ПОЭТ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ
В Липках я должен был сказать речь на круглом столе «Поэт в современном мире». И я подготовил речь. Но не сказал ее, а просто повспоминал, как я уехал из Молдавии в Германию, из Германии в Россию, как работал на рынке и в галерее искусства и все в этом же духе. А речь-то моя была изначально не о том. Текст речи пропал зря, но у меня сохранился, и вот он.
Возможно, то, что я скажу, не найдет в ваших сердцах никакого отклика. Но я все-таки скажу эти ненужные слова. Ведь мы говорим о поэзии и поэтах, то есть о ненужных словах и ненужных людях.
Поэт в современном мире, как и во все времена, - всего лишь человек. Ему приходится выкарабкиваться из тех же бытовых ситуаций. Искать работу, жилье. Специфика его жизни в том, что зарабатывать себе на хлеб своим основным занятием, то есть сочинением стихов, он не может. Тем более что большинство пишущих стихи делают это либо очень плохо, либо недостаточно плохо. Поэтому за их сочинения даже другие поэты не дадут и ломаного гроша.
Что же делать бедному графоману (я специально говорю «графоман», чтобы вы перестали ощущать к нему фальшивое сочувствие)? Ему приходится браться за любую работу, как бы он ее ни ненавидел. С отвращением, через силу, с утра до вечера. Он чужд своей работе. Конечно, есть люди, которые работают с удовольствием, а стихи пишут как хобби, но они не поэты - у них хобби, приятное и безопасное для окружающих. Есть и те, кто сумел сделать на стихах деньги или обрести полезную популярность. Но поэзия здесь ни при чем. Поэзия - храм, поэт - его служитель. Он может только притворяться нормальным. У Кастанеды это называется «контролируемая глупость».
Хуже всего тем, кто работает в офисе. Офис унижает истинного графомана. О чем может написать человек, который весь день просидел за компьютером, заливая на сайт интернет-магазина характеристики смартфонов? Поэзия становится формой эскапизма. Убежать от реальности. Но формой эскапизма могут быть только плохие стихи. Поэзия не должна быть бегством, потому что она вся из реальных вещей: из куска асфальта, обломка батареи, из мяса, из земли.
Вот я наконец и подошел к теме «Поэт в современном мире». Только я бы переформулировал ее как «Современный мир в поэте». Много ли осталось в так называемом поэте от современного мира? Скажу: немного, потому что он бежит мира. Попытки развернуться ни к чему не приводят, потому что он разучился смотреть. Он думает: «Пойду-ка я на митинг, напишу про борьбу с путинским режимом». Получается глупо и смешно.
Пишущий стихи является чужаком не только среди чужих, но и среди своих. И в этом он прежде всего виноват сам. Ведь он уже напялил на себя мундир поэта, не удосужившись разобраться, что такое поэзия и кто такие они - поэты. Вот и получается, что в поэзии он - чужак. Он идет по городу, но он не знает, кто живет в нем. Я скажу, например: Нина Искренко, Александр Сопровский. Или, например, Андрей Монастырский, Леонид Шваб. Уверен: тех, кому эти имена что-то говорят в этом зале, можно посчитать по пальцам. Может быть, одной руки.
Человек пишет ненужные тексты, несет их в «Новый мир», «Знамя», издает книжку тиражом в 50 экземпляров, но кого он может этим обмануть? Никого. Даже самого себя не может обмануть. Если, конечно, он не идиот.
Одним словом, получается, что поэт - чужой и другим людям, и другим поэтам, и сам себе. Так постепенно он остается наедине с текстом. Может быть, лучшее, что он может сделать - это принять свое убожество. И тем самым сохранить свое достоинство.
24 октября 2012АПОЛОГИЯ ТРАВЛИ
Современные писатели и поэты не осознают, что на самом деле они хотят небольшой травли. Это их глубоко вытесненное желание. Причем именно неосознанность этого желания обеспечивает наслаждение от травли, заключающееся в мазохистской разновидности чувства собственной значимости.
