ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Ганна Шевченко. ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ СТОЛЕТНЕЙ ДАВНОСТИ

Ганна Шевченко. ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ СТОЛЕТНЕЙ ДАВНОСТИ


Избранные fb-записи


Женщина и ее шуба

Женщина идет по платформе метро. Она создана для того, чтобы носить шубу. Именно эту, из серебристого мутона до пят. Женщина плывет, как корабль, и светится красотой своей шубы. У женщины высокий рост и широкие плечи, под стать шубе. У нее роскошная пепельная шевелюра, в тон шубы. Их с шубой видно издалека. 
Глядя на эту женщину и ее шубу, вспоминаешь легенду о двух половинках. Они нашли друг друга. Они никогда не расстаются. Они счастливы вместе. 
Даже в летний период, когда они вынуждены быть в разлуке, женщина носит в кошельке свою зимнюю фотографию и ждет, когда же снова придут холода.


Электрические феи

Зашла в переполненный вагон и, не гладя, втиснулась в клочок свободного места, в маленькую ложбинку между пышных пожилых дам. Их было четыре, и я почувствовала себя сказочным младенцем, у кроватки которого собрались феи с дарами. Две сидели по бокам от меня. Ту, что слева, я не рассмотрела, она так и осталась размытым пятном. Справа – обыкновенная шестидесятилетняя барышня, со стрижкой каре и модной сумочкой. Напротив – две интересные. Одна – состарившийся ребенок. Удивлялась всю дорогу. Тому, что все эти люди поздно вечером куда-то едут, что восьмидесятилетняя мама продолжает ее контролировать, что вагон приводит в движение природа электричества. Когда к ней придет смерть, она тоже удивится и умрет удивленной, потому что, как любой нормальный ребенок, считает, что смерти не существует.
А рядом с ней у окошка сидела фаворитка. Бабушка – королева. Фея фей. Ее седая стрижка кучерявилась надо лбом, как чуб у гармониста из довоенных фильмов. На носу сидели очки с толстыми стеклами. Но самое примечательное – широкие брови, покрашенные черной краской, резкие, как схематические крылья ночного ворона. И вот сидела она, красивая, как Брежнев, в черной-черной юбке, черной-черной кофте, держала на коленях черную-черную сумку и шелестела крыльями бровей.
И так жалко было расставаться с ними, когда поднялись они на своей станции и пошли к выходу одна за другой, важные и значительные, как пасхальные куличи.
А я поехала дальше, осиротевшая, продолжая тихое дело, начатое удивленной феей. Я представляла, как миниатюрные заряженные частицы приводят в движение такой огромный, тяжелый электропоезд, и думала, как же хорошо, что Фалес Милетский, обнаружил за шестьсот лет до нашей эры, что янтарь, потертый о шерсть, приобретает свойства притягивать легкие предметы.


Я все расскажу твоей маме

В электричке миниатюрная женщина неопределенного возраста громко разговаривала по телефону. Сморщенное лицо, большие горящие глаза, узкий длинный носик, впалый рот – она походила на молодую кикимору, которую зачем-то загримировали под старушку.
Разговаривала она с составителем альманаха, который не включил в книгу ее стихи. Она объясняла ему, что он не прав, после каждого довода вставляя "понял, да?". Потом стала угрожать: "я не знаю, что с тобой сделаю", "встречу – убью", "я все расскажу твоей маме!". Наговорившись всласть, она достала из пакета бутылку слабоалкогольного коктейля и стала запивать свое горе. Вышла в Подольске, икая и пошатываясь.


 Зима


Мне всегда казалось, что представительницы монголоидной расы малы ростом и изящны. А эта молодая мамочка размерами догнала среднестатистическую витаминизированную американку. Ехала из Луганска с мужем-украинцем и двухлетним сыном.
Не слышала, чтобы она с кем-нибудь из них разговаривала, только ела или спала. Воспитанием ребенка занимался папа. Ежесекундно отдавал ребенку собачьи команды: сесть! встать! лечь! рот закрыть!
Малыш увидел у мальчика из соседнего купе красную машину с мигалками, пошел смотреть. Папа приволок сына за шиворот, бросил на постель и продолжил сеанс внушения: лежать, я сказал, лежать, я сказал, лежать, я сказал, лежать.
Мальчик, привыкший к такой жизни, спокойно лежал, впечатавшись в подушку и трогал себя за нос. Нос не трогай! – заорал папа. Мальчик перестал.
И тут мальчик запел – «зима, зима, зима, зима». Не знаю, что это за песенка, раньше не слышала. Папе и это не понравилось. Не петь! – скомандовал он. Мальчик лежал и пел. Не петь! – орал папа и хлестал его полотенцем. Но мальчик вцепился в подушку и все пел, пел и пел – «зима, зима, зима, зима».


