В издательстве «Эксмо» апреле 2018 вышла новая книга Наталии Черных «Неоконченная хроника перемещений одежды». С автором беседует Надя Делаланд. – Наталия, здравствуйте! Спасибо, что согласились побеседовать. Поздравляю Вас с выходом книги! Расскажите, как она задумывалась и писалась.
– "Неоконченная хроника перемещений одежды" – мой второй роман. Когда он писался, у него было другое, рабочее, название – "Черкизон". Первый называется «Слабые, сильные», опубликован в
3 и 4 номерах журнала "Волга" за 2015 год. Этот роман вошел в длинный список премии "Большая книга". Так себе победа, но с характером. Благодарю замечательного редактора Анну Сафронову, которая и решилась опубликовать этот роман. Темы– неприкаянные герои, да еще и наркоманы, разные периоды девяностых, идущие одна за другой смерти героев – это непопулярно. Хотя если написать сценарий, выйдет забавный смотрибельный сериал.
"Неоконченная хроника перемещений одежды" писалась отчасти из сопротивления материалу первого романа, который разволновал, отчасти потому, что хотелось создать произведение линейное и ординарное, с несколькими удобоваримыми для среднего читателя сюжетными линиями, с трепетной влюбчивой героиней, у которой было бы необычное занятие. Как получилось, не мне судить, но, думаю, получилось. Это более счастливый ребенок, чем старший так сказать роман. Одна деталь все же важна. У героини сложное заболевание, нейро-иммунное, и потому говорит она как бы скандируя, отрывисто. Так и старалась писать: фразами речи героини.
– Что касается названия – хроника неоконченная, потому что она и не должна быть окончена? Не планируется ли продолжение романа? И как этот роман связан с романом «Слабые, сильные»? Вообще часто про многих сложившихся писателей говорят, что они всю жизнь пишут один большой текст – настолько ощутимо стилистическое единство и выражены одни и те же проблемы, которые занимают их голову. Как у Вас?– Да, роман действительно один, но части в нем есть разные. В "Слабых, сильных" действие охватывает четверть века, в "Неоконченной хронике" время – два или три года, не больше. В "Слабых, сильных" все герои – волосатые, как они сами себя называли тогда, в "Неоконченной хронике" волосатых почти нет, скорее творческая богема. Героини также разные. Утонченная, очень умная и очень решительная Алина из "Слабых, сильных", да и другие женские персонажи, ничего общего не имеют с растерянной хрупкой тридцатилетней Илькой, героиней "Неоконченной хроники", все богатство которой – катастрофически высокий индекс выживаемости. В тридцать Илька еще живет и ведет себя как подросток, хотя это конечно видимость. Но общее у Алины и Ильки все же есть – они не принимают условий игр социума, и обеим все равно, что это в девяностых уже было смешно. Мой так сказать единый роман, конечно, с героиней-женщиной, неудачливой, но симпатичной и упорной. Неудачливость в ней сочетается со странными вспышками везения.
"Неоконченная хроника" – конечно, название. Роман завершается решительным отказом героини от участия в бизнесе. Но мне кажется, что любая хроника незавершенная. Одежда, даже при наличии дома, будет переноситься с места на место, как человек в общественном транспорте. Финал у этой хроники наступит еще нескоро. На земном шаре живет около десяти миллиардов человек, и всем им нужна одежда.
– В аннотации к книге написано: «Книга «Неоконченная хроника перемещений одежды» формально – о вещах, признаках благополучной жизни. Но необычный, дискретный и синкопированный, как рваная мелодия фри-джаза, жесткий и проникновенный роман поэта Наталии Черных позволяет взглянуть на 90-е с неожиданной стороны». Что это за неожиданная сторона, как бы Вы сформулировали?– Доступные мне и прочитанные упоминания о девяностых в прессе и художественной литературе смотрят на эти пресловутые девяностые с точки зрения эпитета: святые, лихие, тощие, свободные, вдохновенные. Я смотрю с точки зрения отдельного человека, которому все равно, что говорят о времени сейчас, и что будут говорить потом. Его волнуют другие вопросы, например, жизни и смерти. Временной отрезок в романе небольшой, так что это роман о времени постольку-поскольку, а вовсе не о времени вообще. Роман о молодой женщине, которой не на кого опереться, и об одежде как супернатуральной категории для героини. Линия одежда-время в нем напряженнее, чем собственно линия времени.
