ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Стефания Данилова: «Сетевые авторы хорошо разбираются в методах ведения бизнеса и маркетинге»

Стефания Данилова: «Сетевые авторы хорошо разбираются в методах ведения бизнеса и маркетинге»

Редактор: Евгения Джен Баранова





Стефания Данилова – поэтесса, триумф-лауреат премии "Послушайте!" им. Велимира Хлебникова, организатор ряда литературных фестивалей, автор семи книг стихов и одной книги прозы. Беседу ведет Людмила Вязмитинова.

Л.В. Прежде чем мы приступим к работе над интервью, мне хотелось бы сказать несколько слов о проекте, составной частью которого я вижу это интервью. Дело в том, что, начиная с некоторого времени, я почувствовала, что литературное пространство вокруг меня стремительно меняется. И это происходит столь стремительно и столь кардинально, что возникает ощущение, что почти всё, что я делаю в этом пространстве, теряет сколько-нибудь серьёзную значимость – во всяком случае в моих глазах. Льщу себя надеждой, что я обладаю достаточно развитым чутьем профессионального аналитика, чтобы доверять этому ощущению, результатом чего явилось желание притормозить продуцирование всевозможных обзоров и откликов и несколько сменить род деятельности внутри литературного пространства, осмотреться и вникнуть в то, что, собственно, происходит. В поисках материала для анализа происходящего я затеяла серию интервью – с теми, кто разрабатывает новые формы бытования литературного процесса. (Не скажу – литературы, это намного труднее понять, поскольку скрыто в недрах этого самого литпроцесса.) Первым, к кому я обратилась, был Сергей Сдобнов, которому я очень благодарна за интересный и чрезвычайно познавательный для меня материал (https://literratura.org/issue_non-fiction/3362-cergey-sdobnov-kritika-roskosh-dlya-rossiyskoy-versii-kapitalizma.html). Теперь выбор пал на Вас. Возникает закономерный вопрос: что вас с ним объединяет? Отвечаю: успешность, за которой, на мой взгляд, стоит понимание – может быть, изначально интуитивное, перешедшее во всё более осознанное – как надо сегодня действовать в литературном пространстве, чтобы собирать большие аудитории, быть у всех на слуху и – теперь об этом принято говорить открыто – зарабатывать таким образом нормальные деньги.

Теперь вопрос к Вам – тот, с которого я обычно начинаю разговор о современной литературной ситуации: согласны ли Вы, что где-то с 2012 года началась переструктуризация литературного пространства, более кардинальная, чем та, которая имела место в 1990-е, и она продолжает идти – всё более стремительно ускоряясь, особенно в последние два года? Понимаю, что Вы ещё очень молоды и Вам трудно судить о том, что было, скажем, 2000-е, но, насколько я знаю, Вы рано вошли в литературную жизнь.

С.Д. Да, я согласна относительно 2012 года, но всё это началось ещё в 2008-м, когда огромное количество подписчиков зачитывались «Живым Журналом» Веро4ки и подражали её манере стихосложения. Вообще, ЖЖ Веры, Али Кудряшевой и Арчета – первых поэтов-тысячников породили в Сети огромное количество последователей: ЖЖ множества людей и паблики «ВКонтакте». И если первое время большинство публикуемых там текстов были похожи на своих прародителей, то чуть позднее выкристаллизовались новые авторы со своим голосом. Сейчас они растут в непростых условиях свободы публикаций – в отличие от тех, кто начинал свою творческую биографию в советское время, во времена строгой цензуры.

Л.В. Простите, что прерываю Вас, но это существенно. Под надзором цензуры находилась официальная часть советской культуры, но наряду с ней существовала так называемая параллельная, или андеграундная культура, которая цензуре не подчинялась. И надо сказать, что только по происшествии достаточно большого отрезка времени стало понятно, что именно противостояние (а в число противостоящих входили представители и официальной культуры) делало жизнь и творчество пишущих людей осмысленными, поскольку питало надежду на наличие здравых, прочных смыслов, поиск которых они осуществляли. Теперь же мне всё чаще вспоминается текст Дмитрия Александровича Пригова о свободе «без выхода и входа, без матери-отца». Правильно он её «страшился»: когда стало всё можно, исчезла питающая поиск, точнее задающая ему направление разница потенциалов, роль которой играло противостояние официальной и андеграундной культур. Все смыслы стали равны, перемешались, и, по большому счёту, всё обессмыслилось, осталась только игра ради игры. В сущности, поэтому и понадобилась переструктуризация литературного пространства – когда происходящее в нём потеряло некий, задающий жизненный тонус смысл и возникла необходимость поиска новых смыслов.

