(быль)
***
В 2010 году у меня был творческий вечер в Киевском Доме Актера, причем меня поддержали на сцене сразу несколько людей: Игорь Жук (прекрасный поэт и бард, который пишет на замечательнейшем и естественном украинском), Коля Чернявский, Олег Рубанский, Володя Новиков. После концерта дарят цветы, естественно, женщины, но мне вдруг преподносит букет мужчина. Да еще и говорит: «Люблю». Я изумился, но сделал вид, что не смущен и спрашиваю: «Меня?» «Нет, – говорит, – стихи». «Мои?» – спрашиваю. «Нет, – говорит. – Вообще».
***
Лондон, 2011, отель «Маджестик». Собрались в одном номере небольшая поэтической компанией. Естественно, выпиваем. Виталик Шнайдер, поэт из Германии, предлагает тост:
– За русскую поэзию!
На это отвечает израильский поэт Миша Сипер:
– Не чокаясь.
***
Киев, февраль 2012, выступаю со стихами и прозой. Перед началом вечера подходит ко мне поэт В., личность довольно одиозная, и говорит:
– Слушайте, а ничего если я в конце вашего выступления спою свою песню?
– Пойте, – отвечаю.
– Отлично, – говорит он. – А еще я вам подарю свою книгу.
– Спасибо, – киваю.
– А еще, – продолжает он, – я вам подарю свой диск.
– Тронут, – говорю. – Ну, я пошел читать.
– А еще, – не отпускает он меня, – я...
– Слушайте, – говорю, – может, вы просто выступите вместо меня?
***
Сан-Диего, США, 1994 год. Вечер Олега Басилашвили, читает поэзию Серебряного Века. Бешенно хлопает человек явно американской наружности. После представления Галя Б., организовавшая вечер, приглашает всех в свой дом. Американец пьет наравне с русскоязычной публикой. Басилашвили пьет очень мало, но случилось так, что у нас с ним завязалась беседа. Вдруг подскакивает американец, осыпает его английской речью, Басилашвили не понимает. Тогда американец обращается ко мне.
– Переведи ему, – говорит, – что я обожаю русскую поэзию. Хотя ни слова по-русски не понимаю. Но просто счастлив, что мне довелось познакомиться с великим русским поэтом 20-го века.
Я, едва сдерживая хохот, перевожу Басилашвили эту речь. Басилашвили внимательно выслушивает, а потом говорит:
– А вы бы не могли у него спросить, что он еще про меня знает? Мне ведь тоже интересно.
***
Киев, 2010, Дом актера. Опять-таки, читаю стихи и прозу. В перерыве подходит ко мне молодая поэтесса панковского вида, но с милым именем Настя и говорит:
– Слушай, как это у тебя получается в микрофон читать?
– А что тут такого? – удивляюсь.
– Мне, – объясняет Настя, – когда я беру в руки микрофон, хочется в него матюкнуться. Тебе никогда не хотелось матюкнуться в микрофон?
– Я об этом как-то не думал, – отвечаю.
– А ты подумай, – говорит Настя. – Впереди еще второе отделение.
***
В 2009 я написал стишок «Цирк» про дрессированного медведя и укротителя дядю Вову. Написал экспромтом, в ритме детской считалочки, на форуме «ПвБ». Потом разместил на Стихи.ру и в своем ЖЖ. Целый год этот стишок мирно покоился, никого не трогая, но в 2010 началась странная история. Кто-то скопировал его и распространил по интернету как стих Агнии Барто, сочиненный ею в 1957 году. Куча народ заговорила о «провидице Барто». Потом последовали опровержения – это, мол, не Барто, а некто Михаил Юдовский. Кто-то написал, что Юдовский был мужем Барто и писал стихи за нее. Меня стали расспрашивать. Я поначалу отвечал, что быть провидицей – это пустяк, а вот написать стих за 9 лет до своего рождения – тут действительно зверский талант нужен. Потом перестал реагировать.
И вот год назад читаю я с другими поэтами свои стихи в Мангейме и меня объявляют так:
– А теперь выступит поэт Михаил Юдовский, автор стихотверения Агнии Барто «Цирк».
Я решил не срывать вечер и не говорить вслух, что я думаю по этому поводу. Дочитал. После вечера подходит ко мне пожилой человек, доверительно хватает за рукав и справшивает:
– Так это вы написали стих про Агнию Барто?
– Нет, – отвечаю, – я про Агнию Барто не писал, я про «Цирк» писал.
