ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Владимир Дараган. ИЗ КНИГИ «НАКАПЛИВАЕМАЯ ВНЕЗАПНОСТЬ». Часть III

Владимир Дараган. ИЗ КНИГИ «НАКАПЛИВАЕМАЯ ВНЕЗАПНОСТЬ». Часть III



Часть 1 . Часть 2 >


ПОХОЖЕ НА НАСТОЯЩУЮ ЖИЗНЬ

Мне сказали, что настроение моих рассказов зависит от времени года, времени суток и от многого другого. Вот, дескать, в «Однажды» я писал об Америке восторженно, а сейчас с холодным сердцем. И о первой любви тоже. И о подмосковных электричках.

А как иначе? Кто-то работает как автомат?
Когда я писал «Однажды», то погружался в то время. Это я умею. Картинки сами рисуются, только успевай записывать.
Вот представьте: 90-е годы, впервые в Америке. Прибор с чувствительностью в сто (!) раз выше, чем в Москве. Мгновенный доступ к суперкомпьютеру. Все реактивы привозят на следующий день после заказа. Никаких Главлитов и Первых отделов – пишешь статью, отсылаешь электронной почтой, через месяц она опубликована. Все мыслимые журналы и книги, в том числе российские, под рукой.

Да и бытовые проблемы... Вернее, их отсутствие. Не надо лежать под «копейкой», чтобы сменить масляный насос. Можно утром сесть в машину, повернуть ключ и поехать. И не надо вывинчивать свечи, чтобы прокалить их дома на газовой плите.

Был восторг. Никаких совещаний, профсоюзов, парткомов, комсомольских секретарей, приёмных министерств, мотаний по стране в поисках денег на исследования, кооперативных дел, тёмных договоров с тёмными личностями. Записная книжка пухла от телефонов «нужных» людей. Вдруг это кончилось. Осталась только наука. Пять статей за год – нет проблем! Только думай и пиши.

Сейчас, конечно, восторги остыли. Да и Россия стала другой. Многое лучше, чем в Америке. Что-то мне активно не нравится, но ведь на всех не угодишь. С российской наукой проблемы остались. Приезжая в родной институт... Ладно, не буду терзать сердце. Ушло золотое время, когда мы сидели сутками в лабораториях и выли от восторга, когда график шёл так, как мы предсказывали. Сейчас восторг, когда получаешь грант. О грантах мы даже не слышали. Просто работали, завтрашний день был ясен, как день прошедший.

К чему я это всё написал?
К тому, что, если погружаться в старые времена, а потом возвращаться в серые будни, то чувства будут разными. Электрички будут уютными или ужасными. Это зависит от тонкой настройки погружения. Вот поймал ты момент, когда был молод, красив и влюблён, – все отлично! Сиденья мягкие, в вагоне тихо, соседи улыбаются. А если пишешь голодным и усталым, тогда беда – под сиденьем стучит компрессор, окна грязные, сосед пьёт портвейн из горлышка.

Не писать голодным и усталым? Может быть. А как же правды жизни? Ведь их много, этих правд. Что-то пропустишь – получается пастораль, лубок. Или ужас-ужас.

А если всё сложить, получается немного похоже на настоящую жизнь.

 

АРХИТЕКТОРА ЖАЛКО

Короткий рассказ – план архитектора. Читатель – каменщик и плотник, он строит дом по плану, украшая и изменяя его по своему вкусу. Вот только архитектора жалко.

 

МИРЫ В СОЗНАНИИ И АЙЗЕК АЗИМОВ

Айзек Азимов терпеть не мог путешествовать. Однажды по заданию правительства ему пришлось слетать из Сан-Франциско на Гавайи, и этот полёт навсегда отбил у него желание куда-либо передвигаться. Он путешествовал по своим мирам, сидя за письменным столом перед пишущей машинкой. Миры появлялись в сознании, этого ему было более чем достаточно.

