Не слишком серьёзные заметки о фестивале «Молодые писатели вокруг Детгиза»
Первый день
ПРОЩАЮТСЯ ГРЕХИ ЕМУ МНОГИЕ ЗА ТО, ЧТО ОН ТАНЦЕВАЛ МНОГО
Форум «Молодые писатели вокруг Детгиза» не похож ни на какой другой писательский форум. Не похож на семинары Союза Писателей Москвы. Не похож на форумы в Липках (хотя, может быть, на семинарах детских писателей и присутствует частично похожая атмосфера). Не похож, по словам некоторых присутствующих, на обсуждения в Литинституте. И не только потому, что всё выше названное проходит в Москве, а Детгиз – петербургский.
Что здесь такое – другое? Атмосфера? А может, дело в том, что в последние годы я читаю много детской литературы, поэтому заочно знаю и люблю всех, кто здесь есть?
Даже и знакомиться почти не надо.
…У стойки регистрации встречаю их, знакомые-незнакомые лица. Вот я увидела свою соседку по комнате – Лену Ленковскую, финалиста «Книгуру» прошлого года. А вот я встречаю поэтессу Иру Иванникову из Рязани. Она в первый раз на форуме Детгиза.
- Со мной должна жить Надежда Гарнык, но она ещё не приехала, - говорит Ира.
- Надя! Это же Рахиль Гуревич! – говорю я. – Тоже жду её. Мы в прошлом году были вместе на конкурсе.
Надя пока не появляется, зато я с радостью узнаю Машу Ботеву, с которой до этого ни разу не встречались, а только были во френдах на фейсбуке. И пытаюсь ей «выкать» по старой привычке.
- Чего это, давай «на ты», - говорит Маша позже. От Маши, как и от её прозы, будто идёт высоковольтный разряд, который повергает в оторопь. Мне кажется, что я могу сказать тысячи слов об этой прекрасной прозе, но на следующий день на семинаре я, всегда достаточно подробно обсуждающая тексты, не смогу выдавить из себя что-то кроме беспомощного «мне понравилось». Проза Маши слишком цельная для меня, монолитная, ни одной щели для расковыривания и последующего анализа.
Открывается фестиваль без помпезности, в тёплой атмосфере Центральной городской библиотеки имени Пушкина. Самые расторопные писатели расхватывают авторские экземпляры сборника Детгиза со своими произведениями, покупают дополнительные экземпляры, берут у собратьев автографы. Другие, вроде меня, хлопают ушами и обалдевают – от прекрасного качества сборника, от иллюстраций, от доброты мэтров и директора Детгиза, Аллы Юрьевны Насоновой, от заботы незаменимого координатора Ани Ремез. После знакомства со всеми участниками начинается награждение премией Маршака. В этом году её получили Олег Бундур, Станислав Востоков и Анна Анисимова.
После обеда мы слушаем выступления редакторов детских журналов. Выступают Ольга Мяэотс, Елена Стрельцова, Евгения Оскаровна Путилова... Множество ценнейших мыслей, замечаний по поводу тенденций в современной детской литературе. Подводные камни, на которые может натолкнуться любой начинающий писатель, хорошо знакомы редакторам, и они стараются предостеречь по мере сил. Например, засилье пустых, шаблонных, незаметных персонажей – сейчас этим страдает и отечественная, и зарубежная литература. Штампы на детей работают сильнее, поэтому в детской литературе штампы ещё вреднее, чем во взрослой. Прочтёшь книгу, вроде в процессе интересно, а не помнишь, о чём она была. Об этом и о многом другом говорит Ольга Мяэотс, редактор детского раздела журнала «Библиотека в школе». Когда появляется редактор журнала «Костёр» Николай Харлампиев, я, случайно сидящая позади Алексея Лисаченко, вижу, что он, не теряя ни минуты, отправляет в «Костёр» свои рассказы. Тихонько радуюсь за него и уповаю, что замечательные, смешные рассказы (особенно Алексею удаются неожиданные финалы) не «сгорят» в самотёке и будут приняты к публикации.
По окончании выступления мы с Ирой Иванниковой решаем идти в кафе, но случается конфуз. От лени мы не стали смотреть карту, а решили просто увязаться за кем-нибудь из «своих» в надежде, что все идут в одно и то же кафе. И увязались – за Михаилом Ясновым, Аллой Насоновой и Настей Орловой, моей однофамилицей и чудесным детским поэтом. Идём мы, идём по вечернему Петербургу, закат на телефоны фотографируем, а потом М.Я., А.Н. и А.О. с хитрыми лицами оборачиваются:
- Девчонки, а чего это вы за нами идёте?
