АНГЛИЙСКИЕ СТУДЕНТЫ О ДОСТОЕВСКОМ И КРЫМЕ
Вчера завершился курс по Достоевскому – и мои английские студенты напоследок отвлеклись на злободневное. «Удивительно, - сказал Том, - Россия столько денег вложила в Олимпиаду. Столько лет готовилась показать себя миру. Всего добилась. И вдруг - одним махом спустила весь моральный и политический капитал, на который могла бы жить еще долгие годы. Всех напугала, оттолкнула от себя».
Мне почудилось, что из этих мыслей можно извлечь педагогическую пользу. Я спросил: «Вам это ничего не напоминает у Достоевского?»
Том быстро сообразил: «Настасья Филипповна! Бросает сто тысяч рублей в огонь. Ради чего? Это гордость у нее такая. Ничего ей не жалко. Кураж превыше всего».
Открыли роман: «Я, может быть, и сама гордая, нужды нет, что бесстыдница! Ты меня совершенством давеча называл; хорошо совершенство, что из одной похвальбы, что миллион и княжество растоптала, в трущобу идет! …А теперь я гулять хочу, я ведь уличная!» Это же надо такой переворот в себе учинить: от всего отказаться – «из одной похвальбы»! Кто-то для похвальбы наживает, а кто-то расшвыривает.
Тут вступила и студентка Рейчел: «Это как Грушенька. Так хороша, так наряжена – залюбуешься! А она говорит, что в один миг все сбросит, нищенкой будет по улицам бродить. Это истерика, как и у Настасьи?»
Открываем «Карамазовых»: «Неистовая я, Алеша, яростная. Сорву я мой наряд, изувечу я себя, мою красоту, обожгу себе лицо и разрежу ножом, пойду милостыню просить».
Я задумался. Большинство экспертов сходится во мнении, что, приобретя Крым, Россия теряет несравненно большее. Теряет Украину. Теряет инвестиции, доверие, экономическую стабильность. Теряет свое место в мировом сообществе. Потенциально теряет и себя, создавая прецедент, по которому от нее будут отпадать территории, жаждущие суверенитета. Ради чего такой невыгодный обмен?
А может быть, дело вовсе не в приобретении Крыма, а в грандиозности своеволия, которое измеряется грандиозностью потери? Для чего Настасья Филипповна бросает в огонь целое состояние? Для чего отказывается от князя Мышкина с его возвышенной любовью и полутора миллионами, от всего своего великосветского круга? Неужели ради дикого, пьяного Рогожина? Не нужен ей Рогожин – ей нужно себя показать, отринуть все условности, переступить все границы. Не приобрести ей нужно, а потерять - широчайшим жестом швырнуть в лицо миру все достигнутое, включая олимпийскую славу, гори она синим пламенем… Нет, экономистам и политологам здесь не разобраться, здесь нужен Достоевский.
Том попытался дойти до сути: «Это что, очень по-русски? Вот так деньги сжигать? Или свою красоту уродовать? Ничего не жалеть. Ради чего?»
«Подумайте сами», - ответил я. И мы попрощались. Уже до самых экзаменов.
22 мартаКАК ВЫЖИТЬ, НИЗВЕРГАЯСЬ В МАЛЬСТРЕМ…B ком сердце есть — тот должен слышать, время,
Как твой корабль ко дну идет.
О. Мандельштам
У Эдгара По есть рассказ «Низвержение в Мальстрем» – об ужасающем опыте падения в морскую пучину. Корабль с двумя братьями на борту попал в гигантский водоворот. «Шхуна, казалось, повисла, задержанная какой-то волшебной силой, на половине своего пути в бездну, на внутренней поверхности огромной круглой воронки невероятной глубины; ее совершенно гладкие стены можно было бы принять за черное дерево, если бы они не вращались с головокружительной быстротой…»
Старший брат отчаянно вцепился в рым, кольцо на борту шхуны. Младший наблюдает, как воронка затягивает разные предметы. Оказывается, чем меньше предмет и чем ближе он по форме к цилиндру, тем дольше он остается на поверхности, как бы вращаясь вместе с водой. И тогда младший брат привязывает себя к пустому бочонку и бросается в воронку. Проглотив корабль, она постепенно замедляет вращение и оставляет бочонок и привязанного к нему человека на своей поверхности. Тот поседел от ужаса – но выжил и смог рассказать нам свою историю.