Хорошая ты моя

Смешной старик. Взъерошенный ежик седых волос, вытянутое лицо. Беззубый рот напряжен и сжат, словно боится, что, расслабившись, уронит тяжелую, как торпеда, челюсть. И все крайние точки лица – острие подбородка, центр нижней губы, кончик носа, дужка очков – устремлены к некой абстрактной точке В, которая могла бы находиться в воздухе под самым носом.
Перед ним стоит контролер и пытается докричаться:
– Ваш билет!
– Что?
– Билет покажите!
– А?
– Билет, говорю!
Старик прикладывает ладонь к уху и привстает:
– Чего?
– Вы плохо слышите?
– Что тебе нужно?
– Я к вам позже подойду!
– Пошел на х*й!
Контролер уходит. Свидетели разговора смеются. На следующей станции рядом со стариком усаживается старушка. Маленькая, худенькая, согнутая, с гофрированным от времени и чопорности ротиком. Из-под шелковой косынки видны крашеные в рыжий цвет, редкие волосы.
Старик некоторое время молча рассматривает старуху. Потом спрашивает:
– Как тебя зовут?
Та молчит, сидит недвижимо и ровно, словно гвоздь, вбитый в сидение.
Старик повторяет вопрос. Она смотрит на него, как девушка из приличной семьи на гадкого хулигана. Затем отводит взгляд. Дед еще некоторое время наблюдает за ней, покрывает ладонью ее маленькие, прикипевшие к коленкам кулачки и произносит:
– Хорошая ты моя…
Она молчит.
– Хорошая ты моя…
Молчит.
– Куда едешь?
– Я сейчас выхожу, – отвечает бабуля, высвобождает руки, встает и торопливо уходит. Остаток пути проводит в тамбуре и сквозь прозрачную дверь смотрит на деда. На станции Бараново выходит.


Нина и Валентина

Они едут в Крым на нижних полках, я на верхней. Лежу, наблюдаю. С обоими уже произошло шестьдесят, но еще не случилось семьдесят. Одна постарше, другая помоложе. Разница лет пять-шесть. Обе с короткими стрижками. Одна красит волосы, вторая – нет. Одну зовут Нина, другую Валентина.
Говорливые и смешливые, часто взрываются ярким, как салют, хохотком. Едят, разговаривают, спят, читают, разгадывают судоку.
На границе таможенник называет их бабушками. Когда он уходит, хохочут.
Нина говорит:
– Сам он бабушка.
Валентина отвечает:
– А что, ты не бабушка?
– Ты бабушка!
– Нет, ты бабушка!
Нина показывает Валентине язык. Валентина показывает Нине fuck.
В Коктебеле случайно встречаю их на пляже. Они рассказывают, где поселились, куда собираются съездить, где успели побывать. Говорят, что приходили на открытие фестиваля и слушали выступление двух поэтов, но забыли, как их зовут.
Я напоминаю фамилии.
–  Мне первый больше понравился, - говорит Нина.
–  А мне второй, - говорит Валентина.
–  А мне первый!
–  А мне второй!
Нина показывает Валентине язык. Валентина показывает Нине fuck.


Однажды я видела смерть

Поднялась на платформу и увидела пожилого мужчину, который умирал. Он лежал на асфальте, лицом вверх, а над ним стоял человек в форме. Милиционер то смотрел на часы, то по сторонам, было очевидно, что он чего-то ждет.
Умирающий вздрагивал и судорожно толкал воздух одной ногой, словно жал на невидимую педаль, и после каждого нажатия у него изо рта вытекала струйка мутноватой жидкости. Жал он все быстрее и быстрее, словно боялся опоздать к своему финишу. Но тут подошла электричка, и я не успела узнать, кто явился первым, смерть или скорая помощь.
Через двадцать минут я пересела в метро и увидела пожилых мужчину и женщину, которые умирали. Но это была другая, затяжная форма смерти, длиною в жизнь. Они годами травили друг друга своими ядами, и в зашифрованном коде морщин читалась незатейливая история их супружества. Он пил, изменял, мало зарабатывал, и, пытаясь себя оправдать, нападал на жену за недосоленный обед, мусор на ковре, недоутюженный воротничок. А она мстила ему тем, что училась солить в меру, содержать ковер в чистоте, утюжить до хруста. И ему постоянно приходилось находить новые, изощренные поводы для нападок.
Они сидели, плотно сросшись бедрами, но, как деревья, которым рядом тесно, удаляли свои тела и шеи друг от друга. Их головы были склонены в разные стороны.
Смерть не спешила к ним, но, как серое дымное крыло, чуть заметно колыхала их давно остывшие друг к другу тела.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 152
Опубликовано 20 ноя 2018

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