- А… у… а мы думали, вы в кафе…
- Нет, мы в издательство идём, по поводу Настиной книжки разговаривать.
- … (мы не знаем, что сказать)
- Ну, что делать, пойдёмте с нами!
Мы чуть не сгорели со стыда, но поворачивать назад как-то совсем уж глупо, и мы продолжаем идти следом, а наши «Сусанины» внезапно меняют направление и говорят:
- А пойдёмте-ка лучше в столовую, что-то есть хочется!
- Вот, Ира, - говорю я, задыхаясь от смеха, - главное – упорствовать в своих желаниях, и всего добьёшься! Алла Юрьевна! Это мы на вас повлияли своими голодными эманациями, что вы решили вместо издательства в столовую идти…
А в здание Детгиза мы потом всё-таки попадаем. Там высокие потолки, странные лестницы, много шкафов и повсюду деревянные марионетки. И плакаты разных лет – книжные ярмарки, фестивали… Пахнет то ли как в огромной библиотеке, то ли как в театре. Кажется, сам воздух насыщен информацией. Не слишком люблю выражение «намоленное место», но там чувствуется что-то подобное.
Вечером нас ждёт круглый стол в баре «Бримборум», презентация перевода прозы Гийома Аполлинера, выполненного одним из участников семинара – Асей Петровой. Рядом с Асей за столом – Михаил Яснов, не раз переводивший поэзию Аполлинера. Ася просит почитать поэтические переводы. Михаил Яснов сначала отнекивается, а потом всё-таки читает, сияющий и взволнованный, похожий на ангела.
По стенам ходят тени от оригами, подвешенных под потолком. В центре стола яркие зелёные ветви. Мне наше собрание из-за круглого стола напоминает рыцарей короля Артура. Мы готовы пророчить. Атмосфера мистическая, под стать великому мистификатору Аполлинеру, придумывавшему блюда, города и страны, перевиравшему цитаты. Аполлинер – вызов для переводчика. Повсюду на бледных досках столешницы – книжки, книжки, красно-жёлтые сверкающие обложки. Ася Петрова подписывает автографы. С блеском в глазах зачитывает отрывки из «Сидящей женщины», и октавой перекликается далёкий 1914 с 2014 годом:
«Быть может, в будущем, когда под звуки танго, матчиша и фурланы – война и «грохот канканады» забудутся, мирный 1914 год помянут словами из подписи к известной литографии Гаварни: «Прощаются грехи ему многие за то, что он танцевал много».
Второй день
СТАТЬ ТОМОМ СТОППАРДОМ
Сегодня самое важное, то, ради чего все приехали сюда – обсуждение текстов. Секция прозы обсуждается в том же зале, где проходило открытие фестиваля. Наши ряды поредели, но ненамного. Поэтов всего шесть человек, и они «обсудились» быстрее нас, а мы всё сидим, сидим. С прозаиками всегда так. Но нам нравится размеренность.
Руководители семинара – Валерий Воскобойников и Сергей Махотин. Понимают и чувствуют всех. Пронзительно ясный взгляд рентгеновским лучом просвечивает сквозь толщу текста, чётко выявляя композицию, структуру, допустимые и недопустимые огрехи. С осторожностью профессионального врача-диагноста советуют, как можно поправить то или другое. Даже с нежностью какой-то к тексту. Тексты о детях – сами как дети. Ни одного слова пренебрежения. Ни одной попытки изменить картину мира автора. При этом – ясность и честность, без поглаживаний. Они говорят о том, что ты сам понимаешь, но сказать боишься: о вялости текста, о ненужных смысловых изломах, о малой самостоятельности героев, которые иногда похожи на функции, обслуживающие сюжет, а не на живых людей.
- Ну да, их речевые характеристики не слишком отличаются друг от друга, - признаю я, когда разбирают мою пьесу. – Том Стоппард тоже говорит в одном из интервью, что его ругали – у вас все персонажи говорят одинаково. Он мучился-мучился, а потом просто решил, что все его персонажи разговаривают в голове у одного старика.
- Он всё-таки сначала стал Томом Стоппардом, - улыбается Ольга Мяэотс, переводчик и критик, специалист по детской литературе, «третий столп» сегодняшних прозаических штудий.
Я согласно киваю, и у меня в голове начинает гудеть: стать Томом Стоппардом… Стать Томом Стоппардом… А почему бы и нет, чёрт возьми?!