О чем эта притча? Если гигантский корабль империи попадает в водоворот и идет ко дну, не стоит цепляться за него. Найдите свой бочонок и крепко привяжите себя к нему. К любимому делу, к близким и друзьям, к искусству, к природе… Так легче уцелеть в водовороте, который разносит в щепы целые цивилизации и государства.
Это по сути тот же вывод, что в вольтеровском «Кандиде»: «Надо возделывать свой сад». Но во время катастроф и кораблекрушений, когда на терпеливое возделывание сада не остается времени, пригодится другая спасительная метафора. Привяжите себя к своему бочонку.
8 апреля О МАТЕ И ПОЛОЖИТЕЛЬНОЙ ЭКСПРЕССИИ
Мат – это экспрессивная, оценочно-выразительная лексика, исторически возникшая как нарушение табу, как проклятие и кощунство. Поэтому дело не только в том, чтобы найти замену мату в пристойных словах - медицинских, канцелярских, книжных терминах: «пенис», «вульва», «половой орган», «половой акт», «копуляция», «совокупление», «сожительство» и т.д. Важно, чтобы эти слова обладали не меньшей экспрессией, чем матерные, но чтобы в них звучали не бранный посыл, а пыл и страсть. Разве язык обречен только на такой выбор: либо выразительно-ругательные слова, либо сухие, чисто назывательные, лишенные эмоциональных оттенков? Разве у любви, у эроса не может быть в языке своей положительной экспрессии - нежности, радости?
Слова с корнями -яр- и -ём- растут из той древней мифологической, индоевропейской почвы русского языка, где имя Ярилы священно, где эрос еще не подавлен и не осквернен, не воспринимается как кощунство и не служит средством или предметом проклятия. Слова «яръ», «ярить», «яристый», «ёмь», «ёмочка», «ёмить», «ёмистая» и другие образования от этих древних корней я бы назвал неомифологическими. Они возрождают ту жизнестроительную экспрессию, которая свойственна древним культам плодородия.
Иногда матерщинником восхищаются: «Как лихо выражается!» – или, наоборот, урезонивают: «Не выражайся!» Выходит, что «выражаться» и «браниться» – это синонимы, что только брань по-русски и выразительна. Но если мат берет своей выразительной силой, то ему не может противостоять канцелярщина. Нужна выразительность – но восходящая!
Мат, конечно, неустраним, да и пусть живет в своей стилевой низине, но нужны и другие способы обозначить «это» – не медицинские, не книжные, не архаические, чтобы преодолеть исторически свойственную русской культуре «похабщину», презрительно-бранное смакование непристойностей. Вот и стоит обратиться к самому языку, к его исконным корням, в надежде, что они скажут нам о делах плоти нечто не менее сочное, но более высокое и духоподъёмное, чем мат.
Мне представляется, что не только язык, но и судьба всего общества, плодовитость народа, уровень рождаемости зависят от того, продолжит ли он «посылать по матери» (всех, включая самого себя) – или в нем возникнет положительная экспрессия слов, любящих саму любовь.
4 июняОБ ЭДУАРДЕ ШУЛЬМАНЕ
Умер замечательный писатель Эдуард Шульман (1936 - 2014). Я знал его с конца 1970х, с домашних литературных семинаров, на которых он обсуждал с младшими секреты мастерства. Из этих семинаров вышло немало писателей, в том числе Фаина Гримберг и Михаил Шишкин.
Трудно найти пример более смиренного, нетщеславного служения литературе, чем Эдуард Шульман. При всем его самобытнейшем даре и неиссякаемом трудолюбии, за все советское время он опубликовал всего три рассказа. А в постсоветское, когда самое время было раскрутиться и с его еврейской тематикой, и с повестями из крепостнического развратного быта, - он так и остался тихим, но внятным и мудрым голосом «на полях», вне журнальных и премиальных баталий.
