ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Андрей Пермяков. ПРО НАПИСАНИЕ ТЕКСТОВ

Андрей Пермяков. ПРО НАПИСАНИЕ ТЕКСТОВ

Редактор: Юрий Угольников





Есть термин, указывающий, что у человека, плохо исполняющего работу, руки растут оттуда, откуда у других растут ноги. Тут всё понятно. Есть другая ситуация – более сложная, но не имеющая собственного названия. Бывает, когда персонаж неплохо выполняет дело, которое ему покажут и объяснят во всех подробностях, но столкнувшись с чем-то новым, начинает чудесить. Примерно, забивает молотком шурупы. А ещё чаще – стоит и лупает глазами, не понимая к чему приспособить тот или другой инструмент.

Так вот, когда я думаю о написании стихов или прозы, я смотрю на себя как на такого гражданина. С критикой, разумеется, чуть легче: хороший автор создаёт модель мира или даже целый мир. Мир этот уплощён и подобен вселенной компьютерной игры или фильма. Разумеется, любое произведение – это сложная структура, но его сложность несопоставима с объектами реального мира или с необъятностью языков, описывающих этот мир. То есть, при написании критики ты составляешь своего рода личную инструкцию по обращению с предметом. И предмет этот сотворил кто-то подобный тебе. Сочинять критику уютно, несложно, интересно и даже полезно в утилитарном плане: всё равно никогда не прочтёшь даже самую интересную книгу так внимательно, как в случае, если собрался сделать рецензию.

С миром и языком – сложнее. Возможно, лучшие вещи написали люди, боящиеся этого мира или его активно не любящие. Страх и ненависть, всё-таки, очень сильные эмоции, и вот эта эмоциональная составляющая при, разумеется, контроле вкуса, очень заметна и очень влияет. Обратная ситуация: когда страшно-страшно любишь эту жизнь и очень боишься её покинуть, тоже пишешь вовлечено. Мы знаем книги, возникшие из любви к людям и миру. Это отличные книги.

А когда относишься к сущему с ровной теплотой и тихой грустью, когда понимаешь, что ты тут не первый и не последний, проявить личный интерес не слишком получается. Отсюда возникает невольный плагиат: темы и средства исследования мира так или иначе заимствуешь у современников и предшественников, уже сказавших своё. При этом, конечно, понимаешь, что воровать вот так прямо – легко, но нехорошо. Воровать криво – тоже нехорошо. Понимаешь это на каком-то бессознательном уровне, конечно, и выдаёшь, казалось бы, самостоятельный интересный литературный продукт, но сам прекрасно знаешь, что доступ к бытию в этом самом продукте плотно перекрыт.

Причём перекрыт этот доступ ещё перед написанием тобой рассказа, стихотворения или любой фразы. Возникает парадоксальная вещь, известная, впрочем, из физики: при исследовании некоего объекта характеристики этого объекта меняются, благодаря воздействию инструмента исследования. В случае литературы таким инструментом оказывается, разумеется, человеческая речь в её письменном изводе. И получается, что мир, и сам-то по себе не очень допускающий человека к сути своей, дополнительно скрыт многими слоями речи. Причём речи – отличной.

Есенин написал о берёзке – всё, это уже не просто берёзка, а берёзка, о которой написал Есенин. И если ты собрался тоже что-то о берёзке сказать, об этом надо помнить. И душа – даже твоя собственная душа – это та самая душа, о которой написал Тютчев. И любимый тобой нечистый СССР есть СССР, представленный в стихах Пригова. Заметим: я привёл самые очевидные примеры. А Есениным, Тютчевым и Приговым список, конечно, не исчерпывается. То есть, речевые слои растут.
Попытка времён постмодерна разгрести эти слои, воспользовавшись ими же,  привела лишь к отдалению от мира. Более того, попытка эта свелась к игре словесными слоями, к их перемещению. Тоже интересно, конечно, но не то.

С этой ситуацией тотального покрытия мира текстом всякий справляется разнообразно, но вот меня выручает факт, что я в окололитературе человек случайный, в общем-то. Пятнадцать лет назад, заведя Живой журнал, я обнаружил, что самые интересные собеседники – поэты. Дабы не показаться «искусствоведом в штатском», возобновил навыки, забытые ещё со школы. Начал что-то сочинять. То есть, вариант не только использования чужого инструментария вместо изобретения собственного, но даже использования чужого инструментария по чужим же лекалам был в какой-то мере предопределён.
В отношении прозы оказалось ещё проще: катался автостопом, выкладывал зарисовки из поездки, сопровождаемые фотокарточками. Журнал «Волга» намекнул, что это можно оформить в повесть. Я и оформил.

То есть, выходом из ситуации, когда сказать городу и миру уже нечего и невозможно, вижу момент говорения с отдельным человеком. Стихотворение, рассказ, да что угодно – это каждый раз разговор с одним-двумя-тремя совершенно конкретными людьми. Если этот разговор заинтересует кого-либо ещё, так просто отлично! В этом случае можно не особо оглядываться, что ты говоришь, в сущности, чужими словами: лишь бы собеседник принимал речь. А непосредственным поводом к стихотворению может быть что угодно: ритм, буква, самолёт…

И ещё сугубо технический момент – раз уж мы начали разговор с описания неумелого исполнения физических работ. Критерием явной неудачи в процессе создания текста оказывается то самое сто раз помянутое сопротивление материала. Вернее, пропажа этого сопротивления. Когда шуруп вращается слишком легко, значит, он провалился в пустоту и больше не соединяет две детальки. Стало быть, когда, условно говоря, есть первая, вторая и четвёртая строчки, а третья раз за разом напрашивается сама собой, стихотворение, наверное, не удалось. Это, разумеется, самый простой случай, но в целом как-то так.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
876
Опубликовано 22 июл 2020

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