– Вот видишь! – сказал внутренний голос. – Умный он человек. А ты мотался через океан – и для чего? Семь полубессонных ночей, винегрет из дневных картинок, и сейчас, на пятый день после прилёта, не спишь, думаешь о всяких глупостях и переживаешь о том, что тебя уже давно никаким боком не касается.
– Знаешь, приятель, – ответил я внутреннему голосу, – есть у меня привычка поехать куда-нибудь на машине, но через пять минут вернуться и проверить – закрыл ли я дверь гаража. Приеду, посмотрю и успокоюсь.
– Можно позвонить соседу и попросить его посмотреть в окно, – сказал умный внутренний голос.
– Можно. Но я предпочитаю всё увидеть сам. И ещё одно. Представь, что в холодной степи горит костёр. Идёт снег, метель заносит дороги, тучи низкие несутся как ужаленные...
– Какой кошмар!
– Ну да... Ты видел фото этого костра, в Гугле нашел его координаты, и даже фото со спутника рассматривал. Но никто не мог сказать, как тепло тебе будет около этого костра. И как потрескивают горящие дрова, и как пахнет дым...
– Ты что, костров не видел? – удивился внутренний голос. – Меня бы спросил, если забыл. Я бы столько порассказал!
– Ладно, этого ты не понял. А вот представь беременную женщину...
– Запросто! Мы же с тобой вместе вчера в компании штук десять видели.
– Да, видели. Ещё можно в Инете посмотреть. А представь, какая разница, когда ты видишь или кладёшь женщине на живот ладонь и чувствуешь, как ее толкает маленькая пяточка.
– Так за это можно в глаз!
– А если женщина будет рада этому?

Диалог закончился. Внутренний голос ушёл болтать с моими музами, а я стал смотреть в окно. Там красный кардинал радостно прыгал вокруг кормушки, светило неяркое ноябрьское солнце, на газоне таял случайно выпавший снег.

 

НО ОН ТАК ВИДИТ…

Почему я люблю художников?

Они способны видеть мир так, как им хочется, и не замечать того, что им не нравится.

Талантливые художники ещё способны показать миру, как они его видят.
Вот почему у Питера Брейгеля Старшего такие тупые лица на полотнах?
А других он не видел.
А почему у Модильяни почти все женщины худые?
На других он не обращал внимания.
Прочитал у Веллера. Когда Сальвадора Дали спросили, почему он в своих мемуарах нелицеприятно описал одного из своих друзей, Сальвадор произнёс гениальную фразу:
– Я писал мемуары, чтобы поставить на пьедестал себя, а не его.
Так он себя видел.

Писатели – те же художники. Только они рисуют плохо. Потому в писатели и пошли.
Они рисуют окружающий мир с помощью букв. Рисуют так, как видят или как понимают. Правды нет ни в одной строчке.
  
Есть только отражение правды.

Писатели берут кусочки этой правды, приглаживают, окрашивают в тёмное или светлое, потом пишут слова. Иногда не приглаживают, а наоборот – отсекают, что им не нравится, создавая нечто колючее.
Мемуары – не исключение.
Там автор, или герой, или хихикающий велосипедист. Крутит он педали, смотрит по сторонам и посмеивается. Кто-то крикнул обидное, а он улыбнулся и помчался дальше.
У того, кто кричал, может, вся спина белая, или велосипеда у него нет.
Дальше ехать лучше, там не кричат. Там автора любят. Там автору наливают.
Автор-герой стоит на пьедестале. Скучно ему. Все проходят мимо и спрашивают:
– А кто это там такой каменный?
– Это герой.
– Ааа... Ну пусть стоит.
А велосипедист нарезает круги по площади вокруг героя и улыбается. На голове у него шутовской колпак, он свой, он не каменный. И видит велосипедист то, что хочет видеть. Женщины у него красивые, мужчины выпивают, но тоже хорошо выглядят. И правильно оценивают окружающую среду: «Ничего, прорвёмся! Не из таких жоп вылезали». Вокруг велосипедиста – красавицы, герои или просто весёлые люди – это ему нравится. Это не вся правда, но так он видит. По-другому не хочет.

 

ОБМАНЧИВАЯ ПРОСТОТА МОНТЕНЯ

Шестнадцатый век.
Начало его – это Леонардо и Рафаэль.
Расцвет возрождения.
Расцвет Испании.
Великие географические открытия.
Гибель империй Ацтеков и Инков.
Мартин Лютер, протестанты, охота на ведьм.
Иван Грозный.
Речь Посполитая.
Варфоломеевская ночь.
Войны, войны, войны...
Монтень жил в этом веке. Я с трудом читаю исторические романы, полные информации, найденной в сети. Почему-то представляется картина Куликовской битвы с белым реверсионным следом в голубом небе.