– В романе главная героиня Илька, говоря о себе, ни разу не употребляет местоимение первого лица. С чем это связано? Ее, как таковой, нет – нет ее «я»? Или она от себя отчуждена, воспринимает себя, как кого-то другого. Вот даже говорит о себе в третьем лице: «У Или неправильное открытое лицо и много довольно светлых тонких волос. Недохиппи, как она говорит себе. Отец в детстве нечаянно назвал Илькой, ужасно понравилось, и теперь – Иля. Илька».– Конечно, это не совсем так. Она не отчуждена от своего тела, она очень хорошо его чувствует, свидетели этому – ее рассуждения об одежде, она даже слишком хорошо себя чувствует. Иногда становится перед зеркалом и смотрит на себя как бы со стороны. Вот тут и возникает третье лицо.
Илька употребляет местоимение "я", один раз в романе, почти в кульминации. Этого, думаю, достаточно. Местоимение "я" отнюдь не показатель самоощущения и самооценки, прошедшая эпоха постмодернизма могла бы научить нас этому. Илька не любит ячества, да еще и застенчива.
– И опять цитата: «После знакомства с Черкизоном поняла, что одежда – это пластика жизни. По ней не встречают и не провожают. В ней спасаются или гибнут». Или вот: «Одежда – это второе тело. Моего уже нет, так оно не нужно даже мне. Но люблю его и ухаживаю за ним, как оно того требует, ибо за тело придется отвечать перед Богом. Однако живет только одежда. Потому и стиль. Стиль – это не тогда, когда вещь ладно сидит и к лицу. Стиль – это когда одежда живет. И ее хочется снять с человека. Когда она самостоятельна. В то утро была одеждой». Что для Вас одежда?– Примерно то же самое, что и для героини. Это то, за что придется дать ответ: как относилась, как распоряжалась, как носила. Одежда как инструмент обучения отношениям тела и Бога.
– Много ли Вас в ваших героях?– К онечно, я там есть. А еще больше моих знакомых и просто людей, с которыми ехала в транспорте, лежала в больнице (и со мной случались болезни). Но Илька все же на меня непохожа. Она одновременно и уверенней, и застенчивей.
– Одно из озарений Илька переживает, отравившись водкой. И связано это озарение с цветом: «В мире, где не было живых существ, а был только материал, свет шел из нескольких некрупных источников. Центрального освещения там не было. И они волновались – ткани, фасоны, цвета. Особенно цвета. Тогда прочувствовала уже сильно облегченным нутром, что мой ориентир в мире одежды – цвет. И только цвет. Могу смириться с размером больше. С невыгодным фасоном. Но с неподходящим цветом – никогда». Что для Вас цвет? Знакомо ли Вам синестезия? Какой цвет любимый? Есть ли цвет, который Вы не переносите?– О синестезии в последнее время очень много говорят, есть даже новые синестетические практики, но я об этом всем мало знаю. В современной поэзии кто-то даже пытался ввести этот термин в обиход, как когда-то пытались ввести термин "соматические". Генрих Вениаминович Сапгир, поэт, автор сценариев к известным советским мультфильмам, некогда написал "Тактильные инструменты". Материальность слова всегда привлекала словесников.
Для меня цвет в одежде – один из основных принципов. Два десятка лет назад с трудом понимала желтые и зеленые цвета, и это распространялось даже на запахи: цитрус, травы, листва. Старалась избегать в одежде яркого выраженного желтого и зеленого, из этой гаммы предпочитала шафрановый, бледно-лимонный, оливковый, хаки. Яркие цвета тревожили и раздражали. Со временем стала гораздо спокойнее, но и сейчас люблю все проявления синего цвета, особенно кобальта. Красный цвет стоит для меня и в стороне, и на особом месте, это цвет праздничный, ритуальный. Мое представление о красном близко к описанию этого цвета у Александра Грина: без примеси розового и оранжевого. Хотя малиновый или клубничный, например, отлично сочетается со средне-желтым, лимонным, холодно-розовым и сиреневым. А если еще оранжевый добавить, будет картина нечто вроде "Отпущенные на волю грезы шестидесятых".