Травлю можно рассмотреть как агрессивную форму группового внимания. Внимание группы - это признание существования. Признание - это то, что современный литератор получить обычным способом больше не может. Поэтому травля имеет характер кратковременной компенсации.
Если литератора «травят» - это значит, его «увидели». Он наконец обозначился в пространстве и, пока его «травят», ощущает реальность своего существования.
В этот момент ему даже разрешается чувствовать то, что мог бы чувствовать действительно травимый писатель - горечь обиды и сладость правоты, величие попранного достоинства и наслаждение от праведной мести (по ситуации). И все это - без неудобств, которые сопровождали бы реальную травлю: литераторов не песочат на Съездах, не костерят в газетах, не говоря уже о физических неудобствах, которые сопровождали бы ссылку в Сибирь или ГУЛАГ. Как сказал бы Жижек, травля в фейсбуке - это «кофе без кофеина».
Для некоторых литераторов, правда, есть возможность с гордостью сказать «меня не печатают». Эта опция сохранилась, но тоже лишь отчасти, так как литературных журналов такое количество, что соответствующие вериги можно нацепить на себя только специальными усилиями. Для большинства литераторов этой компенсаторной возможности тоже нет, так как отказываться от внутрикорпоративного суррогата признания они не готовы.
Если травли нет, ее необходимо призвать - отсюда надежда (перевернутая - в виде пророчеств) на то, что государство вмешается в дела писателей. «Гэбня всех переловит» (как пишет в своем фейсбуке Евгения Вежлян). Воображаемая опасность такого вмешательства наполняет литератора волнующим предчувствием своих будущих лишений. Надежда Толоконникова вызывает у массы литераторов оправданную зависть, хотя, конечно, никто из них в колонию идти не готов. Колония должна существовать только виртуально, только в качестве опции - так как она безопасна, но при этом сохраняет все свои психокомпенсаторные качества. Будь я приверженцем социальной манипуляции, я мог бы на основе этого написать циничную апологию травли как полезного для всеобщего довольства предприятия – «чем бы дитя ни тешилось».
Компенсация настолько необходима, что за травлю литераторы готовы принять любую шпильку в свой адрес. Три шпильки из разных фейсбуков уже приравниваются к массовым гонениям. При этом важно форсировать раскручивание этих гонений, а для этого максимально эпатировать публику ответными репликами.
Поскольку травля - это форма признания, т.е. того самого «символического капитала», за который конкурируют литераторы, они с огромным усердием ввязываются в «гонения» на стороне обиженного. Таким образом они приобщаются к чужому символическому капиталу.
При этом важно, чтобы «травля» шла извне. Поэтому должны существовать группки литераторов, как бы противостоящие друг другу хотя бы в той мере, чтобы время от времени от них в обоих направлениях исходили какие-то уколы. Они потом искусственно раздуваются до «травли», обеспечивая приток нового символического капитала. Внутри группы, тем временем, существует корпоративная лояльность и таковая же мораль.
Корпоративная лояльность и мораль необходимы, чтобы литератор внутри группы получал суррогат «признания» вне зависимости от качества своих произведений. Чем они (произведения) сомнительнее, тем необходимее такая лояльность.
Таким образом гарантия психологического баланса для современного литератора складывается из двух частей - статус в группе и приток внимания извне.
Отсюда явление так называемых «изгоев», т.е. тех, кого группа не принимает - это необходимо самой группе для того, чтобы воспроизводство внимания извне было обеспечено. Изгой обеспечивает не только периодическую агрессию извне, но и подтверждает группе ее значимость тем, что стремится в нее войти (или педалирует свое презрение, что одно и то же). Группа питается фрустрацией тех, кого не пускает, так как это скрывает ее собственную фрустрированность.
Однако не нужно переоценивать значение групп, так как литераторы в силу своего голода по символическому капиталу пользуются сразу всеми каналами признания, в том числе противоречащими друг другу - так один и тот же литератор в разных ситуациях пользуется и преимуществами группы и преимуществами изгоя. Изгой конституирует свою реальность через противопоставление группе (ведь нет ничего приятнее собственной непризнанности). Поэтому и рамки группы максимально подвижны и расплывчаты. И по той же причине группы, эстетически определяющие себя через противопоставление мейнстриму, нуждаются в этом самом мейнстриме: когда его нет, они создают его искусственно внутри себя. К примеру, «актуальные» литераторы считают мейнстримом «традиционных», а «традиционные» жалуются на непризнанность среди «актуальных» (для них, наоборот, именно «актуальные» - мейнстрим).