Он никогда никому не завидовал и ни на что не жаловался. В то же время ему был чужд нарциссизм и самовеличание «непризнанного гения». Он был внимательным собеседником, с наклонностью к юмору, деталям и курьезам, но в таком расширительном контексте, что за ними угадывался формат большого биографического или исторического сюжета. Это был теплый юмор в стиле его ровесника Вуди Аллена, сочувственный к маленьким людям, даже если ими оказывались великие. Его интересовало все, что имело отношение к литературе, и прежде всего ее создатели. Гоголь, Чехов, Бабель, Зощенко, Маяковский, Хармс - примерно таков был центр его интересов, а границ у этой вселенной не было. Он любил анекдотическое в литературе, истории, жанровые сценки, героями которых были сами писатели. В значительной степени его собственное творчество - это литература о литературе (metafiction); один из его главных романов посвящен поэту Александру Полежаеву.
Последний раз я видел его в московской больнице в середине апреля 2014 г., накануне его 78-летия. Он сильно исхудал – но одновременно и просветлел, еще яснее проступила его беззащитность, которая была проявлением не слабости, но внутренней силы и бесстрашия. Обычно Эдуард в разговорах избегал высоких и философических тем, предпочитая более скромные, литературно-профессиональные и общественные. На этот раз мы вышли к чему-то наибольшему, и я вдруг увидел, что это человек веры: внецерковной, неконфессиональной, недогматической - но вовсе не скептик и не агностик, каким я представлял его раньше. Он так и сказал о себе: «да, это бедная вера». И так выразил то, что ему всегда было присуще: здравомыслие, несуетность, отсутствие фарисейства и позерства, понимание границ человеческих притязаний – и того, что даже малое, ограниченное все-таки имеет свою ценность. Он был потомком Екклесиаста, который знал, что на свете много тщеты и нет ничего вечного, но что именно поэтому следует с благодарностью принимать от жизни все, что судил Господь.
Наследие Шульмана составляет примерно 20-25 томов, из которых издана едва ли треть, и все это нам еще предстоит прочитать и освоить, чтобы понять его место в литературе, место «Еврея Ивановича» (по названию одной из его книг), в том ряду, который начинается Шолом-Алейхемом и Бабелем.
11 июняВ ДВУХ СЛОВАХ О РОССИИ
Недавно я был в художественном музее Глазго, где целая экспозиция посвящена шотландскому национальному самосознанию, особенно в его поэтическом выражении. По аналогии подумалось о России. Стихов я не пишу. А тут, под влиянием то ли Р. Бернса, то ли В. Скотта, вдруг сочинилось стихотворение, которым рискую поделиться с читателями. Оно не отнимет много времени. Пожалуй, это самое короткое стихотворение во всей русской литературе, если, конечно, не считать «Поэмы конца» Василиска Гнедова, где вообще нет слов.
Сия Россия
Вот, собственно, и все «стихотворение». Мне кажется, оно не лишено некоторых достоинств, помимо краткости. Во-первых, это редкий образец одностопного ямба (почти без прецедентов в русской поэзии). Во-вторых, налицо глубокая рифма – одно слово целиком совпадает с частью другого (правда, это рифма для чтения, а не произнесения).
Но насколько глубоко это стихотворение проникает в суть своего предмета? Что говорит оно о России?
На эту тему я провел маленький опрос среди знакомых. Приведу ряд суждений.
1. Очень спорное «произведение». Непонятно, восхваляет оно Россию или обличает.
2. Стихотворение пессимистическое, безысходное. Какой Россия была, такой и останется.
3. Это явно написано под влиянием О. Шпенглера. Автор отдает дань теории замкнутых исторических циклов. Никуда не деться от этого «сия»: как стихотворение начинается, так и заканчивается. «Сия» встроено в само имя Россия. Никуда ей от себя не уйти.
4. Если развернуть это двустишие в стиле кругометов А. Вознесенского, то получится еще наглядней:
сияроссияроссияроссияроссияроссия...
Замкнутый круг.
5. Есть выражение «эта страна», очень пренебрежительное по отношению к России. Стихотворение перефразирует его в высоком, одическом стиле Ломоносова и Державина: «Сия Россия». Это сказано в защиту России, это отповедь тем, кто относится к ней с презрением.
6. По сути здесь сказано то же, что и в тютчевском «Умом Россию не понять…» Россия - просто данность, которую можно констатировать - но логика о нее разбивается.