Но вернёмся к происходящему в 2008 году, к уже интернетной, но ещё, если так можно выразиться, предсоцсетевой культуре, постепенно развившейся в нынешнюю, именуемую сетевой.

С.Д. Да, это было только зарождение сетевой культуры, но уже были площадки для высказывания и обратная связь, хотя, конечно, полилога ещё не было, как и сетературной традиции. Веро4ка вдохновила на написание стихов огромное количество молодых девочек, каждая из которых имела возможность опубликовать свои опусы в Сети, где они были доступны любому, у кого был Интернет. Безотносительно того, как оценивать её творчество, Вера, сама об этом не помышляя, сыграла роль катализатора огромного метастазного поэтического процесса. В свои 13 я сама была одной из вдохновлённых ею девочек, её ученицей.  Шёл 2008 год, когда я впервые прочитала в Сети её тексты. Это была диковинная, невиданная для меня тогда поэтика, потому что я училась в Академической Гимназии, в которой современной поэзии не касались никаким образом.

Л.В. А какой был потолок? Блок? Бродский?

С.Д. Я увлекалась Бродским, но только потому, что шла по программе опережения. Знала я и других «ахматовских сирот», а также даты выхода считающихся значимыми фильмов по великим произведениям и много чего ещё, не особо понимая, для чего мне эти знания. Меня готовили в победительницы Всероссийской олимпиады по литературе, и я оправдала надежды своих преподавателей. 

Л.В. И чем же так выгодно отличалась Полозкова от Ахматовских сирот и самой Ахматовой?

С.Д. Ахматова пестовала своих четырёх «сирот», принимая самое активное участие в их жизни и задавая им направление вектора развития, тогда как для Веро4ки её последователи находятся как бы в другом мире, вне её жизненного пространства. Когда мы познакомились с Полозковой лично, я уже не стремилась подражать ей, поскольку моё увлечение её творчество завершилось лет в 17, хотя я до сих пор с любовью отношусь к тому, что она делает. Но теперь я сознательно работаю в совершенно иных стилистических координатах. Впрочем, и у Ахматовой наверняка были (да и есть) тысячи неизвестных ей подражательниц, как бы учениц поневоле, и у Веры есть последователи, которых она выделяет особо и за продвижение которых активно ратует. 

Л.В. А можно сказать, что Ахматова приобщала своих подопечных к традиции, а Полозкова сама была вне всяких традиций?

С.Д. И Ахматова, и Полозкова действовали сообразно времени, в котором им выпало жить. «Сироты» Ахматовой были ей близкими друзьями, родственными душами, в то время как авторки, которых очаровала своей поэтикой, совсем не ставя себе такой цели, Полозкова, не могли, в большинстве своем, претендовать даже на знакомство с нею. Хотя Полозкова и издавала серию книг «Вера Полозкова рекомендует», речь идёт о совершенно другом феномене. Ахматова проявляла естественную заботу о четырёх близких ей друзьях-поэтах, тогда как то, что было инициировано творчеством Полозковой в 2008 году, можно уподобить тому, как если бы из камня вдруг начал извергаться поток воды. 

Л.В. Иными словами, Вы начали писать, не зная, скажем, ни Елены Щварц, ни Ольги Седаковой… А ведь к 2008 году мы имели уже очень сильную женскую поэзию. Мы ведь сейчас о женской поэзии говорим? Среди любителей современной поэзии уже были широко известны и Вера Павлова, и Мария Степанова, и многие другие. 

С.Д. Мне как-то попался альманах «Молодой Петербург»-2009, где был напечатан некролог на моего отца Антона Захарова – так я узнала поэта Дину Гатину и умное слово «акционизм». В то время мир современной поэзии меня пугал и завораживал. В свои тогдашние 13 лет мне было трудно получить естественный доступ к нему – у меня не было соответствующего наставника. Я читала всё, что попадалось под руку, и на этом материале училась. Я называю себя селфмейд, поскольку я сама себя сделала – руководствуясь исключительно интуицией и желанием вырулить в нужную сторону, прокладывала свой маршрут в океане современной литературы, и нужные люди не сразу, но появлялись-таки на моем пути.

