Редактор: Павел Пономарёв
17-го марта скончался один из самых ярких современных русскоязычных литераторов, как сказано на странице википедии: «Писатель, поэт, публицист, политический деятель», человек, может быть сильнее любого другого современного литератора стремившийся к публичности и умевший её находить, на склоне лет старавшийся стать русским Мисимой, но напоминавший скорее гибрид Леонтьева и Розанова, – Эдуард Лимонов. Мы попросили некоторых современных представителей искусства рассказать о своем отношении к покойному, о том, чем он был важен именно для них (или чем их отталкивал).
Юрий Угольников Надя Плунгян:Лимонов всегда четко указывал, где проходит горизонт нормативности современного мира. И делал это с юмором. Надо сказать, что самоиронией большинство крупных позднесоветских авторов похвастаться не могут, несмотря на весь концептуализм. Вместо этого они освоили субверсию и тотальную насмешку, а результатом стала самоцензура, которая в российском культурном поле сейчас преобладает. Говорить всерьез о форме и ее динамике можно только в каком-нибудь геймдеве, остальные художники четко усвоили, что форма самостоятельной ценности иметь не может.
Давление такого рода может преодолеть только человек, который не боится нелепости и гротеска. И проигнорирует требования обращаться к союзу писателей, к чиновникам, к княгине Марье Алексеевне. Художник – единица, которая берет на себя риск войти в диалог с большим обществом и говорить с ним прямо о том, что еще даже для него самого лишено ясности.
Есть несколько симпатичных мне вещей, которые я лучше поняла, именно читая Лимонова. Первое: нет и не должно быть такой социальной позиции, как «молодой художник», это изобретение академии и советской власти. Есть решение стать художником и дальнейшая напряженная работа. Причем если хочешь что-то сдвинуть, нужна пустота, максимум личного пространства, где ничто не должно мешать. На фоне этой пустоты ярче видится конкретика сегодняшнего дня, приметы эпохи. И цепкость к деталям лучше преумножать, она углубляет произведение. Второе: имеет смысл заострять противоречия художника и власти и выводить их на поверхность, чем масштабнее, тем лучше, потому что в них раскрывается главный исторический конфликт эпохи. Третье: слова и то, как они составлены, имеют главное значение и останутся за пределами любого личного обаяния и любого mauvais sujet-а.
Всеволод Емелин:Он вернул должность «Великого русского писателя» как спасителя народа. До него были Толстой и Достоевский. Потом пауза. Талантливые писатели были Распутин и Трифонов. Поговорить в курилке. Прочтя Лимонова, говорить в курилке не о чем. Либо повеситься, либо жить иначе, либо сделать вид, что его нет. Поэтому был так безнадежно одинок. Вот его нет… Поглядим, что будет с нами.
Наталья Бесхлебная:Прошлой
зимой, в связи с тем, что у Лимонова вышла новая книга стихов, мы решили пригласить его в нашу рубрику на сайте «Афиша», в которых поэтессы и поэты рассказывают об одном своем произведении
1. Лимонов ответил так, как и следовало ожидать от Лимонова, пусть останется в качестве неопубликованного комментария: «Я не люблю рассуждать о литературе, я ее умею делать и мне скучно говорить о стихотворениях. Их надо создавать, а не беседовать о них. Я вообще не червяк-литератор. Мне это противно. Отстаньте от меня. Э.Лимонов».
Данила Давыдов:Появившийся в Москве Эдуард Савенко – Эдуард Лимонов – оказался более чем ко двору в лианозовском круге. Его поэзия (стихи 1967-1968 гг., собранные в книге «Русское») оказывалась своего рода «иным» – появившимся с запада империи – конкретизму и примитивизму Лианозова, выворачивая его на свой манер: «Жара и лето… едут в гости / Антон и дядя мой Иван / А с ними еду я / В сплошь разлинованном халате // Жара и лето… едут в гости / Антон и дядя мой Иван / А с ними направляюсь я / Заснув почти что от жары // И снится мне что едут в гости / Какой-то Павел и какое-то Ребро / А с ними их племянник Краска / Да еще желтая собака...» Лимонову, кажется, должна была в тот период быть ближе фантасмагорическая тотальность Генриха Сапгира, нежели суровый стиль Игоря Холина и тем более минималистическая взвешенность Яна Сатуновского и Всеволода Некрасова. «Точность» для Лимонова заключалась в неточностях, в стилевой свободе, в искренней игре на грани фола, в прямолинейности, где второе дно достигается самим стилевым смещением.
Как бы позже Лимонов не открещивался от Лианозова (например, в «Книге мертвых») и не постулировал единственность своего эго, своего «отрицательного героя», он как поэт оставался конгениальным той поставангардной работе, что происходила в неофициальной Москве 1950-60-х. Идея А.К. Жолковского о «графомании как приеме» в отношении Лимонова вернее, чем в отношении других, но только если понимать под графоманией не «метроманию» (хотя Лимонов писал много), страсть к бесконечному письму, а гипертрофированную демонстрацию авторского образа, бесконечную демонстрацию единичности и уникальности субъекта. В сочетании с максимальным стиранием границы между затекстовым «я» и предъявляемым субъектом. Эта позиция, казалось бы, заведомо автопародийная, оказывалась выигрышной, эстетически продуктивной. И не только в стихах, включая поздние, о которых «в приличном обществе» принято умалчивать, но и в прозе – от «Это я – Эдичка» и харьковской трилогии до последних вещей. Даже в политической деятельности Лимонова его самолюбующийся субъект отчасти примирялся со многими неадекватными идеями. В этом смысле фигура Лимонова вполне уникальна и значима, и его уход оставляет одну из самых ярких позиций в культурном поле пустующей.