– Как? Разве про «Цирк» не Агния Барто писала?
– Нет.
– А про что Агния Барто писала?
– Про меня.
– Как это про вас?
– А вот так: «Уронили Мишку на пол, оторвали Мишке лапу».
И, чтобы не наговорить лишнего, отхожу. Вслед слышу:
– Лапу ему оторвали... Голову надо было оторвать.
***
Лондон, аэропорт Хитроу, 2011. Прилетаю на турнир «Пушкин в Британии», прохожу паспортный контроль. За окошком немолодая индуска, настроенная то ли недружелюбно, то ли подозрительно. Внимательно изучает мои документы, затем спрашивает:
– Цель приезда?
– Пушкин в Британии, – отвечаю кратко и рассеянно.
Она снова глядит в мой паспорт, затем на меня.
– Ничего не понимаю, – говорит. – Вы – мистер Пушкин?
– Нет, – удивляюсь.
– Мистер Пушкин – приглашающая сторона?
– Куда, – говорю, – приглашающая? На тот свет?
– Так вы не у мистера Пушкина будете жить?
– Боже упаси! – отвечаю.
– Так. А кто же приглащающая сторона?
– Мистер Борушко, – говорю.
– А вы кто?
– Мистер Юдовский.
– А мистер Пушкин кто?
– Русский мертвый поэт.
Она замолчала секунд на десять, затем снова спрашивает:
– У вас в Лондоне секта?
– Нет.
– Но это не террористическая организация?
– Надеюсь, что нет.
– Что значит «надеетесь»?
– Да какая террористическая организация! Это турнир поэтов.
Я думал, она сейчас спросит: «Мертвых?» Но она сперва куда–то позвонила, затем отлучилась минут на пять. Возвращается, заглядывает в мой паспорт и спрашивает:
– Ваше имя?
– Юдовский, – отвечаю.
– Всё в порядке, – неожиданно говорит она. – Проходите.
Я вздыхаю облегченно, забираю паспорт и прохожу мимо нее. Но ей то ли неловко сделалось за свои распросы, то ли захотелось показать, что она все правильно поняла и запомнила, и она вдогонку говорит:
– Удачи! И привет мистеру Пушкину (Good luck and best regards to Mr Pushkin).
***
Случай с прозой. Читаю на одном вечере (опять-таки в Киеве) свой рассказ «Богиня и юродивый». Там очень много слов и целых фраз по-украински, как на мой взгляд – самые смешные в рассказе места. Публика, что приятно, смеется, а один человек в первом ряду хохочет, как умалишенный. Рассказ и так длинный, а с его хохотом растянулся на полчаса. В перерыве, продолжая плакать от смеха, он подходит ко мне и говорит:
– Ваш рассказ – блеск!
– Рад, что вам понравилось, – отвечаю.
– Понравились – не то слово! Давно так не смеялся. Жаль только, что я по-украински не понимаю.
***
Читаю стихи и рассказы в ноябре 2011 в Лондоне, в Пушкинском Доме. Вся публика русская, кроме одного англичанина – видимо, слависта. В перерыве он подходит ко мне и говорит:
– Извините, мне очень нравится, но вы читаете слишком быстро и я не успеваю вас понимать.
После перерыва я стараюсь изо всех сил читать помедленней, но обнаруживаю, что сам перестаю себя понимать и что это уже не чтение, а диктант. Перехожу на обычный тон и темп. По окончанию вечера англичанин подходит ко мне и говорит с некоторой обидой:
– Вы все равно читаете слишком быстро.
– Извините, – отвечаю, – может, это не я быстро читаю, а вы медленно слушаете?
***
Байка не совсем про поэзию, но связанная с поэтическим турниром «Пушкин в Британии». 2011 год, гуляю по Гайд-парку и Кенсингтонским садам, благо это недалеко от русского посольства. До приема в посольстве еще более часа. У входа в парк висит табличка, предписывающпя держать собак на поводке. Неожиданно ко мне подскакивает лохматый черный пес, начинает играться и оказывать прочие собачьи знаки внимания. Отвечаю псине тем же дружелюбием, вдруг слышу обеспокоенный голос хозяйки-англичанки:
– Глостер, Глостер! Иди сюда! Немедленно!
– Уже иду, – отвечаю, подняв голову.
– При чем тут вы? – удивляется англичанка. – Я собаку зову.
– Извините, – говорю. – Я подумал, что меня. Меня тоже Глостером зовут.
– Вы – Глостер? – спрашивает она изумлинно.
Киваю.