Л.В. Вернёмся к Полозковой – к тому, что её творчество стоит вне традиций, наследниками и носителями которых являются, скажем, Елена Шварц и многие другие, люди высокой культуры, ориентированные на преемственность внутри неё. Тогда как Полозкова взялась как бы ниоткуда. 

С.Д. Не стоит забывать, что Полозкова – это не только производящие впечатление тексты, но и проекты, сотрудничества, статьи, интервью, музыка. Продюсирование, в конце-то концов. Не всем выпадает по судьбе личное знакомство с Житинским (светлая ему память), Быковым, группой «Би-2» и так далее. Всё это очень большая история, оксимироновское «переплетено» и фортуна, которая всем улыбается по-разному. Немалую роль в продвижении любой ключевой фигуры играет патронаж – финансовая поддержка, вхождение в нужные круги, направленное формирование общественного мнения, умение оказаться в нужное время в нужном месте и искусство грамотно себя подать. Не стоит сбрасывать со счетов и специфику медийного взлёта в Москве и в Петербурге: это две совершенно разные истории. Многие отмечают, что наши судьбы с Верой сильно похожи: безотцовщина, дома – мать плюс кошка, книги в крупнейших издательствах, как бы свалившиеся на голову крупные премии, широко расходящиеся, начинающие жить своей жизнью тексты, журфак, Малая Бронная и Бронницкая, Индия и тому подобное. У меня, конечно. всё это было по-своему и в конечном итоге вышло совершенно непохоже на неё, при этом существенную роль сыграла разница наших бэкграундов – её московского и моего питерского.

Л.В. А такие имена, как, например, Виктор Кривулин, или Сергей Стратановский Вам что-нибудь говорят? Ведь это питерцы. И в Питере уже многие годы работает студия Анатолия Лейкина, через которую прошли многие современные, ныне достаточно известные поэты.

С.Д. В то время увы, нет, я таких авторов не знала. Ими я увлеклась буквально в последние два года, как и прочими известными авторами. Я уже говорила, что меня никто за руку не водил по нужным литературным местам, я ходила туда, куда спонтанно получалось. А сейчас мне многие ставят в вину, что я сижу на двух стульях: и в сетевой поэзии развиваюсь и монетизируюсь, и одновременно хожу на толстожурнальные тусовки, и якобы получается ни то, ни сё. Но я сознательно не хочу принадлежать ни к какой тусовке, я хочу строить личный бренд. Мне одинаково комфортно и в колонном зале с почтенными литераторами, и в модном клубе с иммерсивным поэтическим шоу, это разное, но это можно органично сочетать – спокойно и легко, без вражды и конфликтов.

Вообще-то я за академическую культуру и междисциплинарное образование. Я была лингвистом, филологом, а сейчас учусь на специалиста по рекламе и связям с общественностью. Я твердо убеждена, что только академичность, но без снобизма и ханжества, – противоядие против ссор и свар, которыми ныне так богата литературная жизнь. Но когда я, например, в разговоре упоминаю, скажем, теорию речи Лакана, мне говорят: ну чего ты умничаешь. А для меня это естественно, я так живу, крутая же теория и очень живучая. И когда я размышляю о разнице между толстожурнальной и сетевой поэтическими вселенными, мне на ум приходит модель спирали корпоративных культур, она же маятник-луковица. Разработали её Зонненфельд, Кэмерон и Куинн, там речь идет о культуре принадлежности (например, семейный бизнес), силы (по типу «потому что я так сказал»), правил (по типу «переложение ответственности»), успеха (по типу «мы идём на результат, но между нами нет тёплых отношений»), согласия, и творчества, она же синтеза. Так вот, будущее – за культурой синтеза, к ней идут большинство современных фирм, в ней будущее нашей экономики, а современная поэзия в неё плотно инкрустирована, потому что поэты заключают договоры с издательствами, сами издают книги, читают лекции и много ещё чем занимаются, вступая с социумом в денежные отношения. Это я к тому, что поэзии очень нужна культура синтеза, она без этой культуры не задохнется, конечно, но и к новым горизонтам не продвинется.

Л.В. А во времена Пушкина поэзия была частью экономики?