Анна Голубкова:Однажды в далеком уже 1998 году мы с приятелем выпивали около памятника Фридриху Энгельсу. Это были те баснословные времена, когда делать это на улице можно было совершенно открыто, а не пряча стыдливо в пакетик бутылку и стаканчики. Поэтому мы расставили бухло на парапете и завели неторопливые беседы о жизни и литературе. Через какое-то время у памятника появилась необычная группа людей в черной униформе – седой человек посередине и очень молодые люди вокруг него. «Это Лимонов, – сказал мой приятель, – они иногда здесь выпивают». И действительно, люди в черном чего-то там распили, еще немного потусовались около памятника и потом ушли. Ну а мы продолжили посиделки, потому что с этого места площадь Пречистенские ворота представляла собой что-то вроде партера живого документального театра, на сцене которого все время что-то происходило. И одним из персонажей этого театра, безусловно, как раз и был Эдуард Лимонов. Второй раз я видела его на каком-то литературном мероприятии в «Билингве», видимо, уже после выхода из тюрьмы, и Лимонов поразил меня своими огромными квадратными очками, которые были в моде во второй половине 1980-х, но на тот момент смотрелись каким-то смешным анахронизмом. Примерно в то же время я прочла интервью с ним, где Лимонов много рассуждал об Иосифе Бродском, вернее, о собственном величии на фоне Бродского, и это надолго отбило у меня желание интересоваться его собственными текстами. Если подводить какие-то итоги, то стоит, наверное, сказать, что с исторической точки зрения Эдуард Лимонов – это очень интересное явление, которое так и просится в театральную постановку или сценарий длинного сериала. Но всем тем, кто берет его книги в качестве неоспоримого литературного образца, можно только посочувствовать.
Дмитрий Данилов:Умер Эдуард Лимонов. Очень люблю его поэзию (он, несомненно, выдающийся поэт), из прозы – «Эдичку» и нью-йоркские рассказы, особенно «East End – West End».
Мы с ним были очень поверхностно знакомы. Состоялось знакомство в 2014 году на Байкальском фестивале поэзии. У нас там была прекрасная компания (Сева Емелин, Юлик Гуголев, Санджар Янышев, Маша Ватутина, Аня Асеева, покойный Игорь Дронов, Амарсана Улзытуев, Вадим Степанцов, Алексей Остудин; простите, кого забыл, всегда в таких случаях кого-то забываю упомянуть), но Лимонов держался несколько отдельно. С ним был телохранитель, который поначалу тоже старался держаться отдельно, а потом со всеми перезнакомился и начал со всеми выпивать (эх, не помню, как зовут этого хорошего парня). Нет, Лимонов, конечно, не отказывался от общения, но как-то сразу было по нему видно, что рубаха-парневости от него ожидать не следует. За всё время фестиваля мы с ним обменялись, наверное, десятью (или меньше) фразами, более или менее ничего не значащими. Кроме этого фестиваля, больше мы не виделись.
Из этого фестивального времени в невозможно знойном Иркутске и на Байкале мне запомнились две вещи, связанные с Лимоновым.
Первое. К фестивалю был выпущен альманах с текстами всех участников. И там было стихотворение Лимонова, которое я раньше не знал. Воспроизвожу по памяти (я его читал примерно пятьдесят или сто раз подряд и, надеюсь, выучил его близко к тексту):
В совершенно пустом саду
Собирается кто-то есть
Собирается кушать старик
Из бумажки какое-то кушанье
Половина его жива
(Старика половина жива)
А другая совсем мертва
И старик приступает есть
Он запихивает в полость рта
Перемалывает десной
Что-то вроде бы творога
Нечто будто бы творожок
Второе. Во время фестиваля была организована пресс-конференция. Участвовали Лимонов, Емелин, Степанцов и я. После пресс-конференции мы вышли на улицу и стояли в ожидании машины, которая должна была отвезти нас в гостиницу. Был такой неловкий момент, когда никто не знал толком, что говорить, и как-то больше молчали. Но не совсем молчали, всё-таки был обмен какими-то натужными фразами. И тут вдруг Лимонов рассказал историю из своей парижской жизни (как-то она к слову пришлась). Ранним солнечным парижским утром Лимонов вышел из дома, чтобы купить в магазине что-нибудь поесть. И увидел чуть поодаль клошара очень страшного (в смысле оборванности) вида. При этом клошар Лимонова не видел. И вот этот бомж вытащил из своей торбы огромный картонный пакет дешёвого вина, сделал очень протяженный глоток и после выдоха облегчения произнес: «Vive la France!»
Вот это запомнилось. И я рад, что это было. А говорить про «целую эпоху» и т.д. как-то не хочется.
Упокой, Господи. Вечная память.
______________
*
https://daily.afisha.ru/brain/14110-rem-prigovor-i-dva-dereva-tri-poeta-rasskazyvayut-o-svoih-stihah/скачать dle 12.1