– Граф Глостер?
Смущенно пожимаю плечами, как бы конфузясь принадлежности к графскому роду.
– А почему вы разговариваете с акцентом?
– Родители были вынуждены эмигрировать в Южную Америку, – отвечаю немного таинственно, – так что на свет я появился за граниицей.
Она явно хотела продолжить этот разговор (скорее всего, каким–нибудь ядовитым замечанием), но Господь, видимо, действительно любит дураков, поэтов, пьяниц и врунов. По доржке парка проезжают две кареты с гербами в сопровождении одного полицейского-мотоциклиста.
– Извините, – говорю даме с облегчением, – это за мной.
***
Признание как поэт я впервые получил в армии. Подходит ко мне однажды командир соседнего взвода, старлей по фамилии Хорьков, и говорит:
– Слушай, ты ведь, наверно, стихи пишешь?
– А с чего вы взяли, что я стихи пишу? – спрашиваю.
– Ну, – говорит он, – у тебя бывают... ну, как это говорится... глаза тупые.
– Может, – подсказываю, – взгляд отсутствующий?
– Во-во, – кивает он. – Взгляд отсутствующий и глаза тупые. А у меня, понимаешь, завтра ровно год свадьбы, хочу Варюхе, жене, необычный подарок сделать. Напишешь для нее стихи, типа от меня? Я уже открытку купил. – И протягивает мне открытку.
– Ладно, – говорю, – попробую.
– Попробуй. А я в долгу не останусь.
– Вы уж лучше останьтесь в долгу, – говорю. – На всякий случай.
– Вот сразу видно, что поэт, – заявляет старлей. – Что-то, вроде, говоришь, а чего говоришь – ни хрена не понятно.
Короче, взял я у него открытку, вспомнил о ней только под вечер и быстренько написал какую-то чушь:
Я хочу с тобою, Валя,
Без печали и тоски
Жить, любя и фестиваля
Вплоть до гробовой доски.
Через некоторое время в казарму вбегает Хорьков, находит меня, спрашивает:
– Написал?
– Написал, – говорю и даю ему открытку.
Он ее в планшет сунул, не глядя, и помчался прочь. На следующее утро появляется в казарме с оплывшим глазом и орет:
– Где этот, бляха, поэт? Где этот, сука, Достоевский?
Затем обнаруживает меня, подходит, кипя от злости, достает открытку и принимается махать ею перед моим носом и плеваться:
– Ты чего, гад, написал? Ты чего написал, падло?
– А что, – спрашиваю, – рифма плохая?
– Какая, нахер, рифма! Мою жену Варей зовут! Варей, а не Валей! Она как прочла... Вот бы счас тебе так же в глаз захерачить! Она мне говорит: я тебе, говорит, пофестивалю с твоей Валей. Я тебе, говорит, этой гробовой доской по твоей кобелячей башке дам и ею же накрою... Устроил ты мне, бляха, годовщину свадьбы. Стрелять вас, поэтов, надо!
***
Киев, год, по-моему, 91-й. Купили мы с другом-поэтом по бутылке пива и одного рака на двоих, отправились на стройку неподалеку, запрыгнули в маленький котлован, быстро выпили и закусили и, видимо, под влиянием пива, рака и окружающей индустриальной романтики стали читать стихи. Тут на краю котлована появилась овчарка и уставилась на нас.
– Ну, – говорит мой друг, – вот и слушатели начали сходиться..
Овчарка посмотрела на него и гавкнула.
– Это не слушатель, – говорю. – Это критик.
***
На своем вечере (точнее – по времени – полднике) в Шпайере я продавал книги и подписывал их. Тут ко мне подходят двое, мужчина и женщина, и говорят:
– Вы нам книги неправильно надписали.
– Что значит неправильно? – спрашиваю.
– Я – Сергей, – поясняет мужчина, – А она – Инга. А вы ей надписали как для Сергея, а мне как для Инги.
– Ну, так поменяйтесь книгами, – говорю.
Они переглянулись и с совершенно непонятной мне логикой заявляют:
– Нет, это тоже как-то нехорошо. Книги-то вы для каждого конкретно предназначали, только надписали неправильно.
– Тогда, – говорю, – поменяйтесь паспортами.
***
Моя киевская знакомая однажды говорит мне (дело, к слову, происходит на рубеже 80-х и 90-х):
– Мишаня, я хотела бы представить тебя моим родителям.
– Если хочешь расстаться, – отвечаю, – то для этого есть способы попроще.
– Мишаня, пожалуйста, ради меня!