- На некоторые тексты после происходящих в мире событий смотришь по-другому, - говорит Сергей Махотин. – Вот у Юры Пусова в рассказе огород бомбят. Ещё год назад сюжет иначе воспринимался.
Тексты о школе, об одиночестве, о травле. В рассказе Нины Дашевской травят немецкого мальчика.
- Это всё правда, - замечает Надя Гарнык во время обсуждения, - у нас в Москве постоянно травят по национальному признаку. В Петербурге школы лучше, может быть... Когда обсуждали мои «Два трюфеля», все удивились, что это за школа такая. Обычная! Ничего из ряда вон выходящего. Но мне постоянно толкуют о том, что про это нельзя писать, что это чернуха.
- Мне кажется, его обидчики не успокоились бы даже после рассказа отца о том, что был усыновлён еврейский мальчик, которого прятали в шкафу. Вот смотрите, обидчик и восточную девочку обзывает чучмекией. Он бы на людях-то успокоился, но потом отвёл бы Мартина в уголок и прошипел: а, так ты еврей! И ничего бы для бедного Мартина не изменилось…
Я в перерыве говорю Нине, что мне очень нравится сборник рассказов «Около музыки», который в этом году попал на финал конкурса Книгуру.
- Особенно про мальчика, который хотел снять фильм на телефон, и про скрипача, который заблудился в Дублине, искал море.
Оказалось, что про скрипача – это наиболее автобиографический рассказ. Про саму Нину. А когда я читала, казалось, что про меня, так я его почувствовала.
Я пытаюсь сформулировать Нине то тёмное и смутное, что у меня в голове – о страхе, продолжая тему своей пьесы:
- И представь, что твоего родственника обвинили в уголовщине. Серьёзной. Убийство, насилие, что-то такое. И вроде бы есть доказательства. А вроде бы нет. И в сети развернулась обширная травля. Одни за, другие против. А ты не понимаешь теперь, с кем ты живёшь…
- Но ты же знаешь правду! – перебивает меня светлая и яростная Нина. – Ты же знаешь! Что он убил! Знаешь!
И я не смею сказать ей, что пьеса «Хочу по правде» - это потому и сон, что о невозможности знать. Потому что, принимая любую сторону противоречивой картины событий как основную, хочется сразу же умереть от стыда за всё остальное.
Надя Гарнык высказывается редко, но некоторым авторам отдаёт после семинара подборки, специально распечатанные, исчирканные замечаниями.
- Что я буду лезть вперёд, если кого-то все хвалили, - говорит она. – Да руководители и так часто высказывают те же замечания, что и у меня.
- Надя, ну что ты, ругать полезно, - говорю я.
- А, зачем!
А вечером в гостинице Марианна Бор-Паздникова, справедливо почувствовав в Наде недюжинный критический ум, отдаёт ей и ту повесть, что не обсуждалась на семинаре, и просит прочесть. Надя самоотверженно читает ночью и возвращает с пометками, которые могут помочь.
Третий день
ОРТОПЕДИЧЕСКИЕ ФРУКТЫ
Утром хочется лениться и тщательно завтракать, но опытная в походах Маша Ботева мягко бомбардирует вопросами: все сложили вещи? Все собрались? Быстрее, все уже внизу, на ресепшене, в низком старте. А ещё нужно спрятать вещи в камеру хранения. Разношёрстная толпа бодро бежит по питерским улицам вслед за координатором Аней Ремез, которая впопыхах, по ошибке привела нас в посторонний питерский двор-колодец. Маша Ботева, чтобы экскурсия по двору не пропала зря, подивилась на ползучий виноград. Мы покрутились в «колодце», как стая рыб, и вынырнули на улицу.
До библиотеки иностранной литературы мы всё же добрались вовремя, и тут же вышли с Машей прогуляться – ей покурить, мне проветриться. Я пока бежала с тяжёлым рюкзаком, чересчур согрелась.
- Тут интересное пространство, - говорит Маша, ведёт меня и ведёт и показывает, что двор закольцован. Мы вернулись с другой стороны к крыльцу библиотеки. – Вот вроде в других городах тоже так строят. А нет. Питер, он Питер. Он такой.
- Маш, ты знаешь, я от тебя робею, - признаюсь я. – Ты мне говоришь: говори что-нибудь. А я не знаю, что говорить. Рот открываю, и какое-то кряканье.
- Я же боксирую, а ты отвечай, - говорит Маша. И потом – Нине Дашевской: – Нина, я нашла человека, который от меня робеет, ого.