С.Д. Она начинала быть частью экономики, и уже были и приличная монетизация, и соцзаказ, и печальная история про зависимость продаваемости тиража от уровня ширпотреба чтива, вспомним хотя бы типографии Смирдина и что там издавалось. Тогда появились первые литературные журналы, досуговые издания с картинками и прочее. Пушкин показал, что гений проявляется не только в наличии таланта и продуцирования чего-либо путем его реализации, но и в том, как он располагается со всем этим в реалиях окружающего его социума. Но если Пушкин продается и читается до сих пор только потому, что он непостижимый гений, то многое другое продается и читается по совершенно другим причинам.

Л.В. Да, всё началось с тогдашних толстых журналов, в которых, кстати говоря, неплохо платили. Тогда поэзия уже было товаром, но редким товаром, а сейчас этого товара пруд пруди, и он не в ходу, поэтому поэты ничего не зарабатывают. А заработки поэтов в советскую эпоху мы обсуждать не будем, поскольку им платили только за выполнение идеологического заказа. Но вернёмся к разделению поэтов на – условно – сетевиков и толстожурнальников, и к сетевой культуре, внутри которой Вы начали реализовывать себя как поэт. 

С.Д. Моя первая книга была ученической, и теперь я понимаю, что издание этой книги было, скорее, перформансом, чем изданием полноценной поэтической книги. Это был этап, если можно так выразиться, лёгкого поэтического дыхания. Меня вдохновляли сетевые поэты, которые давали концерты, издавали книги и продавали их, и на эти деньги покупали даже жильё. И в свои 25 лет я тоже купила себе жильё на гонорары от литературного труда. Однако это далось нелегко. Здесь недостаточно просто писать хорошие тексты. Нужно работать, и много. У меня есть ассистенты, они работают с моими базами, занимаются продажей моих книг, я делегирую им то, что раньше делала сама, без какой-либо помощи. И если мы хорошо работаем и оперативно обрабатываем заказы, придумываем креативные акции, то мы в плюсе. Каждый выпускающий книги поэт – сам себе маленький книжный магазин, и правила продажи в нём те же, что и в большом книжном бизнесе, только работать сложнее, потому что всё зависит исключительно от тебя. Грустной издержкой этой ситуации является наличие авторов, которые пишут тексты, не имеющие отношения к литературе, но умеют так раскрутить свой паблик, что их тексты читают, и их книги покупают. Но это уже другая история. Грустно и то, что, когда люди видят, что твои книги расходятся, как горячие пирожки, что на них крутой спрос, они начинают думать, что ты пишешь примитив или трэш. Это ведь далеко не всегда так. Можно даже очень сложные для широкой публики книги продавать, если уметь это делать. В наше время искать прямые причинно-следственные связи типа «он популярен, значит пишет попсу» уже не работают.

Л.В. Вернемся к 2012-му году, к тому, что тогда произошло.

С.Д. Тогда была зачата новая культура концертно-поэтической деятельности. Поэтические выступления были всегда, но ситуация с ними в разное время разная. В СССР с шумом проходили чтения на стадионах, потом всё затихло и возродилось в салонной культуре и «Театр.doc» – уже не так шумно, потом андеграунд стал читать в кабаках, а сетевые поэты – в крафтовых арт-кафе, понемногу набираясь опыта в ценовой политике. 

Л.В. А как сетевые поэты собирают аудитории? Работают определённые технологии?

С.Д. У сетевых поэтов есть паблики в соцсетях, и они либо сами пишут подписчикам, либо нанимают менеджера для этого. Обычно это близкий человек, который разделяет с автором его жизнь. Первые 50 подписчиков – это друзья, близкий круг… А при выходе за пределы узкого круга используются разные виджеты, акции, мерч… Арт-пиар, одним словом. Одна девочка вложила свои стихи в конверты из крафтовой бумаги, написала на них адрес паблика и раскладывала эти конверты в публичных местах. Сейчас все успешные сетевые авторы хорошо разбираются в методах ведения бизнеса и маркетинге. Конечно, качество поэзии определяется не этим, но можно иметь крупный паблик и писать дельные стихи. Всё можно, если не ждёшь манны небесной, в данной случае, Нобелевки на блюдечке и толпы спонсоров. Иными словами, «Работай над собой, сопля, и станешь сталактитом».

