Колонка Валерия Бочкова
Азбука русской эротикиэскиз эссе
Иногда, оправдываясь, она ему объясняла: «Я же, ты знаешь, добренькая: это такая маленькая вещь, а мужчине такое облегчение». В. Набоков «Приглашение на казнь» Русский язык коварен – при неограниченной палитре оттенков и полутонов для описания душевных мук и волнений, он становится коряв и неуклюж, как только речь доходит до физиологии. По нашей доброй национальной традиции мы и тут впадаем в крайность: либо тебе парфюмерная жеманность, либо – подворотня. Либо – любовная услада, райский экстаз и приоткрытые трепетные губы, обещающие негу и безумную страсть, либо… – впрочем, про подворотню вы и без меня знаете. Есть, правда, и третий путь – медицинско-клинический, но все эти термины, на мой взгляд, должны оставаться внутри гинекологических справочников и прочей специальной литературы для врачебного пользования.
***
Я не большой поклонник Фрейда в целом, но отдельные компоненты теории психоанализа мне кажутся вполне логичными: идея формирования наших комплексов и фобий в раннем детстве, например. Причём способ этот весьма успешно применим не только к человеку, но и к группе людей. И даже к целой цивилизации.
Наша западно-европейская цивилизация родилась в Греции, там же прошли наши младенческие годы и раннее детство. На пору юности пришлось возникновение и становление христианства. Изменения произошли монументальные — после вольных игрищ и проказ мы загремели в колонию строгого режима.
Христианство, как свод религиозных правил и норм жизнеустройства, — занятный компот из весьма диковинных фруктов. В первую очередь, разумеется, иудаизм, кое-что из эллинского наследия, немного индуизма — далее по вкусу. Квинтэссенция сексуального кредо христианства ёмко выражается одной фразой — это слова первого мужчины по имени Адам, обращённые к Богу, сразу после того, как Тот застукал их с Евой в кустах:
— Та женщина, которую Ты дал мне, она соблазнила меня, и я поддался искушению.
Какое малодушие: как трусливый шкодник он тут же попытался свалить вину на всех, включая Творца, — и бедной Еве придётся жить с этим ничтожеством ещё лет восемьсот.
Если вы придумываете религию, советую особое внимание обратить на основу — концепцию религии. Гениальность нашей концепции в том, что в основу христианства положена вина. Как абсолют. Причём виноват каждый. И даже не в момент рождения, а раньше, гораздо раньше – сперматозоид твоего отца, проникающий в яйцеклетку твоей матери – уже тут все виноваты смертельно. И ты – ещё эмбрион, хоть и не больше головастика, но грешен, грешен, грешен!
Но главная прелесть даже не в этом! – и оцените степень иезуитства —то, чем эллины или какие-нибудь римляне занимались с невинностью кроликов, получая от процесса такое же целомудренное наслаждение, как от еды, питья или спортивных упражнений, внезапно превратилось в одно из главных прегрешений. Постыдных, грязных – вроде воровства. Самая здоровая эмоция, ключ к продолжению человеческого рода, стала гнусной мерзостью, о которой можно говорить лишь намёками и заниматься исключительно под покровом ночи. Тихо и, желательно, под одеялом.
***
Эротическая цензура и, в первую очередь, самоцензура ощущается в русской литературе от Пушкина до Довлатова, понурое ханжество пополам с комсомольским платонизмом: в лучшем случае читателю намекают на процесс или дают примерный вектор развития. Империя русского эроса таинственна, это Терра Инкогнита, путешественники тут ступают на цыпочках и говорят шёпотом.
Пушкин и особенно Лермонтов обладали серьёзной потенцией — речь идёт о прозе, разумеется, — Печорин просто до краёв налит суровым эротизмом, один из самых ярких архетипов, идеально воплотивших концепцию «Эрос + Танатос». Гоголь — безусловный гений с серьёзной проблемой — его жаль чисто по-человечески. Голова Достоевского очевидно была занята другими мыслями, эротизм его героев мрачен и является продолжением их психических недугов.
У Льва Толстого, гениального психолога с богатым опытом в сфере плотских удовольствий, был реальный шанс обогатить нашу прозу — увы, Софья Андреевна не только переписывала рукописи, но и была цензором по департаменту нравственности. Из «Войны и мира» её стараниями была вымарана сцена совокупления порочной Элен с двумя французами сразу. «Фу, Лёва! Это ж будут молодые барышни читать!». Страшно вообразить, что вымарало строгое перо супруги из «Анны Карениной».
Крах империи: оковы разбиты, вольный ветер пьянит лихие головы: храмы — взорвать, попов — на кол, кто был ничем, тот станет всем. Долой буржуазные предрассудки, даёшь пролетарскую свободу совокуплений! Увы — революцией обещанные радости не оправдались. Эротические в том числе. Решающую роль, уверен, сыграла личность вождя — психопата и сексуального урода. Всё, происходящее в стране кумачовых знамён, включая придумывание историй и романов, делается с оглядкой на него.