Символический капитал, полученный с помощью симуляции травли, имеет обыкновение исчезать моментально. Инфляция символического капитала огромна, а внимание, привлеченное гиперболизацией незначительного конфликта, тем более растрачивается буквально в течение недели-другой. И уже никто, кроме обиженного, не помнит, в чем было дело - старые впечатления сменяются новыми. Однако необходимость психокомпенсации носит характер зависимости, так что ситуация воспроизводится снова и снова.
Отдельную категорию людей составляют манипуляторы, которые вполне осознанно играют в социальную игру, затрачивая на это огромное количество энергии. Часто они склонны этим похваляться, иногда употребляя специальную лексику (например, «я сделал сегодня крутой говновброс» или «я написал срачегенный пост»). Распознать их можно по ханжеским апелляциям к безнравственности оппонентов при плавающей собственной шкале ценностей.
Обращение к эмоциям вместо рациональных аргументов является неотъемлемой частью их риторики. Также их отличает полная эстетическая неразборчивость – готовность объединяться с кем угодно исключительно для влияния на литературную политику. Их самообман состоит даже не в том, что они мечтают конвертировать временный символический капитал в постоянный, а в том, что они вообще стремятся к такой ничтожной цели.
Осознавший все эти взаимосвязи, разумеется, больше никогда не сможет получить полноценного удовольствия от участия в литературных конфликтах - этому будет мешать осознанность причин и следствий. Точно так же (опять привет Жижеку) осознание того, что секс – это всего лишь возвратно-поступательные движения двух потных организмов, мешает получать удовольствие от секса.
Литератор, у которого компенсаторный механизм разрушен, может столкнуться с полной фрустрацией. Ничто более не поддержит его иллюзию значимости – ни корпоративное признание, ни «изгойство». Может оказаться, что и его тексты – полная ерунда и увидеть это мешала ему только иллюзия своей востребованности, либо невостребованности. Дальше либо он захочет сохранить эту осознанность и развиваться как художник, либо вытеснит неприятную информацию из своего сознания.
27 ноября 2013ПРОИГРАВШИЕ ЛИРИКИ
На самом деле все мы уже проиграли. Мы, я имею в виду, лирики-силлаботоники, авторы связных текстов, где не разрушены синтаксис, семантические связи, неактуальные, в общем, поэты. А вот авторы круга Дениса Ларионова, Транслита, премии Драгомощенко, Сигмы - они выиграли. Нас, считай, уже нет. Сейчас идут те же процессы, что в современном искусстве. Традиционные художники либо сидят на Арбате, рисуют убогие портреты, либо погружаются в скучную шизофрению в своих там союзах и ЦДХ. Их нет ни для мирового художественного процесса, ни для российского, и это нормально. Они давно потеряли остатки авторитета и каких-то интеллектуальных ресурсов, это просто деревня. И это естественный процесс. В поэзии сейчас происходит ровно то же самое. Мы устарели еще в 80-е, не заметив этого. Сейчас еще теплится какая-то жизнь, но разрыв с реальностью уже очевиден. Символический капитал лириков стремится к нулю. Сегодня поэт должен для начала прочитать в оригинале Элиота, Паунда, Гинзберга, потом стать филологом-стиховедом, потом изучить труды Бурдье, Делеза, Бернстайна и т.д., короче накопить огромный культурологический багаж, который раньше требовался только людям, защищающим диссертации по искусствоведению или философии. Само по себе это, конечно, хорошо - иметь такой багаж, просто раньше он не требовался, хватало таланта. Обретя этот багаж, человек с его помощью находит в культуре некоторую нишу, то, что еще не делали, и начинает в ней работать, как-нибудь изощренно расчленяя речь, а плоды своего труда потом «правильно позиционировать», что включает в себя сотрудничество с разными институтами легитимации. А наивные профаны, что-то там лепечущие о чуде, их (наш) век прошел. Мы должны осознать собственное убожество и тихо сдохнуть, сентиментально обнимая книжки Тарковского и Веденяпина. Ну или не сдохнуть - какая, собственно, разница. И я говорю серьезно, без тени иронии.