Мы возвращаемся в помещение и до начала лекции путешествуем по белым залам библиотеки иностранной литературы. Два зала занимает выставка книг как арт-обьектов, преобразованных руками художников. Экспонатов немного, но всё исключительно напоминает музей современного искусства в Хельсинки. Шаманские сообщения – птичьи черепа, перья и прочие символические вещи на верёвочках, подвешенные на стену и заставляющие вспомнить выставку африканского искусства всё в том же хельсинском музее. Много странных, пугающих, интересных преобразований книги. Записки смертника, написанные, кажется, химическим карандашом на простыне, красным, как невысохшая кровь. «Молодая гвардия» с прибитыми к обложке надгробными медальонами. Череп в клетке рядом с томом Экклезиаста. Бумажная палатка, в которую залезли все по очереди и прочли на внутренней стороне корявые буквы дневника о любви девочки к мальчику. В одиночку я бы не полезла в такую палатку – оказаться внутри книжки о безответной любви пострашнее, чем любые символы Танатоса.
Наконец лекция Андрея Жвалевского об авторском праве начинается. Андрей сидит вместе с Аллой Юрьевной перед аудиторией, Евгения Пастернак среди слушающих. Писатель Алексей Лисаченко подаёт из зала удивительные реплики, и в конце концов признаётся в том, что специализируется в области договоров, связанных с издательским делом. После перерыва он неожиданно становится третьим лектором. Участники фестиваля запасливо заносят и-мейл Алексея в телефоны и компьютеры. Знакомство с юристом никогда не помешает. Про визуальную составляющую лекции никто уже не помнит, презентацией решено не пользоваться, идти не по установленной схеме лекции – только практические вопросы, практические вопросы!
- А вот что делать, если название моей книжки «Яблочки-пятки» возьмут для ортопедического салона? – размышляет Настя Орлова. – Как мне сказать, что не надо?
- Просто попугайте их. Они испугаются, они уже пуганые. Судиться никто не любит.
- А если название изменят, будут какие-нибудь «Яблоки-пяточки»?
Писатели волнуются, спрашивая про тонкости обращения с коварными коммерсантами, машут руками. Я с любопытством доморощенного хироманта слежу за движением рук. Кто-то сидит слишком далеко, и мелочей не разглядеть, но практически всегда на мелькнувшей ладони видна линия удачи – стройная и ровная, сверху донизу, на любой ладони – мягкой и гибкой, сухой и хрупкой, на ладони, выдающей огненный темперамент и практический ум, на светлой ладони с твёрдыми пальцами музыканта… И даже тот, кто жалуется на препоны судьбы, такую линию в своём арсенале имеет.
После лекции мы перемещаемся из библиотеки иностранной литературы в детскую библиотеку имени Лермонтова. Здесь светло и весело. У входа пританцовывает чей-то фокстерьер, привязанный поводком за крыльцо. Писатели как дети, обнимаются с собакой, фотографируются. На полках вместе с книгами стоят макеты старинных замков, на стенах – разноцветные корявые картинки.
- Что это, что это нарисовано? – пытаемся мы понять. – Похоже вроде бы на цветок, но на листке проступило лицо… Может, это кто-то летит, расставив руки-палочки… - и хохочем над герметической сложностью детского рисунка.
Писатели Жвалевский и Пастернак исчезают в лабиринте стеллажей. Они нашли большого игрушечного медведя и фотографируются с ним. Рядом появляется Маша Ботева.
- Маша и медведь, - говорю я, невидимая за шкафом.
- Точно, Маша и медведь, - слышен голос Андрея Жвалевского. – Женя, спрячься за медведя, чтоб только Машу было видно.
Для финальной фотографии мы все собираемся на разноцветных стульях, и библиотекари категорически требуют, чтобы следующий фестиваль Детгиза проводился у них, в Лермонтовской. Алла Юрьевна посмеивается, но, кажется, готова подумать над таким вариантом.
Щедрость фестиваля безгранична, и нас зовут на финальный обед-прощание, в кафе напротив гостиницы. Я вскоре начинаю грустить от невозможности видеть всех одновременно. Нет такого большого стола, чтобы сидеть вместе, все в разных залах. Но есть, наверное, невидимый круглый стол, незримая круговая порука, которая всех нас связывает. Всех – от Константина Арбенина, живой легенды, который был участником первого фестиваля и пришёл в гости по старой дружбе, до самого странного и неприкаянного человека, который здесь впервые и впервые чувствует себя на своём месте. Да-да, это я о себе.
скачать dle 12.1