Л.В. Мне кажется важным, что вы употребили эпитет «дельный». Не «высший» или «имеющий высший смысл», а именно «дельный». За этим кроется нечто серьёзное. Какой смысл Вы вкладываете в это слово?

С.Д. Дельный – значит знающий, как правильно себя в этой жизни подать и применить, то есть умеющий успешно располагаться в реалиях жизни. Например, если дельный человек оказывается в чужом городе и не знает, как ему ехать туда, где он должен быть, он знает, какое приложение ему скачать, чтобы узнать это, и как потом выстроить маршрут. Он не будет бегать и судорожно спрашивать прохожих, как ему попасть в нужное место. 

Л.В. А что такое дельный текст?

С.Д.Помните книги Владислава Крапивина? Которые подвигали мальчиков заниматься спортом и стараться быть нравственно безупречными? Суть в том, что в современных реалиях всё сложнее вызвать катарсис, и сейчас важна любая реакция, ведь со всех сторон на человека идёт атака: прочитай, купи, подпишись. Иногда написать хоть какой-то комментарий вместо молчания – уже много. И за простым «как сильно» читателя может скрываться личный катарсис вселенского масштаба. Мир становится всё сложнее, и сложнее, на всё в нём отреагировать невозможно – слов и эмоций не напасёшься, и тот, чей текст вызвал реакцию читателя – победитель в нашем литературном деле. 

Л.В. Вот Вы говорите о сетевой культуре, но сеть-то неоднородна. Что Вы скажите о её составляющих?

С.Д. Если говорить о поэзии, то есть поэты, для которых главное – лайки как хоть какая-то реакция на их паблики, а иногда они просят друзей устроить им рекламу где-нибудь. Другие устраивают разные мероприятия – чемпионат поэзии имени Маяковского, электрожурнал, слэм, батл какой-нибудь. Чтобы раскрутить личный бренд, они выступают со своими текстами перед любой, какую только сумеют собрать, аудиторией, и это неплохой ход. А если поэт организует фестиваль, он раскручивает других, ну и себя, конечно. Некоторые организуют альманахи с платным участием, но, как правило, литературной ценности они не имеют. Это как выдаваемая всем медалька за участие в любительском мероприятии: приятно, даже блестит и даже, может быть, из золота, но олимпийской медалью оно от этого не станет. Есть профи и есть любители, всё как в спорте, и это нужно понимать. К сожалению, в отличие от спорта, в поэзии человек может сказать: «Я номинант стихирной премии “Поэт года”», мои стихи опубликованы в 10-ти альманахах, я состою в таком-то союзе», и на человека, мало разбирающегося в литературе, эти слова могут произвести шоковое воздействие: перед ним настоящий поэт…  А на самом деле стихи этого автора – даже не вторичка, а третичка, не представляющая литературной ценности. Я принципиально не публикуюсь за деньги – чтобы не оказаться в компании таких авторов. В крутые альманахи берут исключительно исходя из качества текста. Тут правило «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты» весьма актуально.

Л.В. А Вы верите в продуктивность объединения поэтов в союзы?

С.Д. Да, они могут быть продуктивны, но, к сожалению, жизнь показала, что в этих союзах очень часто происходят ссоры и расколы. По-настоящему профессиональные сообщества, как правило, очень закрытые, их очень мало, и единственным объединяющим принципом такого союза является желание работать над текстом. Я с благодарностью вспоминаю руководителя ЛИТО «Меловая строка» Игоря Кравченко, который очень помог мне, научив меня в мои 15 лет азам стихотворчества. Он популярно, на пальцах, объяснял, почему рифмовать «любовь» и «кровь» плохо, когда уместна глагольная рифма, и какие катрены и конструкции можно без сожаления ампутировать из тела текста. К сожалению, среди сетевых поэтов немного желающих серьёзно повышать свою квалификацию. Создал паблик, поименовал себя «поэт», купил рекламу и пошло-поехало. Правда, в большинстве случает таким образом далеко не уедешь.

Л.В. А каков возрастной ценз сетевых поэтов?

С.Д. 15-30 лет. После 30-ти нередко уходят из поэзии – создавать семью, делать карьеру, полагая, что поэзия этому будет мешать. Однако есть множество примеров, опровергающих это утверждение. На мой взгляд, совмещать можно всё, что угодно, с чем угодно. Если не в столь далёкие времена быть успешной женщиной означало состояться как жена и мать, то сейчас это далеко не так. Сейчас это личный выбор. Это касается и карьеры. Вот что действительно мешает, так это алкоголь и наркотики, но, опять же, это мое мнение.

