Несколько вопросов Александру АрхангельскомуСформировать представление о культуре как о живой среде и о живом процессе, в котором каждое звено соединено со всеми другими звеньями, и все они, начиная с Египетских пирамид, имеют самое непосредственное отношение лично к каждому, - одна из главных общих задач учебников по гуманитарным предметам. Примером ее блестящего решения является учебник «Русская литература XIX века» в 2-х частях под редакцией А.Н. Архангельского, в разработке которого также приняли участие Д. Бак, М. Кучерская, К. Степанян, А. Турков.
Хочется обойтись без топорных фраз вроде «эта книга учит думать», «прививает любовь к чтению», «можно позавидовать детям, которые по ней учатся», но ведь и в самом деле и думать учит, и любовь прививает, и позавидовать можно. Каждый объект рассмотрения здесь пластичен, емок, бесконечно разнообразен, поэтому сама мысль о том, что его можно как-то уложить в «конфликт долга и чувства», исчерпать «лучом света» и «темным царством», никому не придет в голову. А если удается убрать штампы или хотя бы добиться того, чтобы эти штампы не отливались из чугуна, а делались из пластилина, то это уже колоссальная победа.
Но даже в таком удачном учебнике, созданном усилиями столь блестящего авторского коллектива, остались без внимания некоторые существенные аспекты, касающиеся произведений школьной программы. Начнем с проблемы их актуальности.
Попробуем как будто впервые прочитать роман «Евгений Онегин». Что может показаться странным, даже очень странным, современному молодому (или не очень молодому) читателю? Как получилось, что Онегин все-таки убил Ленского? Как можно не хотеть убить и при этом застрелить наповал? Ведь это очень маловероятно, почти невозможно.
Здесь даже возникает место для сомнений относительно формулы «свободный роман». Так ли свободны персонажи, как мы привыкли о них думать? Почему Онегину, вопреки желанию, не удалось свести на нет мнимый конфликт? Зачем он принял вызов? Зачем выстрелил первым? Не играет ли здесь решающую роль железная воля автора?
Обратимся к упомянутому выше учебнику, точнее – к той главе, которая посвящена роману в стихах «Евгений Онегин», написанной непосредственно А. Архангельским. Увы, но именно на вопросы, связанные с поведением Онегина на дуэли, Александр Николаевич ответов не дает. Читателю предлагается ссылка на классический труд Ю.М. Лотмана «Беседы о русской культуре». Действительно, именно в нем и содержится ключ к пониманию и поведения Онегина и всей ситуации в целом: «Способность дуэли, втягивая людей, лишать их собственной воли и превращать в игрушки и автоматы, очень важна». Ю.М. Лотман подтверждает, что Пушкин делает Онегина «убийцей поневоле», а Онегин и в самом деле старается избежать кровавой развязки: он даже стреляет первым, чтобы увеличить вероятность промаха. Однако ход событий определяется другим обстоятельством: «Герой романа, который отстраняет все формы внешней нивелировки своей личности… в шестой главе «Евгения Онегина» изменяет себе: против собственного желания он признает диктат норм поведения, навязываемых ему Зарецким и «общественным мнением», и тут же, теряя волю, становится куклой в руках безликого ритуала дуэли». Разве это, на сегодняшний день, не самая актуальная мысль романа? Сегодня, когда человек с момента первых проблесков сознания оказывается манипулируемым СМИ, рекламой, пропагандой, пиаром, когда человек тратит все усилия на то, чтобы соответствовать общественным представлениям о том, каким он должен быть, когда условный Зарецкий диктует нам не только отдельные поступки, но и всю линию жизни? Разве не о личной ответственности в соотношении с разнообразными механизмами подавления и манипулирования нужно говорить в первую очередь? Тем более что этот механизм включает в себя коварную ловушку в виде моральной защиты, которую он обеспечивает. Зарецкий, как олицетворение общественного давления, не только подталкивает Онегина и Ленского к определенным действиям. Его присутствие позволяет снять с Онегина ответственность за происходящее. Почему Онегин после дуэли с Ленским едет в путешествие, возвращается в Петербург и находит в себе душевные силы для того, чтобы увлечься Татьяной, другими словами, продолжает жить полной жизнью, слегка омраченной печальными воспоминаниями, а, к примеру, Раскольников после совершенного убийства едва не сходит с ума? Одна из причин состоит в том, что у Раскольникова не было Зарецкого, который мог бы послужить надежной перегородкой между ним и его совестью. Более того, если принять во внимание предположение Ю.М. Лотмана о том, что Ленский был похоронен за церковной оградой как самоубийца, то придется признать, что это было сделано ради того, чтобы оградить Онегина от возможного наказания за участие в дуэли. На это Онегин должен был дать свое согласие. Дать согласие переложить вину за гибель Ленского на самого же Ленского. Такая возможность тоже входит в означенный выше комплекс защитных мер. И Онегин, по-видимому, не постеснялся ею воспользоваться.
