Иркутск) и др. Дипломант Волошинского конкурса 2010 (поэзия, проза), 2013 (поэзия). Руководит Иркутским региональным представительством Союза российских писателей.
Фото Марины Свининойскачать dle 12.1
