Очерки о двадцатыхЗаблудившийся трамвай: ГумилёвШел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, — конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят — зеленная, — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.(1919)
Советский трамвай — британская ТАРДИС
1 . Главный транспорт обеих столиц, он прочно вошёл в поэзию и прозу двадцатых. Грохочущий, красный, переполненный, старательный трудяга в холмистой Москве и тревожно звенящий, продуваемый ледяным ветром с Невы шустрик — петербургский трамвай. «На свадьбу съезжались трамваи». Нет, никогда нам уже не отделаться от образа пролетарского транспорта, даже сегодня, когда по улицам летают вполне тихие и тёплые трамваи. И главное, что везут наши трамваи — память о прошлом.
Ещё шла Гражданская война, когда в 1921 году Моссовет объявил о срочном восстановлении трамвайного хозяйства Москвы. В середине февраля того же года была проведена конференция трамвайщиков. В принятом воззвании отмечены меры, направленные к восстановлению вагонов и в первую очередь — их капитальному ремонту. Более пяти заводов было подключено к восстановлению Трамвая. Рабочий люд требовал новых маршрутов из центра города до окраин (там располагались фабрики и заводы) и бесплатного проезда (правда, с введением НЭПа вновь возникли мысли ввести платный проезд и для пролетариев).
В эти годы постепенно восстанавливался и петербургский трамвайный парк. Вряд ли Николай Степанович Гумилёв проехал в том призрачном трамвае из стихотворения бесплатно, и вовсе не потому, что не смог бы разыграть роль рабочего и перехитрить вагоновожатого. Просто в час пик с 7 до 10 утра ему пришлось бы несладко — то был бы битком набитый вагон. А судя по тому, что трамвай унёс Гумилёва через Неву, через Нил и Сену в гордом одиночестве, то это был предрассветный час либо последний ночной Клик или Трам, забывшись, унесли поэта так далеко. А значит — и проезд был платный…
«Заблудившийся трамвай», написанный Гумилёвым в 1919 году, содержит до 10 планов: от первого моста в Петербурге до петербургского же ландшафта перед читателем со скоростью света мелькают экзотические страны, персонажи, разные временные пласты. Здесь, казалось бы, нечему удивляться — весь творческий путь Гумилёва напоминает географическую карту в детской, испещрённую цитатами из По, Леконта де Лиля, Бодлера, Брюсова, Бальмонта, Майн Рида и Киплинга, но в «Трамвае» (как и вообще в последнем сборнике «Огненной столп») особенно ярко мерцает волнующее и пронзительное соседство лироэпического и будничного. Поэт словно точка на гигантском живописном полотне — всё и ничего, един в мире, един в себе. Но не девятьсот лет же ему? Нет, но видит он как бы всю вселенную разом. До строфы с императрицей — это всё нарастающий гул полёта сквозь время и пространство, десятки эпизодов невстреч с некоей Машенькой, после этой строфы — резкая остановка в самом умышленном городе мира, и последняя невстреча с любимой. После заблудившийся трамвай снижает скорость и постепенно возвращается в гумилёвский Петербург.
И трудно дышать, и больно жить…
Да в этом же месте, недалеко от Исакия, было раз сказано и записано: «Воздуху, воздуху-с!»
Удивителен ритм «Трамвая». Это была вершина поэтической силы Гумилёва перед страшным 21-м годом (тот август унёс сначала Блока, потом и самого Гумилёва), и волны красоты сменяются волнами страха с моцартовским потаённым звучанием — не детско-хулиганским, не внешним, а сокровенным предельно серьезным ощущением всесилия. Понимаемым не как высший уровень в цеховых табелях мастерства у акмеистов, но лишь всесилия зрения. Сложно удержаться от музыкальных сравнений: «Заблудившийся трамвай» напоминает концерты ещё одного петербуржца, уже из века нынешнего — Олега Каравайчука. Его кончерто гроссо начинаются как третья песня Эллен под сводами Исакия, заканчиваются издевательским и страшноватым маршем Шостаковича, а между ними — бездна звуков из всех музыкальных эпох, то иронично, то трагически напластованных друг на друга.