«Евгений Онегин» демонстрирует нам, как работает безличная машина, парализующая индивидуальную волю, к каким последствиям приводит ее действие, как она может заставить совершить преступление с необратимыми последствиями, а затем спрятать под защитный колпак, лишив способности адекватно оценивать свои поступки. То есть как именно осуществляется обмен свободы воли на избавление от ответственности. Автор «Евгения Онегина», слава богу, не читает мораль, ничего открыто не проповедует, никого не клеймит. Онегина не преследует тень Ленского, не мучает бессонница, он живет как жил. И вот ведь какая получается «картина жизни общества». Онегин шутки ради провоцирует Ленского, затем, в силу, скажем так, обстоятельств, убивает его, списывает его гибель на самоубийство, затем уезжает развеяться, после чего погружается в светскую жизнь и выяснения своих запутанных отношений с Татьяной, позволяя себе практически забыть о Ленском. При этом он остается в тех рамках поведения, которые обществом признаются нормой. Он мог сделать другой выбор. Помириться с Ленским, возможно, прослыв при этом трусом. Мог признать свое участие в дуэли, чтобы Ленского хотя бы похоронили по-человечески. Мог бы, по крайней мере, не выбрасывать случившееся из головы. Но нет. Ничего такого, что потребовало бы душевных усилий или нанесло ему ущерб, Онегин не делает, и никто и ничто его к этому не принуждает. Пушкиным все описано абсолютно верно. Общество именно так и устроено. Правильно ли оно устроено? Нужно ли, вопреки этому, пытаться оценивать себя и свое поведение трезво или лучше пользоваться всеми возможностями для того, чтобы уйти от ответственности, переложить ее на другого, в силу того, что так принято? Было бы не лишним обсудить это со школьниками. Ведь именно этот круг вопросов определяет злободневность и остроту романа. Не только, конечно, но в первую очередь.
Следующий момент, на котором хотелось бы остановиться, это сложившаяся традиция, которая велит всегда и и во всем соглашаться с авторами классических произведений. Нужно ли это на самом деле? Исходя хотя бы из того, что некоторые подходы и моральные оценки могут устаревать или со временем модифицироваться. Нравственные нормы, которыми руководствуются, к примеру, герои «Тараса Бульбы», вряд ли можно считать универсальными.
Обратимся в связи с этим к поэме «Мертвые души», а именно к одному из ее героев – помещику Плюшкину. Никаких слов, кроме осуждения, автор для него не находит. Меж тем А. Архангельский обращает внимание на то, что это единственный персонаж, у которого «есть биография, есть прошлое». Заметим – тяжелое прошлое. Достаточно вспомнить, что он пережил смерть жены и младшей дочери. Старшая же дочь сбежала со штабс-ротмистром, а сын проигрался в карты. Он остался брошенным, одиноким, никому не нужным стариком, о котором дети если и вспоминают, то только, когда им требуются деньги. Перед нами человек со сломанной психикой, глубоко несчастный, много переживший, беспомощный и никем не любимый. Неужели о нем больше нечего сказать, кроме как «до какой гадости и мерзости может дойти человек»? Возникает очевидный диссонанс: перед нами единственный в поэме трагический герой, выставленный автором на посмешище.
А. Архангельский усматривает в некоторых деталях надежду на спасение несчастной души Плюшкина: «Засушив кулич, Плюшкин как бы символически подтвердил, что его душа омертвела, ссохлась. И в то же время кусочек кулича, пусть и заплесневелый, всегда хранится у него, и это ассоциативно связано с темой возможного «пасхального» возрождения». Какой же путь может привести такого человека, как Плюшкин, к раскаянию и спасению? Вряд ли он поможет себе сам. Если не рассматривать вариант рождественской сказки, описанной Диккенсом, то остается только одно – человеческое участие в его судьбе. Причем участие, выраженное не в осуждении или осмеянии, а в сочувствии и понимании. Некоторое несогласие с отношением автора к собственному персонажу здесь, мне кажется, вполне допустимо и даже необходимо.