7. Говорят, что Россия меняется за несколько месяцев - и не меняется за столетия. Она постоянно возвращается на круги своя. Об этом и стихотворение: Россия всегда такая и не может быть другой.
8. Феодализм, социализм, теперь вот капитализм - и все на одно лицо. Рабство, продажность, ненависть, бедность, насилие, пьянство, лень... И обо всем этом сказано буквально в двух словах. Ни убавить, ни прибавить.
9. Страшное стихотворение - приговор России.
10. Автору просто нечего сказать о России, поэтому он и пользуется указательным местоимением, а чтобы произвести поэтическое впечатление, заменяет «эта» на «сия». Тавтология – только и всего.
11. По-моему, А. М. Пятигорский высказался об этом предмете еще короче и точнее: «х-ня».
От автора: Неправда, Пятигорский высказался гораздо пространнее: «Главная особенность России — не воровство, не коррупция, не глупость, не злоба... (переходя на еле слышное бормотание) не хамство, не тщеславие, не невежество. Главная особенность России (вдруг переходит на крик) — ЭТО Х-НЯ! ВСЯКАЯ Х-НЯ!!!».
12. Чувствуется, что автор любит Россию, но у него просто не хватает слов для выражения своих чувств и, воскликнув «сия!», он смущенно умолкает.
13. Это стихотворение можно истолковать феноменологически: указание на явление раскрывает его сущность. Россия предстает такой, какой она сама являет себя, как эйдос, «этость».
14. Для русских мыслителей и поэтов Россия - основа основ, божество. Но божество не поддается описанию. Про него можно говорить только языком умолчаний или тавтологий. Автор выбирает второе.
15. Эта шутка не лишена остроты и изящества, но по сути бессодержательна.
Я был растерян от того, что получился такой большой разброс мнений.
А вы что думаете, друзья?
23 июняКАКИМИ БЫВАЮТ ЖЕЛАНИЯ?
Желания бывают «уличные» и «домашние», независимо от места возникновения. Уличные — те, которые случаются только как желания. Понимаешь, что там нечего взращивать, это вспыхнет, пройдет, даже если след от этой вспышки растягивается на несколько дней. А в домашних чувствуется порода, благородное происхождение. Они с самого начала уже отмечены нежностью или вдохновением. Они не стремятся себя израсходовать, а накапливаются, настаиваются, медленно вбирают другого человека, знание о нем, понимание его, опыт общения с ним. Домашние желания тоже часто оказываются обманными и несбыточными, прежде всего из-за отсутствия взаимности — или какой-то более глубокой общности. Но в них с самого начала заложена возможная долгосрочность, бережность в отношении себя и другого, нежелание сорваться в «просто желание» и опередить все другое, сложное, непредсказуемое. Домашнее желание готовит для себя дом, где оно могло бы обосноваться надолго, если не навсегда. А уличное рвется вперед, оно торопливо и беззаботно.
Есть еще и третья разновидность желаний, которые можно назвать «дворцовыми». Они обитают очень высоко и редко спускаются на землю. Они еще более воспитанны, чем домашние желания, — настолько утонченно, что их учат не осуществляться. Если они и осуществляются изредка, то в состоянии одержимости, бросаясь вниз головой со своего дворцового балкона. Но они не для того созданы, чтобы смешивать свою голубую кровь с обычной, текущей в человеческих жилах. Эти благородные желания обращены на вечную жизнь вдвоем и не предполагают сожительства или, во всяком случае, могут без него обойтись. Воспитывать эти желания трудно. Поначалу они рвутся из дворцовых покоев во двор, а то и на улицу, и нуждаются в постоянном присмотре. И лишь с возрастом, когда определяется их аристократический нрав, они начинают образумливаться. Дворцовые желания очень сильны и поэтому в них всегда сохраняется возможность срыва и падения. Их нельзя путать с дворцовыми евнухами, лишенными желаний. Они хотят и могут, но они могут и нечто большее - не мочь, они могут владеть собой, а не только тем, чем хотят владеть. Эти желания опасны: чем большую высоту они набирают, тем сильнее головокружение и риск смертельного удара о землю. Их удерживает от срыва только надежда на очень большую награду, на то, что желанное принадлежит им более глубоко, чем другим, легче утоляемым желаниям.