1 ноября 2014РАССУЖДЕНИЕ О ТЕКСТАХ
Дмитрий Кузьмин упрекнул меня, что я рассуждаю о поэтах с их мелкими дрязгами вместо того, чтобы говорить о текстах. «О текстах рассуждать труднее».
Очень трудно рассуждать о текстах. Текст безответен. В этом есть что-то виктимное. О тексте можно сказать буквально все, что угодно. И говорят. Буквально все, что угодно, о каком угодно тексте. Текст смолчит.
В этом и трудность: текста бывает жалко. В его молчании есть какой-то упрек. Сразу начинает мучить совесть.
Особенно тяжело (для сердца) брать, как это часто делается, максимально убогий текст и надувать вокруг него интерпретационный пузырь невероятных размеров.
Чтобы рассуждать о текстах, нужно потерять остатки совести.
И нужно потерять их, нужно! - суровые времена требуют суровых мер.
Рассуждать о текстах - это все равно что издеваться над детьми, стариками, инвалидами.
Однако Дмитрий Кузьмин прав. Зачем это я вместо того, чтобы рассуждать о текстах, говорю о поэтах. Времени на это нет. Еще осталось много текстов, о которых ничего не сказано. Каждую неделю не менее 600 поэтов, получивших, между прочим, одобрение экспертного сообщества, пишет тексты. Если сказать всего лишь по одной фразе о каждом из них, нужно написать 600 простых предложений. А я еще позволяю себе животную жизнь - трахаться, жрать, дышать.
Если рот человека для чего-то открывается, это должна быть критическая статья или, на худой конец, мини-рецензия.
Если изо рта, когда он открывается, выпадает рассуждение о самих поэтах, надо затолкнуть его обратно. Поэты - как зомби: некогда рассуждать, надо стрелять. В голову - то есть в тексты. Если кончились пули - ножичком в глаз, чтобы лезвие вошло в мозг зомбяка. Без угрызений совести. Это уже не живое существо, это стихотворение. Потерял ножичек - беги. Тексты глупы, неуклюжи и не догонят тебя. Но найдут по запаху. Уничтожай запах.
Если от человека пахнет литературным критиком, тексты обязательно отыщут его сами. Авторы подарят свои книжки, попросят что-нибудь написать. - Я сам - поэт!- кричишь им в ответ. «Ты не поэт, а говенный кусок говенного говна», - думают в ответ авторы. «Пиши на меня рецензию».
Потом: «Почему ты не упомянул меня, гнидэйшен? Неужели текст какого-то Пусечкина показался тебе лучше моего?! Не верю. Пусечкин - глупое насекомое, умри!»
Подходят к Пусечкину:
- Пусечкин, очень хороша ваша подборка в «Арионе». То есть в «Воздухе» - я сказал «Арион»? простите. Я имел в виду «Воздух». Очень хороша. Какую статью? Никитина? Да, читал, читал. Ну что сказать, ерунду написал, как обычно. Этот Никитин просто глуп. Глупое насекомое какое-то, жужжит чего-то, жужжит. Вы не обращайте внимания. Подборка очень хороша. А, так он похвалил? Да у него и не поймешь, хвалит или ругает. Какая-то болтовня, ей Богу. Лучше бы он стихи писал.
Подходят к Никитину:
- Хороша Ваша статья в «Воздухе». Про Пусечкина которая. Как, Вы не пишете статьи в «Воздух»? А Пусечкин мне наврал, что пишете, вот гнида. А почему не пишете - надо писать. Как - не критик? А я думал, критик. Вы ж вечно в Фейсбуке чего-там про стихи говорите. Сказали бы и про мою книжку - вот Пусечкину она понравилось. Давеча сижу в «Экслибрисе», а он подходит и почти целоваться лезет. Нра-авится, говорит, ваша книжка, прям не могу. Как это - кто такой Пусечкин? Это же шорт-лист премии «Дебют» 1945 года! Ну и Бог с ним, вы правы. Говно-поэт. А про мою книжку-то напишите все равно. Вы стихи пишете? Ну, одно другому не мешает. Главное, чтоб от чистого сердца - что думаете, то и напишите.