– Вещи беспомощнее людей. Это новое милосердие, звучащее в Вашем романе, заставляет многое пересмотреть. Как Вы считаете, вещи наделены сознанием?– Конечно нет. Но вещи – первое напоминание о контактах с людьми и о людях. Об их характерах, об отношении к ним. У растений и животных вещей нет. Так что отношение к вещам – это отношение и к людям тоже. Идея восстания вещей некогда была очень популярна. Сейчас многие из литераторов интересуются влиянием рекуррентных нейронных сетей на человеческое творчество. Но все время забывается, что это влияние опосредованное, идущее через вещи. Тут связь не прямая, текст-человек, а человек-вещь-текст. Для начала адепт знакомится с планшетом, затем уже с текстом. Даже в случае цифровой агрессии, в которую не верю, вещи станут буфером между человеком и средой, каким они уже много тысячелетий и являются.
– Наталия, Ваш роман написан великолепным языком, с множеством наблюдательных находок. Чего стоит только «сутулое лицо»! Или вот описание Анны: «Когда Анне было девятнадцать, теплые золотисто-коричневые с оливковым тона ее внешности плавно перетекали в одежду. Она была ожившей глиной классических эпох. Даже лицо было сакральной формы большого пшеничного зерна. Серое на ней теплело, синее веселело, а красное приобретало оттенки вина, которое нагрели для дружеской встречи. Сейчас было нечто совсем другое. Анна уже миновала соломенно-сенную стадию обесцвечивания. Сейчас это было ноябрьское дерево в городском парке. Ничего изящнее в жизни не видела. Она была прозрачной и черной. Как покрытая молодым льдом головня». Или вот: «Надо было слышать, каким нежным и презрительным голосом было сказано это «у них», и видеть, как приподнялся на крыле носа профиль». Кем Вы себя ощущаете скорее – поэтом или прозаиком? Как Вы пришли к прозе? – Я поэт, что в прозе и видно. Меня много лет пугали разные литературные знакомые, что как поэт, я не смогу написать приличную прозу, потому что поэт не только не может написать приличную прозу, но даже составить подбор своих стихов для журнала не сможет, так как для него все вещи одинаково важны, и он не способен выбрать лучшие стихотворения и расположить их в наиболее выгодном порядке. У поэта, мол, другие задачи, ему нужно транслировать и визионерить. Эта точка зрения внутри литературной среды на самом деле довольно агрессивная, хоть и менее, чем противоположная: я все могу одинаково (ведь я поэт-профессионал). Проза дается поэту как коробка конфет на юбилей. Ее можно съесть, можно отправить в кухонный ящик, можно отнести в детский дом, можно собрать знакомых на чаепитие, а можно раздать на улице. Написание романа – последний вариант. Если роман пишется не на заказ и не за деньги, четкой цели он не имеет, но все равно кормит, в том числе и материально. Прозу пишу с четырнадцати лет, примерно, как и стихи. Поначалу это были фэнтези, но тогда такого слова не было в обиходе. Собственно, фэнтези у меня есть, они не опубликованы.
– Расскажите о своем проекте «На середине мира».
Это
сайт и сетевой альманах, который делаю сама, начиная от техподдержки и заканчивая переговорами с авторами, у каждого свой характер. Сайт примерно раз в месяц публикует новые материалы: поэзия, проза, эссеистика. Раз в квартал делаю альманах, где публикуются не только стихи, но и проза, и эссеистика. В весеннем альманахе, например, был великолепный рассказ Елены Черниковой "Харон СССР", а в зимнем– прекрасное эссе филолога Татьяны Виноградовой об одном стихотворении Светланы Богдановой "Интуитивное vs Дедуктивное" («Интуитивная гусеница» Светланы Богдановой как опровержение стереотипов).
В последние лет пять или семь авторов нахожу в социальных сетях или на литературных вечерах. До этого было и сложнее, но в чем-то интереснее. Идея проекта возникла в 2005 году, с подачи прозаика Сергея Соколовского, который расписал интерфейс. Поначалу проект задумывался как портал поэзии для православно ориентированных читателей и авторов. Потом все помощники куда-то делись, а я продолжила осваивать html и прочее необходимое для работы сайта, переписываться с авторами или представителями авторов. Сейчас их в общей сложности около трехсот, у некоторых, как например у поэта и священника Константина Кравцова, не одна публикация. На сайте есть публикации ноу-хау: "Элегии на стороны света", включая пятую элегию, петербургского поэта Елены Шварц, "Первоначальное накопление" Владимира Васильевича Державина, известного в СССР переводчика.