Л.В. Здесь Вы затронули тему феминизма, в наше время также весьма актуальную. В какой стадии, на Ваш взгляд, он сегодня находится? Он ведь прошел очень большой путь – от борьбы за равные с мужчиной права до борьбы за право быть настоящей женщиной – в осознании, что это, собственно, такое. 

С.Д. Тут важна точность формулировок и понимание того, чего на самом деле женщине надо от жизни. Одним – рюши, борщи и ублажение мужа, другим – смелость и брутальность. И вариантов тут бесконечное множество. Сегодня для женщины главный враг не столько мужчина-домостроевец, сколько перверзный нарцисс, абьюзер, подменяющий понятия, владеющий искусством неглектинга и газлайта. Он может причинять боль моральную, а не физическую, и тогда бороться с ним сложнее, чем с пьющим и бьющим тираном. Кстати, недавно вышел закон о невмешательстве в семейные разборки, что привело к ещё большей незащищенности женщин, потому что я даже не слышала о семьях, в которых женщина избивает мужчину. Кроме того, женщины гораздо чаще страдают от обесценивания личности и отсутствия тепла, и мало кто понимает, что состояние беременности и послеродовой период часто сопровождаются депрессией. Женщин много веков учили терпеть, страдать и молчать. Сразу уйти от этого не получается. Но всё же мне кажется, что сегодня почти нет феминизма в его чистом виде, есть разные его варианты, порой искажающие саму идею феминизма, мизандрия, например. Чтобы обеспечить уважительное к себе отношение, не обязательно ненавидеть мужчин. Ненавистью вообще ничего не решается.  

Л.В.

Вернёмся к литературе. Что вы скажете о нынешнем положении литературной критики?

С.Д. Она в состоянии затянувшегося ремонта. Это похоже на ситуацию, когда обещают возвести шикарный дворец, но многие годы тянут со сдачей объекта, и мы имеем голые стены, паутину и пьяных подростков, жгущих по ночам костры.

Л.В. Считаете ли Вы, что критика делится на толстожурнальную и медийную?

С.Д. Сейчас медийным может стать всё, что угодно. Когда у толстых журналов были миллионные тиражи, они были медийные. Нынешние их тиражи – 2-3 тысячи – можно назвать антикварными, и рассчитаны они на круг ценителей. У таких изданий как «Воздух» и «Носорог» очень неплохо с сетевым представительством, да и культовый «Фаланстер» представляет собой медийную структуру: о нём говорят в нужных местах нужные люди с широким спектром влияния. А если взять, например, журнал «Звезда», который я, кстати говоря, очень люблю, то наблюдается совсем иная ситуация. А ведь если в Сети будут регулярно писать о том, что там происходит, давать интересную информацию о лицах этого журнала, то ситуация изменится кардинально. Престиж не константа. Его нужно поддерживать с помощью ресурсов, которые актуальны в настоящее время. А сейчас ключевой ресурс – умение подать себя в Сети.

Л.В. А есть ли вообще будущее у толстожурнальной критики – при сохранении ее формата?

С.Д. У неё прекрасный формат, и на самом деле, кроме уважаемых мною Галины Юзефович и Анны Наринской, есть ещё множество замечательных критиков.  Так что с толстожурнальной критикой всё может быть хорошо, но при одном условии: этому формату нужна свежая кровь. Поэтому надо, например, устраивать конкурсы на новые лица в критике. В общем, надо учиться работать с пиаром. 

Л.В. Вы хотите сказать, что, когда туда придут люди с раскрученными брендами, они через свои бренды раскрутят эту форму критики?

С.Д. Как вариант. Было бы хорошо, если бы кто-то из значимых сетевых поэтов, став автором толстого журнала, начал раскручивать в сети эту свою толстожурнальную публикацию, привлекая к нему внимание. Правда, тут подойдет не любой популярный сетевик, а только с академической репутацией. Чтобы не испортил репутацию журнала.

Л.В. А что Вы скажете о тождестве критики и рекламы?