Сажусь и пишу от чистого сердца. Сажусь и пишу! Семантика текстов Мусечкина, в отличие от Пусечкина, наполнена деконтекстуализированной амбивалентностью, которая не только позволяет сакрализовать их знаковую герметичность, но и оказывается непосредственно связанной с той грамматической фрагментацией, которая только и способна осуществить возгонку перверсивности текстов предыдущей традиции. Во как! А вот что, кстати, писал по этому поводу Лиотар: «Тра-та-та-та-та-та-та»! Пулеметной очередью выкошено очередное стихотворение. Накося-выкуси, Мусечкин! Не ты ли просил меня написать о тебе рецензию, не ты ли поил меня хреновухой на Китай-городе, не ты ли намекал мне на определенные связи, которые якобы позволят мне рассчитывать…. Вот тебе, вот тебе! А теперь прощай, Мусечкин. Прощай навсегда.
2 декабря 2013ПРИТЧА О ДИСКУРСЕ И СОРОКОНОЖКЕ
Если бы я решил выкладывать свои комментарии в чужих лентах в качестве самоценных текстов, то выбрал бы эту реплику. Диалог произошел в одной из записей Евгении Вежлян. Комментатор (некто Цви Миркин) утверждал, что слово «дискурс» является маркером статусных претензий: «Ежели некто обращается к «публике» (например, мне) через обычную публикацию, не в специализированном издании, то махать перед нами каким-то гадким «дискурсом» недопустимо. (...) Потому что это один из терминов, применяемых, когда люди, претендующие на интеллектуальность, хотят создать впечатление собственной значимости». Увидев это утверждение, я не мог не прореагировать и написал небольшой текст, который, как мне представляется, близок к жанру притчи, несмотря на то, что написан от первого лица. Публикую с небольшими правками.
«Так вышло, что я как раз «претендую на интеллектуальность» и хотел бы создать «впечатление собственной значимости».
Я пробовал это разными способами, в том числе употребляя слово «дискурс». Но у меня ничего не получилось: моя значимость всегда была больше, чем впечатление, которое она оставляла, то есть стратегия работала в минус.
Тогда я перестал употреблять слово «дискурс», ожидая, что простота и доходчивость моей речи поднимет впечатление, создаваемое мной, до уровня моей реальной значимости. Но корреляция между моей значимостью и впечатлением никак не изменилась. Если впечатление и улучшилось, то, видимо, упала сама значимость.
Тогда я переключился от регистрации уровня впечатления на регистрацию самой значимости. Открытие оказалось ужасающим: моя значимость не только была неопределимой объективно, но, более того, полностью зависела от впечатления - но не того, которое я производил на других, а того, которое производил на себя. Что касается других, то они, как выяснилось, следили исключительно за своей собственной, а вовсе не за моей значимостью. С тех пор я употребляю те слова, которые хочу.
Надо привыкнуть к слову дискурс; понимать, что оно означает - вовсе необязательно: мы на самом деле не знаем и половины слов, которыми пользуемся. Более того, понимать их вредно, так как это чрезвычайно усложнит нам речь - вспомните притчу о сороконожке, которая разучилась ходить.
Если же возникает необходимость разъяснения неосознанно используемой терминологии, то следует подойти к этому творчески. Например: «Дискурс - редкое блюдо южнокорейской кухни. Состоит из вяленого фазана, пересыпанного кедровыми орешками. Употреблять с белым вином и печеньками (если они у вас есть)».
24 июля 2013МЫСЛИ ПРО СТИХИ (А НЕ САМИ СТИХИ)
Стихи не спасают человека. Человек спасает стихи. Как врач. Они поправляются и уходят. Человек остается один.