Монтень знал, что такое власть короля, что такое осада города, что такое умирать от болезни, которую сейчас лечат в любой районной поликлинике.
Даже когда он пишет про гнев Александра Македонского, то ему веришь.
Удивительное чувство, что разговариваешь с человеком, который жил в тех самых старых городах, которые сводят меня с ума своими каменными мостовыми, зарастающими изумрудной травой.
Удивительная способность Монтеня писать интересно ни о чём или обо всём.
 Он жалуется на плохую память, но его эссе переполнены сотнями малоизвестных фактов.
Монтень пишет, что надо думать о себе и искать пути к своему счастью.
Монтень ненавидит грубую ломку старого, называя это «лечение болезни смертью».
Его примиренческая философия была чужда пламенным революционерам. Но она так сладостна, когда хочешь отдохнуть от суеты и проблем.
И так приятно натыкаться на милые пустяковинки вроде этой: «дамам советуют иногда, в каких играх и телесных упражнениях им лучше участвовать, чтобы выставить напоказ всё, что в них есть самого привлекательного».
И кажутся значительными простые слова: «всякая страсть, которая оставляет место для размышления, не есть сильная страсть».

Монтеня можно читать с любого места. Он прост, но эта простота обманчива. Так просто пишут люди, которые многое поняли сами. Только поняв и осмыслив, они решаются доверить свои мысли бумаге.

 

ОБОРВАТЬ, ЧТОБЫ СОХРАНИТЬ

Каждый пишущий знает, как сложно бороться с повторениями.
Мы не компьютеры, мы забываем. Или чем-то так переполнены, что поневоле везде расплескиваем одни и те же воспоминания.
Однажды мой виртуальный друг Сергей Ерёмин провел анализ всего, что я написал. Читая, он устал от моих вечерних электричек и платонической любви.
Я хотел написать, что не виноват – ведь моя молодость прошла в электричках.
Но вовремя остановился. Мало ли у кого где что прошло. Читателю это знать не обязательно.
Я вполне мог бы написать, что дело было в самолёте.

Приземляется самолёт в городе Мытищи, входит загадочная женщина. В салоне сразу запахло французскими духами. Все пассажиры моментально забыли, что из разбитого иллюминатора тянет сыростью и туманом.
– На платформе Тарасовка самолёт приземлится? – спрашивает незнакомка.
 – Да, – говорю я, не отрывая глаз от её красивой дубленки. – Только там темно и страшно. Я вас провожу от аэродрома домой.
– Спасибо, – улыбается незнакомка, и мы взлетаем.
На тёмной, заснеженной улице пытаюсь узнать номер её телефона.
– Зачем? – спрашивает незнакомка.
– Буду звонить и приставать. Иначе через много лет меня обругают, что слишком часто общался с женщинами платонически.
– Со мной вы не будете общаться платонически?
– Никогда! Иначе будущим поколениям будет неинтересно.

Она диктует телефон и интересуется, есть ли у меня квартира. Квартиры у меня нет.
– Студент, что ли?
Удручённо киваю.
– Учись, студент! – смеется незнакомка. – Подрастёшь – позвони!
И тут рассказ надо оборвать, чтобы сохранить интригу. Электрички в сюжете нет, но элементы платонической любви остались. Никак без неё не получается.

 

НЕПЕРЕНОСИМЫЙ ГИМН ДИВАНУ

Ещё я люблю и повторяю слово «диван».
Мне даже пишут, что мои тексты – непереносимый гимн дивану.
А что делать?
Жизнь моя около дивана или на нём. Работа – это перемещение от дивана к компьютеру.
На диване рождаются мысли. Около компьютера рождаются слова. Выкинь диван – останутся одни слова.
Писать слова умеет каждый. И пишет.
Я читаю и сразу понимаю, где был диван, а где только стул у компьютера.
Так что без дивана и платонической любви никак нельзя.

 

ВТОРОЙ АККОРД

Несчастен,
Кто берёт аккорд и думает,
Каким будет второй.

Ольга Седакова

 
Люди работают с числами.
Даже политики: сколько у тебя врагов и союзников, что будет с экономикой, если подпишешь эту бумагу?
Про физиков, инженеров, программистов и даже биологов я умолчу.
Это несчастные люди, если верить Седаковой. После каждого числа им надо думать о следующем.
Но с числами работают не все.
Вот про них Ольга Александровна и писала.
Однажды к нам пришёл знакомый художник и стал рисовать над детской кроваткой кролика из «Алисы в стране чудес».
– А что будет вокруг кролика? – спросил я.
– Пока не знаю, – сказал художник.

Вы наблюдали за умелыми танцорами?
Они не представляют, что сделает их тело через секунду. Они просто купаются в музыке. Как пловец в волнах.
А как работают писатели? Даже те, кто любит составлять план рассказа или повести.
Через три страницы их герои живут самостоятельно.
– К чёрту этот план! Кто мог догадаться, что он её разлюбит и уволится с работы?
Поэт, если он не пишет политические стихи, вообще начинает с первой строчки, ритмического импульса. Если нравится, дальше всё летит.
А если не летит?
Тогда Седакова права. Если думаешь о втором аккорде, ты несчастен. Каждая строка – мука. В следующий абзац вообще страшно заглядывать.
Значит, сегодня не твой день.
Тогда лучше пойти на кухню, пожарить мясо, открыть бутылку вина, сесть за стол и подумать, с чего начать: пропылесосить квартиру или починить дверной замок.

 

МАСТЕРА ДЗЕН

Если мастера дзен попросить нарисовать на стене Гималаи, он скажет, что сначала ему надо будет пожить в этих горах три года. В известной притче этот мастер после трёхгодичной командировки за три дня нарисовал Гималаи даже лучше, чем они есть на самом деле.
Теоретически мне такой подход нравится. Но для его применения мне надо все колющие предметы (особенно шило) запереть в чулан, а ключ выбросить в снег.
Раньше я мог, как Илья Муромец, долго лежать на печи, а потом встать и за пять минут порубать всех врагов.
Как? Это просто. Мы с другом-физиком называем это загрузкой спинного мозга. Появилась проблема – надо с ней переспать. И не одну ночь. Потом или проблема исчезнет, или решение осенит.
Но это было давно, когда я был молодой и горячий. И мог носить в себе множество нерешённых проблем. Сейчас груз даже одной давит на весь организм, включая желудок, что вызывает облагораживающий и омолаживающий аппетит. Поэтому шило надо прятать. Иначе всё пойдёт быстро и неправильно. Потом переделка, перестройка и переосмысливание переделанного и перестроенного.

Быть мастером дзен непросто. Задумаешь написать рассказ и ляжешь на диван, чтобы постичь его суть в минуты просветления. День лежишь, два, три... И вот что-то просветлилось. Сядешь к компьютеру, напишешь заглавие и замрёшь перед пустым экраном. Почему? За это время ты так глубоко проник в сущность вещей и явлений, что, как учит дзен, эту сущность уже нельзя выразить словами. Как можно описать цвет ветра, запах облака или мысли любимой женщины?

Ты пробуешь всё упростить, пишешь про запах ветра, цвет облака и то, что женщины говорят мужчинам. Но это и так все знают.
Тогда ты закрываешь текстовый редактор, стираешь файл, открываешь Фейсбук, убеждаешься, что запах облаков сейчас никого не волнует, и тебе становится легче.

Тут самое время сесть в машину, приехать на берег большой реки, сесть на холодную лавочку и долго смотреть на мерцающие огни большого города, обдумывая другой рассказ, где нет ни ветра, ни облаков, ни непостижимых женщин, а есть простые, но неразрешимые проблемы, с которыми надо переспать не одну ночь, чтобы понять, что они и в самом деле неразрешимы, если о них только думать, но ничего не предпринимать.

 

ЧЕТВЁРТЫЙ ВОПРОС РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

Уже обо всём написано! Нам осталось переставлять слова или делать грамматические ошибки. Что бы вы ни придумали, окажется, что об этом говорили ещё во времена Аристотеля.
С афоризмами просто беда! Все мысли давно сформулированы.
У кого-то лучше, у кого-то хуже. Писать не надо. Откройте Гугл и найдите, кто это написал.
Хотите примеры? Сколько угодно!

Придумал: «перед женщинами надо сразу извиняться за свои ошибки. И извиняться вдвойне за их собственные».
Нашёл у Альфреда Камю: «Женщины не прощают нам наших ошибок – и даже своих собственных!»
Придумал: «какое счастье быть глупым и здоровым!»
Нашёл у Гюстава Флобера: «Быть тупым, эгоистичным и иметь хорошее здоровье – три основополагающих фактора счастья».
Придумал: «Не надо давать советы женщинам, надо просто исправлять то, что они сделали»
Нашёл у Абеля Эрмана: «Женщины не следуют дурным советам – они их опережают!»
Придумал: «Ищите женщину! – такое мог написать только мужчина. У женщин мало времени, чтобы писать такие глупости!»
Нашёл у Сэмюэля Джонсона: «Так как писать умели главным образом мужчины, все несчастья на свете были приписаны женщинам».

Что теперь делать? Не читать и не писать?
Может, добавить этот вопрос к традиционным вопросам русской интеллигенции?

 

МЫ ТАКИЕ НЕОЖИДАННЫЕ…

Неожиданность всегда ставит меня в тупик. Ты говоришь, что погоды нынче странные. А тебе отвечают, что надо покупать немецкие машины.