Короче, я согласился. Приходим к ней, садимся за накрытый в гостиной стол обедать. Родители знакомой – в первую очередь, конечно, мама – словно невзначай следят за тем, как я ем, как пью, как ползуюсь салфеткой. Эти смотрины начинают бесить меня настолько, что хочется ляпнуть какую-то псевдоучтивую пакость и удалиться. Наконец, допили чай, ее мама осведомляется:
– Говорят, вы пишите?
– Пишу, – отвечаю, внезапно ощутив ненависть к писанию.
– Может, почитаете что-нибудь? – предлагает она таким тоном, словно, скрепя сердце, оказывает неслыханную милость.
– С удовольствием, – говорю. Подхожу к журнальному столику, беру газету и начинаю читать вслух: – «В ближайшие дни в Вологодской области ожидаются сильные заморозки...»
Тут голос впервые подает папа моей знакомой:
– Очень интересно. Продолжайте, пожалуйста.
***
Один человек, прочтя мою поэму «Тайная вечеря», пишет мне: «Так Вы христианин? Во блин, а я думал – еврей». Отвечаю ему: «Я и есть еврей. Но у меня имеются также вещи про древних греков, про римлян, про собак, про кошек, а еще рассказ про грузина и ворона. Не хотите спросить, почему я пишу про ворона и грузина, хотя сам не ворон и не грузин?»
Спустя некоторое время получаю неожиданный ответ: «Точно не ворон?»
***
Проходим с приятелем мимо дома-музея Шевченко в Киеве. Приятель мой, родившийся в Приморье и не говорящий по-украински, приинимается читать по слогам мемориальную табличку: «В цьому будинку жив видатний український поет та письменник ...» и так далее.
– А я почти всё понял, – хвастливо заявляет мой приятель. – Одного только не пойму: так он умер или «жив»?
***
В последние времена в Киеве появилось много скамеек с бронзовыми скульптурами поэтов, актеров, архитекторов. Люди садятся рядом с ними и фотографируются. Пару лет назад я с моим приятелем-мимом устроили такой фокус: он обрызгал себя и одежду бронзовой краской, как это делают некоторые уличные артисты, сел на скамейку и застыл. Я примостился рядом с ним. Вскоре к нашей скамейке подходит какой-то человек, ищет глазами табличку, чтобы узнать кому памятник, не обнаруживает и обращается ко мне:
– Вы случайно не знаете, кто это?
Тут скульптура медленно встает, плавно указывает на место рядом со мною и говорит:
– Это поэт Михаил Юдовский. Хотите с ним сфотографироваться?
У человека оказались на удивление крепкие нервы. Он, правда, вздрогнул, но тут же пришел в себя, посмотрел на «памятник», затем на меня, покачал головою и говорит:
– Нет, не хочу. Вот если б он был бронзовый...
***
Лондон, 2012, «Россотрудничество», последний день турнира «Пушкин в Британии», прощаемся. Максим Амелин и Наташа Резник успели отлучиться в магазин и вернуться с двумя бутылками коньяка. Сначала пьем с Максимом и Мишей Поповым, затем направляемся «прощаться» с Олегом Борушко. Я говорю:
– Надо бы выпить.
Вспоминаем, что коньяк остался у Амелина. Я ему рукой машу – мол, Максим, давай к нам. Он подходит радостно и говорит:
– Наливайте.
Наташа ему:
– Что значит наливайте? У тебя же бутылка..
– Та уже пустая, – объясняет Максим. – А вторая у тебя.
Наташа порылась в сумке – действительно, бутылка там. Достала, открыли, разлили по стаканам.
– Ну вот, – говорит Амелин всё так же радостно. – А говорят, долгие проводы – лишние слезы. Мне лично нравится долго прощаться.
***
«Эмигрантская лира», Брюссель, 2009 год. Приезжаю, захожу в уютный дворик, где должен пройти фестиваль. На скамейке сидят двое пожилых мужчин, один даже с палочкой. Как оказалось впоследствии – Кенжеев и Цветков, члены жюри. Знакомлюсь, представляюсь по имени:
– Миша.
Они мне:
– Бахыт.
– Алексей.
Честно признаюсь, ничего мне эти имена не сказали, я никогда не был знаком с поэтическим «бомондом».
– Очень приятно, – говорю. – А вы тоже участвуете?
Тот, что назвался Бахытом, посмотрел на меня нехорошо и отвечает:
– Так участвуем, что тебе это еще запомнится.