С.Д. Любая эмоциональная оценка работает на узнаваемость бренда. Однако тонкостей тут хватает. Например, если в журнале А ругают автора М, то враги этого журнала кинутся этого М читать, а автора Н, которого в этом журнале хвалят, они будут априори считать своим врагом. Кроме того, характерный для толстого журнала жанр академической статьи играет рекламную роль только в очень специфичной аудитории. И в этом – главное проблема с точки зрения медийности.

Л.В. Да, Вы правы: такой текст является рекламой для специфичного круга людей – ищущих знание. И становится очевидным, что кризис толстожурнальной критики связан с тем, что таких людей стало немного, и, если хочешь писать для многих, надо перестраиваться на другую аудиторию и искать другие формы. А для начала – хотя бы понять и обдумать сложившуюся ситуацию, чем мы с Вами и занимаемся сейчас. В связи с этим у меня такой вопрос: считаете ли Вы, что жанр рецензии непотопляем при любой ситуации в литературной критике?

С.Д. Безусловно, и сейчас, когда важно только одно – чтобы о тебе говорили –  это справедливо как никогда. Жанр рецензии таков, что тут, как нигде, имеют вес люди с именем. Их отзыв может быть полезен, даже если он не хвалебен, у такого человека каждое слово на вес золота. Если именитый человек назовет что-то дерьмом, люди это что-то будут читать – просто потому, что уважаемый человек обратил на это внимание, а внимание это уже ценность. Но бывает, и нередко, что слабые авторы напрашивается на рецензии к именитым людям, даже платит им – вот это не работает. Вот когда крутой автор А написал про малоизвестного, понравившегося ему автора Б, сам написал, это работает. Хотя сейчас все так пресыщены информацией, что и это работает не слишком.

Л.В. У меня последний, чисто личный вопрос. Дело в том, что я затеяла проект, который называется «Поэзия со знаком плюс». Сейчас, как известно, со всех сторон твердят, что человек может и должен быть счастливым, что мы сами вгоняем себя в несчастья, настраиваясь на них и программируя таким образом будущее. И в какой-то момент я подумала: а почему, собственно, большинство поэтических текстов транслируют настроение типа «сижу за решёткой в темнице сырой» и тому подобное? Понятно, что мир несовершенен, что человек развивается через боль, а стихи отражают этапы развития, и так далее. Но не программируют ли, внедряясь в сознание, стихи, рожденные в минуту боли и отчаяния, не слишком хорошее будущее? Ведь поэтическое слово – это сила. Может быть, попробовать писать, сосредотачиваясь на состояниях радости, душевного равновесия, величия загадки бытия и тому подобном? Мы у себя в LitClub ЛИЧНЫЙ ВЗГЛЯД провели соответствующие чтения и поразились, насколько мало у всех пришедших читать таких стихов. Кстати, выявилась одна особенность: авангардные стихи всегда оптимистичны. Теперь мы готовим фестиваль «Поэзия со знаком плюс» – хотим исследовать эту тему. Что Вы скажите? Есть ли, на Ваш взгляд, в этом хоть капля смысла?

С.Д. Думаю, этот проект – необходимая реакция на стереотип о депрессивности истинной поэзии: мол, любой человек, но особенно поэт должен страдать и даже заниматься самобичеванием, потому что духовное развитие возможно только через страдание и боль. И тут я ощущаю себя в ментальном тупике: либо люди искренне находятся во власти поэтического христианства, либо истинная поэзия действительно рождается только в минуты душевного разлада. Но вот я вспоминаю разные – свои и чужие – стихи о хорошем и понимаю, что за кадром там всё равно ощущается нечто не слишком хорошее. Видимо, прежде чем написать о хорошем, человек должен пройти через адскую боль, переработать её, прорасти сквозь неё, и вот тогда-то и ощущается, что автор знает истинную цену этому хорошему.  

Л.В. Да, согласна, Вы это хорошо сформулировали. Думаю, что постепенно, по мере прорастания сквозь боль поэт наращивает мудрость, и его тексты движутся в сторону душевного равновесия и примирения с окружающей действительностью. Возможно, следующая стадия – состояние истинного счастья, которое рождается не из бездумной радости, а из радости, смешанной с памятью о боли. На этом мы, пожалуй, и закончим. Благодарю Вас, для меня этот разговор был весьма познавательным, надеюсь, это будет так и для других, интересующихся современным литературным процессом.


скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 238
Опубликовано 30 сен 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