Дворцовые желания нужно отличать от кладбищенских, предмет которых находится в другом времени или пространстве и телесно невоплотим. Проходя по кладбищу, видишь иногда удивительные, прекрасные лица на памятниках и воображаешь себя в другом времени, в опыте встречи и отношения с этим лицом. Точно так же можно испытывать влечения к известным лицам из прошлого, к поэтам, музыкантам, художникам, героям, властителям, чьи деяния и свершения, а также портреты завораживают тебя. Есть женщины, влюбленные в Пушкина или Блока и проносящие через всю свою любовную и замужнюю жизнь душевную верность своим «главным мужчинам», этим нездешним избранникам. Реже это случается с мужчинами, влюбленными в Ахматову или Цветаеву и находящими в их лирике ту женственность, которые была им предназначена, но исторической случайностью их миновала. Эти кладбищенские, или «медальонные» желания могут быть обращены не только к мертвым, но и живым, — когда влюбляются в актеров, музыкантов, писателей, политиков, людей, чьи облики мелькают в средствах массовой информации, размноженные для миллионов и вместе с тем загробно недоступные, ирреальные. Кладбищенские желания, как правило, фантомны и прорываются наружу лишь в фанатском безумии, когда, например, юные поклонницы преследуют своего кумира, пытаются оживить экранный образ, совершить сеанс некромантии, вызывания мертвых из могил. Как ни странно, кладбищенские желания, обращенные к нездешним или ненынешним, имеют сходство с уличными желаниями к первым встречным: они не требуют взаимности; самое большое, на что они притязают, это доступность своего предмета. Kладбищенскиe и уличныe желания имеют дело с галлюцинациями: промелькнула по улице «Она», или промелькнул на экране «Он»...
Дворцовые желания совсем не таковы: они нуждаются в реальности другого, в опыте избрания и избранности, в личном общении, которое хочет и может всего, но не допускает, чтобы «хотеть» и «мочь» превращались в «иметь». Уличным и кладбищенским желаниям не нужна взаимность — только доступность или, напротив, недоступность желаемого. Домашние желания нуждаются во взаимности. Но дворцовым желаниям нужно нечто большее, чем даже взаимность или ответная склонность. Они нуждаются в обреченности, невозможности желаемого и желающего обойтись друг без друга даже тогда, когда желанию не дано осуществиться. Домашнее желание не выдержало бы этой неутоленности, оно снесло бы свой дом и построило бы другой. Дворцовое желание питается именно чувством своей неутолимости, соразмерно с которым возрастает чувство обреченности. Взаимность — то, что есть; обреченность — то, чего не может не быть, даже если срок его исполнения никогда не наступит.
(Из книги «Solaamore. Любовь в пяти измерениях», 2011)30 июляЛЮБОВЬ К ЖИЗНИ И НЕВОЗМОЖНОСТЬ СЧАСТЬЯ
Какое содержание всей человеческой культуры? О чем поются песни? О чем пишутся романы?
Все это можно передать четырьмя словами: любовь к жизни и невозможность счастья. Вот звучит песня о материнском доме, о запахе молока, о реке, тревожно мерцающей под луной, - и душа наполняется любовью ко всякой жизненной малости и благодарит Бога за все, доставшееся ей на долю.
И вместе с тем слышится в каждой песне тоска, горечь, неутоленность: сколько ни странствовала душа по земным дорогам, все ей мало; и слух, и зрение не могут насытиться; и разлука с ближними, тревога предстоящих битв, сожаление о дне преходящем, невозможность жить в полную меру и воплотить свой дар, неизбежность утрат - все это надсаживает сердце.
И душа припадает к Господу уже не с благодарностью, а с мольбой о высшей участи, о вечной жизни. Вот все то, что звучит и в песнях, и в романах, в «Гори, гори моя звезда», и в «Евгении Онегине», в «То не ветер ветку клонит» и в «Войне и мире». И об этом же «Песнь песней» и «Екклесиаст». Любовь и страдание, благодарность и мольба - и нет выхода из этого круга.
24 августаскачать dle 12.1