***
Февраль 2012. Редакция одного киевского журнала, в очередном номере которого вышел цикл моих рассказиков. Сидим, празднуем. На столе коньяк, виски, легкая закуска. Один из авторов того же номера, хорошенько приняв, начинает рассуждать о классиках.
– Взять того же Гоголя, – говорит. – Смешно, конечно, написано, но, если разобраться – говно... Или Зощенко. Тоже, конечно смешно, но, опять-таки, говно, если разобраться...
Проходит некоторое время, он поворачивается ко мне.
– Прочел твои рассказы. Смешные.
– Я понял, – говорю. – Смешные, но говно.
Он посмотрел на меня строго и говорит:
– Не зазнавайся.
***
Первую мою книжку, которую я написал в соавторстве с другом, Мишкой Валигурой, издал в 1992 году человек, занимавшийся устроительством концертов и продажей магнитных материалов. Это была приключенческая сказка для детей, тираж был по нынешним временам огромный – 100 000 экземпляров, но издание совершенно убогое. Впрочем, суть не в этом. Будуший издатель попросил нас прочесть вслух несколько глав, затем сказал:
– Достаточно. Будем издавать. Я просто хотел проверить вашу рукопись на эклектичность.
– В смысле? – не понял я.
– Ну, должен же я знать, сами вы ее сочинили или сперли у кого–то.
***
Лондон, «Пушкин в Британии» 2012. После гала подходит ко мне очень милая и симпатичная женщина и говорит:
– Имей в виду, что сплетни о тебе распространяю я. Хочешь услышать последнюю?
– Давай, – говорю.
– В общем, ты, оказывается, напился, забрался в дом к пожилой женщине и там провел всю ночь.
– Ты только уточни для пикантности, – советую, – что женщину звали Елизавета, а домом был Букингемский дворец.
Она подумала и говорит:
– Тоже вариант.
***
Одна из киевских кухонь, читаю свои рассказы. Подсаживается ко мне эдакий добродушный увалень, доверительно приобнимает за плечи и говорит:
– Рад. Чесслово, рад. Давно мечтал познакомиться с писателем. У меня, понимаешь, уже много лет, как куча всяких важных вопросов назрела, а кроме писателя ответить на них некому.
– А что за вопросы? – интересуюсь.
– Ну, вот такой, например, вопрос: «нахер» вместе пишется или раздельно?
***
Коктебель, 1989 год. Я с друзьями хочу пройти в чайный домик, который находится в парке при Доме Творчества Писателей. Вахтерша нас не пускает.
– Вход – только по писательским книжкам, – заявляет она.
– У меня куча писательских книжек! – горячится мой приятель-армянин. – Мне тысяча писателей свои книжки дарили!
– Вот идите домой, пейте чай и читайте свои книжки, – отрезает вахтерша.
Тут я выступаю вперед и спрашиваю с наглостью 23-летнего:
– А писательских внуков пускаете?
– А ты – писательский внук? – интересуется вахтерша.
– Естественно, – отвечаю.
– И как зовут твоего дедушку?
– Звали. Ильф и Петров.
– Так их же двое!
– Вообще-то, – говорю, – это нормально, когда у человека два дедушки.
***
Еще одна из киевских кухонь, читаю рассказы в полузнакомой компании. Один человек очень внимательно слушает меня, а когда мы выходим покурить в коридор, доверительно сообщает:
– Смешно у тебя получается. Со мной вот тоже история произошла – готовый рассказ. Поехал я прошлым летом в Коктебель, решил сходить на нудистский пляж. Раннее утро, вокруг ни души. Разделся догола, зашел в море, минут двадцать проплавал, выхожу на берег – ни рубашки, ни штанов, ни трусов. Представляешь, да?
– Ну, а дальше? – спрашиваю.
– Чего дальше-то? Всё ж поперли. А в штанах, между прочим, бумажник с тысячей гривен лежал.
Я покачал головой и говорю:
– Не смешно.
Мой новый знакомец посмотрел на меня с обидой и говорит:
– Тоже мне писатель... Сволочь. У меня тыщу гривен украли, а ему не смешно.
***
Одной из достопримечательностей Коктебеля был писатель Рюрик Баранов, с которым я познакомился, когда он был уже относительно пожилым человеком, а я – 22–летним юнцом. Худой и длинный, в роговых очках, с седыми волосами и седой бородой без усов, он ежевечерне прогуливался по набережной, держа в одной руке огромный кривой сук, служивший ему посохом, а другою поддерживая локоток какой–нибудь молоденькой девушки лет восемнадцати. Причем всякий раз это была новая девушка. Однажды некая писательская жена, которых в Коктебеле было множество, обозвала Рюрика «ювенофильным лолитоманом».