Максим Горький мастерски обходит тему, Алексей Толстой позволяет себе вольности в пределах допустимого. Трагичен Булгаков в борьбе с самим собой: его главный роман пропитан эротикой, Маргарита — страстная и живая, порочная, азартная девица, которой вместо полнокровного самца достаётся аморфный импотент в арестантской ермолке с буквой «М» — безусловно, вполне достоверное зеркало души самого автора. Тайное обожание тирана и желание угодить власти кастрируют любовную линию книги, превращая текст в подростковое чтиво. Стариковские радости: чтение нудной рукописи у камелька, тихие вздохи и пожатья рук, вся эта голубиная эротика, впрочем, не в силах замаскировать тайного и главного объекта вожделения героини — символической квинтэссенции зла и власти. Под маской без особого труда угадывается её небесный жених — всемогущий вождь и мудрый отец народов. Круг замкнулся, уроборос проглотил свой хвост.
«Сила, что желает зла, творит — благое» в советской реальности перевернулась ровно наоборот.
Ханжество возводится в государственный статус, слоганом становится лозунг «У нас секса нет!». Принцип партийности выводит на литературную сцену коммуниста или пролетария, которых просто невозможно представить без трусов или с эрекцией. Их отношения с женщинами не выходят за круг борьбы за коммунизм и перевыполнение плана. Они никогда не чихают, редко зевают, практически не моются. Советская литература, крепко подкованная марксизмом-ленинизмом, рьяно проповедуя мораль и упорно насаждая абстрактное добро и классовый патриотизм, быстро превратилась в литературу энергичных импотентов и целеустремлённых евнухов, строящих невнятное светлое будущее.
«Если уже искать слабую аналогию, то нужно обратиться к невинному младенчеству европейской литературы, к тому весьма отдаленному времени, когда разыгрывались бесхитростные мистерии и грубоватые басни. Черти с рогами, скупцы с мешками, сварливые жены, толстые мельники и пройдохи дьяки – все эти литературные типы были до крайности просты и отчетливы… …Советская литература несколько напоминает те отборные елейные библиотеки, которые бывают при тюрьмах и исправительных домах для просвещения и умиротворения заключенных».
Казалось бы — Запад нам поможет, должен помочь, там нет идейных и партийных заборов. Эмиграция — выбор свободного художника, на худой конец можно закинуть рукопись за кордон. В заграничной редакции не сидит проницательный цензор из гэбэ, редактор не греет во внутреннем кармане партбилет малинового коленкора. Буржуазный редактор не требует от автора непримиримой классовой ненависти к врагам и морально гиблым элементам, хлещущим шампанское и ведущим беспорядочную половую жизнь.
Всё так, но, увы — не всегда. Пастернак, чуткий и нервный в стихах, в прозе невнятен и скомкан, история доктора, мастерски дурящего голову сразу двум женщинам, до обидного девственна и бледна. Солженицын — символ антиэротики в мировой литературе. Войнович слишком ироничен для разработки темы, Довлатов чересчур аскетичен. Эдичка, звонкий шалопай и ловелас, так и въехал в своё скоморошное бессмертие с лимонкой в руке и чёрным фаллосом за щекой. Безусловно, можно вывезти мальчика в Нью-Йорк из Харькова, а вот Харьков из мальчика не вытравить никак.
Но именно эмиграция дала свободу писать без оглядки и придушить внутреннего цензора — в результате человечество, мировая культура и, в первую очередь, русская литература, были награждены книгами Бунина и Набокова. Чувственная проза первого доказала, что и кириллицей можно создавать эротическую реальность такого накала
«что будет плавится действительность». Набоков пошёл ещё дальше: поставив перед собой практически невыполнимую задачу, он превратил страсть в абсолют. Читатель против своей воли начинает сопереживать негодяю: если и не прощает его, то инстинктивно сочувствует Гумберту, вставшему на путь самоуничтожения души и тела.
«Лолита» стала символом эротической литературы всех времён и народов, забейте в гугл «эротика + книги» и Набоков выскочит в первой пятёрке. И это спустя более полувека после публикации. Более того, вместе с Анной Карениной набоковская Лолита возглавляет список лучших книг, когда-либо написанных человеком на Земле. И дело тут, на мой взгляд, не столько в эротике — эротическая графомания вроде «Оттенков серого» канет в небытие через пару лет — успех обоих романов в величии темы и мастерстве её раскрытия. Страсть, в том числе и эротическая, выводят повествование на эпический уровень архетипа, вроде «Царя Эдипа» или «Антигоны», а по Аристотелю «
трагедия, вызывая сострадание и страх, заставляет зрителя сопереживать, тем самым очищая его душу, возвышая и воспитывая его». Очищение души — интуитивная функция, смыкающая все смыслы мира в формулу любви. Любви любой классификации. В том числе и плотской.
***
Мы, русские, безусловно, варвары. Мы лишь прикидываемся европейцами, впрочем, не очень убедительно. Даже скрести нас не нужно — наша экзотическая природность просвечивает сквозь тончайший слой лака цивилизованности. Но именно эта обнажённость чувств даёт шанс лучшим из нас приблизиться к смыслопорождающей точке творения. А разница потенциалов между звериным чутьём язычника и прагматизмом образованного интеллектуала рождает молнию, ту самую, животворящую, которая лежит в основе любого произведения настоящего искусства.
Вермонт, июнь, 2020 ©
*Курсивом выделены высказывания Аристотеля, В. Набокова, И-Ф. Гёте, А. Берсеневой.скачать dle 12.1