Сайт открыт для всех, но отбираю я. Обратной связи через сайт не сделала и делать не буду, потому что было много негативного, когда эта связь была. Для публикации нужно от 7 до 12 стихотворений, небольшой, в свободной форме, текст о себе и любимое фото. Если стихи мне понравились, порядок в публикации не изменяю, доверяю глазу автора, это для сайта принципиально.
"На Середине Мира" – сложный сайт, в нем две части. Одна моя, которую пополняют очень редко, и собственно "Середина Мира", функционирующая активно. К каждому из разделов и подразделов сайта составлены комментарии, вынесенные в индексе особыми сносками. На сайте есть страница новостей, которая называется "следующая станция" и календарь, который называю "новости на доске" и в котором отмеряю памятные поэтические и церковные даты.
"На Середине Мира", как сказала выше, ориентирован православно, но это сайт поэтический, чем отличается от множества других. В интернете полно сайтов и разделов, где верующие люди могут размещать и размещают свои стихи, но только "На Середине Мира" делает это последовательно и концептуально. Это уникальное и единственное в своем роде образование, поэзия глазами христиан. Хотя среди авторов полно сомневающихся. При отборе, конечно, стараюсь отгонять как толерантность, так и узость, в поэзии вещи ненужные. Стараюсь быть умеренно глуповатой и не гнаться за гениями. В большом деле всегда нужен балласт, он "На Середине Мира" есть.
Продвижением сайта не занимаюсь, так как сама недостаточно хорошо знаю эту тему, а вменяемых помощников не появилось пока. Сайт виделся мне оформленным как самиздат годов восьмидесятых двадцатого века, он таким и остается. Более двенадцати лет – это срок. И не проходит месяца, чтобы не было хотя бы одной новой записи.
– У меня от 90-х в Вашем исполнении ощущение затянувшегося конца света, все уже где-то за гранью. Это мои фантазии или часть замысла? Чем были 90-е для Вас?– В "Неоконченной хронике" не просто девяностые, а середина девяностых, 1994 - 1998 гг. Это особое время, когда изменялись нормы поведения (скажем, у моих знакомых появились ПК), восприятие вещей и человеческих отношений, и уже закончились эти самые затянувшиеся похороны прежней страны. Не конец света, а смерть страны, инфантильным обитателем воспринятая как конец света. Меня еще тогда раздражала эта пластиковая "загробность".
В 1994 перестала тусоваться на Арбате. С закрытия "Джалтаранга" это было единственное место, куда можно было прийти и встретить кого-то без предварительного договора. Это была одна из последних точек общения волосатых. Это такой народ, если угодно. В 1994 я перестала ходить на Арбат, для меня закончился очень важный период моей жизни. До 1994 я впитывала все, что могла, развивалась, восстанавливалась после даже очень сильной драмы, писала стихи и рисовала. Что интересно, от больших работ пастелью, сделанных тогда, не осталось ни одной. После 1994 меня, как губку, начали выжимать.
Если говорить о девяностых целиком, это был сложный и противоречивый период, нечто вроде многоуровневой игры, и совсем не моей игры, хотя именно я и есть дитя девяностых. Не те, кто моложе, и не те, кто старше хотя бы на три года. Я получила диплом в 1988, так что в самом начале девяностых должна была бы быть надеждой и опорой культуры отечества, молодым специалистом-библиотекарем. А я 1989 пришла умирать на Арбат. Работать по специальности и жить невозможно было, зарплата 80 рублей, идти в бизнес или замуж было против принципов. Идти замуж только для того, чтобы выжить? Никогда. Так что надежда и опора совершила социальное самоубийство.
– Мы застаем Ильку в период ее несчастливой влюбленности в Никиту. Влюбленность – это само по себе хорошо или страшно? Для чего, на Ваш взгляд, людям дана способность влюбляться?– Когда человек влюблен, на него пристально смотрят и ад, и рай. Примерно так высказался о влюбленности философ Владимир Соловьев. Влюбленность, пожалуй, единственное, что есть до конца светлого в человеке. Первые чувства очень жаркие, они гораздо более порочные, чем поздние, чем кажется самому в первый раз ощутившему сильное желание близости. Если бы не влюбленность, поистине чудесная способность увидеть в человеке святыню, что влюбленные и делают, первые чувства создали бы в человеке тяжелое и мрачное настроение. А влюбленность любую, даже случайную, связь поднимает до светлого восторга. Влюбляться просто необходимо. Без влюбленности нет личности.