– Ладушка, – заметил ей Рюрик, – вы как супруга писателя должны понимать, что «ювенофильный лолитоман» – это недопустимая тавтология!
Писательская жена глянула на него с ненавистью и процедила:
– Тогда просто – старый козел!
***
Служил со мной в армии парнишка из Питера. Как-то зашел у нас разговор о ленинградском роке, в частности о БГ.
– Там музыки нет, – авторитетно заявил мой собеседник. – Одни стихи... Поэзия, – презрительно уточнил он. – В общем, говно. Тебе бы понравилось.
***
Однажды меня пригласили в соседний город на встречу любителей поэзии. Я поехал. Собравшиеся там действительно любили поэзию, но, к сожалению, без взаимности. Стихи читали по кругу, наконец, дело дошло до некоего пожилого человека. Он прочел (цитирую по памяти):
В любви, в поэзии, в науке,
Чтоб человечней миру стать,
Да не отсохнут ваши руки
Творить добро и благодать.
Я оживился, рассмеялся и захлопал. Мне понравились «неотсыхающие руки» и юмор старика. По нехорошему молчанию я понял, что мой смех и аплодисменты были неуместны.
«Надо удирать в перерыве», – подумал я.
Удрать мне не удалось. Старик с неожиданным проворством настиг меня.
– Нет, вы мне объясните, – потребовал он, – с какой стати вы смеялись?
– И хлопал, – напомнил я.
– И хлопали – с какой стати?
– Извините, – сказал я. – Я подумал, что у вас такое тонкое чувство юмора.
– Возмутительно, – заявил старик. – Я пожилой человек, я всю жизнь пишу стихи, а вы мне говорите, что у меня чувство юмора!
***
Брюссель, 2009. В первый же вечер «Эмигрантской лиры» приглашает к себе в гости местный русский поэт по имени Степа – меня, мою знакомую и поэта из Ярославля Олега Горшкова. По дороге заезжаем в магазинчик, Олег со словами «русский поэт угощает!» берет литровую бутылку «Абсолюта». Приезжаем к Степе, у того дома сестра – очень красивая, на Мадонну похожа. – вьющиеся золотистые волосы. Сидим, пьем, болтаем, только начали читать стихи – водка кончилась. Мы с Олегом пошли по новой в магазинчик. Он опять заявляет: «Русский поэт...» «Помолчи», – говорю. Покупаю такую же литровую бутылку «Абсолюта», возвращаемся, откупориваем, начинаем на сей раз читать стихи. Спустя некоторое время говорю Олегу тихонько: «Ты заметил, как Степкина сестра на Мадонну похожа?» «Ага, – говорит, – заметил. Я заметил, как она оставшиеся полбутылки куда-то заныкала, пока мы читали. Мадонна, бля...»
***
«Пушкин в Британии», 2012. Перед гала подходит ко мне Олег Борушко и спрашивает:
– Ну что, много пьете?
– Да нет, – отвечаю как-то виновато. – В этот раз не особенно.
Тут стоявший рядом Миша Попов замечает:
– Раз пришли и читают стихи – значит, трезвые.
***
Был у меня знакомый по имени Герман, который отлично играл на гитаре, прекрасно пел, но при этом совершенно наплевательски относился к текстам песен и безбожно их перевирал. Когда он однажды спел: «Я в осеннем лесу пил березовый сок», я не выдержал и перебил его:
– А ландыши ты в осеннем лесу не собирал?
– При чем тут ландыши? – удивился он. – Про березовый сок песня.
– Который ты в осеннем лесу пил?
– А что такого? – говорит он. Затем подумал и пожал плечами. – Ну да... Я ж не виноват, что поэты всякую мутотень пишут.
***
В конце 80-х познакомился я с киевским поэтом Изяславом Винтерманом, и тот предложил мне проиллюстрировать книжку его стихов.
– Прошлую мне Митя Вайсберг оформил, – похвастался Изяслав.
Митя Вайсберг был уже тогда очень известным в Киеве художником.
– Ну, так предложи ему по новой, – ответил я.
– С ним невозможно работать, – вздохнул Винтерман. – Я ему говорю: «Митя, очень классные иллюстрации, но они никакого отношения к моим стихам не имеют». А он мне: «Ну, так напиши другие стихи».
скачать dle 12.1