Третий, на мой взгляд, спорный момент касается широты обобщений, которые можно сделать с опорой на классические произведения. Возьмем для примера раздел учебника, посвященный творчеству Ф.М. Достоевского, автором которого является К.А. Степанян. Не буду останавливаться на сути всем хорошо известного дела. Предположим, что мы все рассказали учащимся 10-го класса о преступлении Раскольникова, его идейной подоплеке, проследили многоэтапный и тяжелый путь героя к духовному перерождению и обновлению, вспомнили о том, что Достоевский, как пишет К.А. Степанян, «христианский моралист», убежденный в незыблемости заповедей. Соответственно, в его произведениях герой, нарушивший заповедь, обречен на муки, душевную смуту, одиночество и т.д. Все так. В романе все так, применительно к Раскольникову, то есть человеку совестливому, в душе доброму, отзывчивому, а главное – сомневающемуся. Если такой человек, вопреки своей натуре, замыслит и осуществит преступление, его, во-первых, обязательно поймают и разоблачат, а во-вторых, еще до того, как это случится, его до смерти замучают раскаяние и угрызения совести. В этом можно и не сомневаться. «А если речь пойдет совсем о другом человеке? Другого склада, другого характера» - спросит нас десятиклассник. Действительно, что если мы поставим на место Раскольникова героя, не склонного к угрызениям совести, порывам сострадания и главное - сомнениям? Пусть это будет человек убежденный, до конца убежденный в своей правоте. Получится ведь совсем иная история. Возможно, тоже очень печальная, но ведь иная. Без моральных терзаний и нервных срывов, как можно предположить. Есть и еще одна сторона проблемы. Если выйти из романного пространства в реальное, то как нам оценивать фигуру Петра I, например, или Екатерины II, или английской королевы Елизаветы I? Они все жертвовали человеческими жизнями ради тех или иных целей. Да и революцию 17-го года Можно ли их поместить в морально-нравственные координаты романа Достоевского?
Если эти вопросы не предвосхищать и не касаться их, то современному старшекласснику трудно будет спроецировать роман Достоевского на действительность, он останется для него своеобразной теоретической конструкцией.
И, наконец, последний пункт – подбор произведений. Учебник под редакцией А. Архангельского в этом отношении практически безупречен: в нем содержатся более или менее развернутые комментарии практически ко всем известным классическим произведениям. Очевидное упущение только одно: при рассмотрении творчества Н. С. Лескова за рамками осталась его самая яркая и самая смелая вещь – повесть «Леди Макбет Мценского уезда». М. Кучерская характеризует ее как «повесть о цепной реакции зла», сообщает, что прошла она в свое время «почти незамеченной» и более к ней не возвращается. Но ведь дело не только в «цепной реакции зла». Речь идет о большем – о мрачной и опасной стороне нашей загадочной русской души. Что произойдет, если человек, влачащий полуосознанное существование и пребывающий в сонном забытьи, вдруг разглядит перед собой некую цель? Чем оборачивается угнетаемое чувство свободы, как быстро начинают срабатывать в человеке первобытные инстинкты, и в конечном счете – что такое беспощадный русский бунт? Здесь как раз есть о чем поговорить, если сопоставить очерк Лескова и роман «Преступление и наказание». Да и потом: опера Шостаковича, фильм Романа Балаяна, спектакль Камы Гинкаса… Есть ли другие произведения Лескова, которые привлекали к себе столько внимания? Почему же для анализа именно этой повести не нашлось места в таком замечательном учебнике?
Не стоит опасаться того, что в процессе обсуждения с детьми литературных произведений выяснится, что писатели-классики не давали рецептов на все случаи жизни, что мы можем иногда расходиться с ними во взглядах, что вообще есть вопросы без ответов. Важно, чтобы детям не казалось, что мы что-то скрываем, сглаживаем, стараемся обойти или оставить незамеченным. В противном случае они станут только делать вид, что им это интересно.
скачать dle 12.1