Илька влюблена в Никиту почти весь роман. Сначала она полна предощущением любви, а после трагической кончины Никиты всячески старается сохранить эту любовь, хотя это трудно, опасно и почти нерелигиозно, а она очень религиозна. Влюбленность и любовь, которые длятся даже после смерти одного из влюбленных, заслуживают уважения. Все это сокровенная жизнь сердца, она прекрасна.
– К кому обращены Ваши книги? Какой он – Ваш идеальный читатель, провиденциальный собеседник?– Есть не очень приятное выражение: целевая аудитория. Я писала роман без особой надежды, что он будет издан, хотя и понимала, что делаю нечто, ни на что не похожее. Однако как библиотекарь краем глаза все же видела эту самую целевую аудиторию. Это в основном молодые люди, примерно того же года рождения, который описан в книге – 1995 - 1997. Им будет интересна и драматичная любовная история, и мысли героини о вещах.
У тридцатилетних интерес может возникнуть, вероятно, по тем же причинам, плюс сама личность героини – неуравновешенность и в то же время поиск баланса, который она находит в конструировании пространства вокруг себя и рисовании одежды.
Сорокалетние, скорее всего, с картинкой девяностых будут не согласны, а вот те, кто постарше, вероятно, найдут много общего с тем, что они наблюдали. То есть на самом последнем месте в целевой аудитории стоят мои ровеснички.
А мне была бы интересная реакция мужчин, интересующихся женской модой.
– Как, на Ваш взгляд, можно пропагандировать чтение? Есть ли способ, ведущий к успеху этой пропаганды?Чтение органически человеку необходимо. Даже когда он смотрит на меняющиеся картинки на экране, он читает, пусть визуальные образы, протобуквы. Пропаганда в любом случае – занятие успешное, она так и создавалась, как оружие успеха. Однако нужно чувствовать баланс, чтобы дама с собачкой не разгуливала по прохладному пляжу в бикини и солнечных очках. Хотя окружающая реальность к тому располагает.
– Порекомендуйте, пожалуйста, книги из недавно вышедших, которые, на Ваш взгляд, стоит прочесть.
– Тамерлан Тадтаев, "Или сюда, парень!", книга вышла в НЛО, это красивейший и правдивый сборник рассказов о войне. Автор был 2 августа в Цхинвале. "Желтый ангус" Александра Чанцева. Это тонкая, но эмоционально действенная эссеистика. А кроме того– сборник рассказов о "другой" Японии глазами очевидца. Я с удовольствием прочитала эту книгу. Есть эстетская, на любителя, проза Игоря Вишневецкого "Неизбирательное сродство". В ней тонко переплелись исторические события (автор много лет занимается русской литературой первой трети девятнадцатого века), сюжет триллера и волшебная сказка.
– Нужно ли вообще читать? Чем отличаются читающие люди от не читающих?Читать просто необходимо, и чем больше, тем лучше. И не только письма и смс. Много читающие люди лучше работают с информацией и легче ее усваивают. Моя мечта– закончить копошиться в текстах и наконец прочитать две или три любимых книги.
– Что для Вас чтение? Как Вы начали читать? (при каких обстоятельствах, с какой книги?) Сразу ли полюбили?Читать я начала как обычные советские дети – лет в пять. Одной из первых книг был почти квадратной формы, с обложкой зеленого цвета, сборник рассказов Виталия Бианки. Да, книга как явление мира была для меня откровением. В детстве казалось, что у каждой книги есть свое излучение и свой запах. Бианки пах летним тополем, а это был только картон, который я порой трогала мокрыми руками.
– Можно попросить Вас подарить нашим читателям одно свое стихотворение?Конечно, с радостью! Примите вместе со стихотворением мои самые теплые пожелания.
*
– Пляши и пой – на середине мира,
По камешкам обочины танцуй.
Нальют вина, в карман положат сыра
И бросят на прощанье поцелуй.
Но кто кольцо жестокое расправит,
Сердечный и смертельный твой недуг?
Твои ладони – кто же их восславит,
Нагой и беззаветный разум рук;
Восславит их живые очертанья,
В которые порой глядится Бог?
О руки-руки, слуги-египтяне,
О спутанные волосы дорог!
Пляши и пой – от самого порога –
Бороздья горя, выпуклость Земли.
Пляши и пой – последнюю дорогой
Босой отец уводит дни свои... – Спасибо Вам большое!скачать dle 12.1