* * *
Стихи не нужны человеку. Человек нужен стихам. Чтобы стать стихами. Но не то чтобы очень. Если не этот, так другой подойдет.
Человек хочет быть нужным стихам. Он превращает себя в храм. Когда он опустевает, человек остается один.
* * *
После стихотворения нет никакого дальше.
Человек рождается, рожает, убивает и умирает. Это его круг жизни. Еще он пишет стихи.
Да, стихи размыкают круг и выходят из круга. Но человек остается.
* * *
«Для чего ты меня оставил?», - вопрошает Иисус. Бог не отвечает. Он уже ответил. Все, что было до этого - ответ.
Ответ прозвучал до вопроса.
Также и поэт любопытствует: «Для чего стихи?» Это значит, что стихов уже нет. Они звучали до вопроса.
Пока они звучат, все понятно.
12 ноября 2013ВОЙНА С ЛИЦЕМЕРИЕМ
Стихотворение - это война с лицемерием. Если нам удастся победить в этой войне, то, возможно, через много лет, оглядываясь на нас, можно будет сказать, что мы не проиграли в другой. Если же память о нас, как рисунки на песке, смоет прибой, - тем больше поводов для радости, ведь на этом, вновь неразведанном пространстве смогут рисовать и танцевать другие.
1 сентября 2014[b][/b]КОРОТКИЙ ДИАЛОГ С РОСТИСЛАВОМ АМЕЛИНЫМ
Я: Можно имитировать стихи. Для этого надо просто найти незанятую нишу в письме. Туда прицельно нацелиться, сконструировать тексты - и все. Готов «прирост».
Ростислав Амелин: Ну, все-таки ниша в письме это уже что-то. Это уже будет не графомания. Не поэзия, в общем-то, но и не так плохо. Может быть, кто-то воспользуется этим письмом когда нибудь, чтобы создать поэзию.
Я: Это как выкинуть мусор в реку. Авось кто-то выловит и ему пригодится.
А теперь представь, что в реке плывет рыба.
Она задыхается от этого мусора. И ее в мусоре не видно, все сливается.
И кто подойдет к этой реке?
(Если бы я был Ростиславом Амелиным, я бы возразил на это, что новые рыбы должны мутировать и научиться питаться мусором).
31 октября 2013О ПОЭЗИИ И МЭЙНСТРИМЕ
Почитал лауреата премии Драгомощенко и расстроился. Я чувствую свое полное бессилие против чуши. Чушь непобедима. Я даже не могу ничего написать об этом. Что бы я ни написал, все будет расценено как выпад против поэзии как таковой, как вопль завистника, как порнография духа, как демонстрация собственной ограниченности. Что я могу против этого... Поэзии нет места, оно всегда занято - либо инновационным «лингвистическим дизайном», как удачно выразился Сергей Соловьев, либо аккуратно подстриженным конформистским лубком. То есть, место, конечно, есть (стихотворение само организует пространство, как произведение зодчества), но вот выделенной, сильной площадки нет, т.е. такой площадки, с которой поэзия могла бы конкурировать и с первыми, и со вторыми. И не будет: видимо, это невозможно. Поэзия - всегда неформат. Она всегда подпадет под ту или иную форму (неофициальной, неявной) цензуры. Поэтому ей остается смешиваться с мейнстримом - либо мейнстримом «актуальной» поэзии, либо с мейнстримом условных «традиционалистов» - всегда в качестве попутчика, на третьих ролях. И тот, кто вещает от ее имени - смешон, как смешон спикер несуществующей политической партии или ночующий на руинах своего воображаемого дома бомж.
25 ноября 2014О ЗДРАВОМЫСЛИИ
Никогда раньше не думал, что здравомыслящих людей так мало. Более того, холодная голова считается каким-то изьяном (в лучшем случае - заблуждением молодости, в худшем - малодушием) и вменяется в вину. Видимо, это наследие советского режима - все должно быть в человеке экзальтированно: сердце - пламенный мотор, руки - крылья, борьба борьбируется борьбической борьбой.