В 1919 году были подтверждены показания общей теории относительности Эйнштейна. Существование чёрных дыр перестало быть фантастикой, гравитационное замедление времени наконец выросло из романов Жюля Верна. Поэт Гумилёв справлялся с искривлением пространственно-временного континуума с таким же успехом, как и Альберт Эйнштейн при помощи воображения и математических выкладок. Чем ледяной Петроград 1920-го — не средневековый Париж, где затерялся Вийон с кинжалом на поясе? В сборнике «Огненный столп» есть и жемчужины Теофиля Готье и «страх, петля и яма», это вийоновский голос. Единственный мост, который можно возвести, вчитываясь в последние стихи Гумилёва: мост между возвышенным и будничным, между всем и ничем. Такова, вероятно, природа контраста, на котором строится композиция в любом виде искусства.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведёшь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.(Память)
Искусство прозрения не передается от учителя ученику, ему нельзя научить. Гумилёв мог обучить своих студийцев поэтической технике между игрой в прятки и рассуждением о назначении поэта, но прозревать было дано немногим из его поколения. Блок, считается, был главным жрецом Серебряного века, и он действительно больше всех походил на ребячливого гения Гумилёва, но главным зерном поэзии Блока было не умение видеть сквозь пелену времен. Он был в первую очередь драматург. Для сравнительного анализа здесь не подошёл бы и Андрей Белый, и Ахматова, и Георгий Иванов — разные грани гениальности, иные ритмические и композиционные решения. Возможно, наиболее близок Гумилёву по части изгибания пространственно-временного континуума Мандельштам — и здесь главным образом нужно перечитывать «Стихи о неизвестном солдате». Хотя — ведь семнадцать лет в плюс! — кем стал бы, о чём написал Николай Степанович в 1937-м, когда Мандельштам закончил это стихотворение в воронежской ссылке?
Запутавшийся в классовом генезисе творчества Гумилёва автор 11-томной Литературной энциклопедии (1929–1939), не в силах чётко сформулировать «политическое кредо» поэта, обрывает заметку на анализе империалистического милитаризма в стихах:
«И Гумилев вполне последовательно окончил свою жизнь активным участником контрреволюционного заговора против советской власти.» 2
Мы не можем знать, как сложилась бы дальнейшая судьба поэта, не попади он в тюрьму по обвинению в участии в так называемом таганцевском заговоре против советской власти (архив дела до сих пор засекречен ФСБ). Одно, самое циничное слово автора заметки энциклопедии притягивает внимание —
последовательно. Если предположить последовательность человеческой жизни вообще, тогда Гумилёв ошибся в своей тяге к самоубийству — грядущий век показал, что только мужество, граничащее с безрассудством и помогло преодолеть людям преодолеть репресии и мировую войну. Художница Наталья Гончарова подарила Гумилёву в первую встречу с ним в Париже в 1918 году рисунок, на котором в яркой, лубочной цветовой гамме был изображён Христос, окружённый апокалиптическими животными: львом, орлом и быком. Рисунок экспонировался в 2014 году на сборной выставке в Третьяковской галерее
3. Присмотревшись, можно было увидеть внизу листа крохотную надпись Гончаровой: «Храни вас Бог, как заботливый садовник хранит розовый куст». Не уберёгся.
Однако дело ведь не в гадании. Суть в строках:
Понял теперь я: наша свобода —
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
Мы знаем Гумилёва школьного — учебник литературы, «Ты помнишь, далёко, на озере Чад…», 14-й кегль, «проанализируйте стихотворение», — и знаем Гумилёва студенческого по его порой великолепно дидактичным «Письмам о русской поэзии». Но что мы знаем о Гумилёве-поэте на самом деле, о его отношении к истории, работе с источниками, о его планах, наконец?
Впору выйти на улицу, сесть в трамвай и попытаться перенестись в 20-е, чтобы долго идти по улице в надежде на встречу. И предстоит длинная прогулка. Что Москва, что Петербург к этому очень даже располагают.
______________
[1] ТАРДИС (англ. TARDIS — Time And Relative Dimension In Space) — космический корабль и машина времени из культового британского сериала «Доктор Кто». Способна доставить своих пассажиров в любую точку времени и пространства.
[2] Бескин О. Гумилёв // Литературная энциклопедия: В 11 т. — [М.], 1929—1939.
[3] Наталья Гончарова: между Востоком и Западом. Москва, Третьяковская галерея на Крымском валу, 2013–2014.скачать dle 12.1