23 июля 2014О ЦИРКЕ И КИНО
В кино мы ходим только по привычке: афишу кинопоказов читать предельно скучно. Мы - не аудитория массового кино. Кино переориентировалось на детей, потому что статистически они - главные посетители кинотеатров. Дети украли у нас кино.
Мир детства, необходимый взрослому, и мир детства, необходимый ребенку - разные миры. Взрослый хочет, чтобы его столкнули с самим собой-ребенком. Взрослый хочет быть Алисой в Зазеркалье. Ребенку это не нужно - он и так там. Путь в Зазеркалье перекрыт, и взрослые остаются за его вратами, в бесплодной пустыне неотрефлексированной условной реальности, как изгнанники. Исход взрослых из кинотеатров должен быть подобен пробуждению ото сна.
Есть только один жанр, полностью совпадающий по своему характеру с современным массовым кино - это цирк. Не стоит путать это с обратным билетом. Цирк - это куда ходят дети с родителями. Но родитель идет в кино не для себя. В кино мы столь же чужие, сколь и в цирке, если только эстетика цирка не привлекает вас сама по себе. В цирке - клоуны, акробаты, фокусники, звери. Действие предельно ритуализовано. В кино: костюмы, гигантские монстры и рисованная магия. Ритуализация действия прослеживается уже сейчас: мы заранее предугадываем все повороты сюжета и развитие персонажей. Происходящее на экране касается нас примерно с той же интенсивностью, как прыжки акробатов.
Безопасный аттракцион для родителей и детей - это диснеевская линия. Секс и реальное (не безопасное для персонажей) насилие полностью перетекают в кабельные каналы (а те - в Интернет). Лаканианство и фрейдизм сталкиваются с предельной исчерпанностью кинотекста. Уже сейчас массовое кино имеет не большее отношение к структурам, вытесненным коллективным-бессознательным, чем цирковое представление. Жижеку скоро нечего будет анализировать. Следующая часть «Киногида извращенца», если она попробует обратиться к фильмам последних лет, столкнется с намеренным повторением старых, проверенных архетипов.
9 июля 2013О ПОЭТАХ И ШАХМАТИСТАХ
Поэты в среднем не умнее шахматистов. Я о том, что шахматисты считаются и считают себя просто первыми мозгами планеты, но в большинстве своем это довольно ограниченные люди, чьи умственные способности распространяются, в основном, на шахматы, хотя бы просто потому, что они инвестируют их именно в шахматы (есть исключения, например, Свидлер). С поэтами ровно то же самое. Поэты могут быть дьявольски изощренными во всем, что касается тонкой настройки текста. Один-два неверных хода и стихотворение умирает. Но в остальном, судя, в особенности, по постам и комментариям последнего времени, у поэтов - за редкими исключениями - две извилины: одна черная, другая белая.
4 сентября 2014АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ ПРАВИЛА ДЛЯ ПРЕОДОЛЕНИЯ СОБСТВЕННОЙ НЕПРИЗНАННОСТИ (вдогонку посту Анны Голубковой):
1) Правило номер один: если Вы чувствуете непризнанность, станьте еще более непризнанным. Станьте настолько непризнанным, насколько возможно, и сверх того. Станьте настолько непризнанным, чтобы всем, когда они вас читают или слушают, становилось стыдно, что они со своими средними текстами признаны, а вы - нет. Для этого пишите так, чтобы все охреневали. Дело даже не в том, охренеют все или нет. Главное охренеть самому. Тогда и признанность станет не нужна.
2) Для достижения целей, перечисленных в пункте 1 данных правил, поймите, почему вы не признаны, и развивайте это свойство вплоть до абсурда. Именно оно и есть ваша самая сильная сторона. Если вы, например, плохо пишете, пишите еще хуже, так плохо, насколько возможно и даже сверх того. Разумеется, чаще речь идет о более тонких нюансах.
Для успеха в этих двух практиках необходим талант. Но ведь талант и признанность - вещи совершенно разные. Если таланта нет, то вам, скорее всего, нужно к врачу.
3 января 2015
***
Задача современного писателя - написать как можно меньше.
4 августа 2013скачать dle 12.1