У Жванецкого всё неожиданно! Вот он говорит, что начальники не любят, когда рядом смеются. Им кажется, что смеются над ними. А потом вдруг, без всякого перехода, он начинает говорить, что в Одессе нет рыбы.

– Это и есть класс, – говорят мне. – Такого рассказчика слушают с открытым ртом, так как нельзя угадать конец истории.

 

ЛИТЕРАТУРА КАК БЕСКУЛЬТУРЬЕ

– Я вот думаю, что такое культура?
– Культура – это следование своду правил и шаблонов.
– А чей-то культурный уровень – это количество шаблонов, которым он следует?
– Ага... Но тогда получается, что хорошая литература – это сплошное бескультурье. Ведь чем меньше там шаблонов, тем интереснее произведение.

 

О ПУСТОТЕ СОСУДА

О пустоте сосуда писали многие. Лао-Цзы заметил, что мы лепим сосуд из глины, а пользуемся его пустотой. Заболоцкий написал гениальные строки про огонь, мерцающий в сосуде. Но никто не научил, как пользоваться пустотой в голове.

 

НОЧНОЙ ДИАЛОГ О ПОНИМАНИИ ЖИЗНИ

Дочитал воспоминания Анатолия Гладилина и уснул. Я бы уснул раньше, но книга не хотела отпускать. Проснулся от странного бормотания.
– Вот и всё, – раздался противный дребезжащий голос. – Про тёмный вечер ты писал, про ветки, царапающие окна, писал, про жёлтые пятна на потолке писал, про серое утро тоже писал...
– Ну и что? – спросил я темноту. – А ты кто?
– Я ночной голос, твои музы ушли, а меня оставили сообщить тебе пренеприятнейшее известие.
 – ???
 – Ты уже обо всём написал. Все, что лежало на поверхности, уже описал. Дальше или начинай новую жизнь, или читай книжки и думай.
 – Какие книжки? Я недавно три штуки прочитал.
– У тебя не родилось ни одной мысли после этих книжек. Значит, читал не то.
 – Ладно, с этим согласен, а что такое новая жизнь?
 – Вспомни Гладилина!
 Я вспомнил.
 Анатолий Гладилин ещё не успел окончить Литературный институт, как его пригласили на работу завотделом культуры в газету «Московский комсомолец». Ему тогда было 23 года. Он проработал полтора года и уволился, чтобы стать писателем, а не чиновником. Уволился, чтобы уехать в Магадан и поработать на золотом прииске. Не ради денег, ради понимания, что такое жизнь.

Я попытался представить себя на Чукотке, где работал Гладилин, но не смог.
– То-то! – сказал ночной голос. – Слабо тебе! А помнишь, ты хотел устроиться на Аляске рабочим на рыболовецкое судно? Четыре месяца настоящей мужской жизни.
– Я рыбу не люблю.
 – Ты даже к брату на БАМ ни разу не съездил, – продолжал скрипеть голос. – А уж там столько жизни было.

Я почувствовал, как в темноте у меня краснеют уши. То, о чём рассказывал брат, сильно отличалось от текстов песен, которые крутили по радио. Полковник милиции на БАМе – это как... Я не смог придумать аналогии. Создателя трогать не хотелось, а ничего другого в голову не приходило.

– И в стройотряды не ездил! – продолжал противный голос. – А там зарождалось первое понимание, что такое работа и деньги. А лазить по ледникам и плавать по речкам – это не жизнь. Это баловство, потеря времени и никому не нужная романтика.
 – Да, – согласился я. – Не знаю правды жизни. Только романтику знаю.
 – Ты хоть в перестройку что-то поделал. Но только начал вставать на ноги, как вдруг тебе воткнулось шило в задницу, и ты унёсся за тридевять земель, чтобы думать об атомах и ядрах. Жизнь бушевала за стенами, а ты спал на диванах около своих дурацких приборов, боясь пропустить появление очередной кривули на экране.
– Зато сколько статей, все в лучших журналах. А это...
 – А это глупости! – сказал голос. – Ты вспомни Вербелоу.

Вербелоу – конкурент из штата Юта. Я начал с ним соревноваться ещё аспирантом. Он писал огромные статьи и обзоры, основываясь на моих первых работах. Я пытался его обогнать, но он всегда был на полкорпуса впереди. У нас статьи выходили через год после подачи, у них через три месяца. У него были суперприборы, а у нас старенький японский спектрометр, у которого постоянно ломался компьютер, и мне пришлось приобрести вторую специальность – мастера по ремонту японской электроники.

Уже в Америке я вдруг получил письмо, где он пригласил меня принять участие в конференции в Калифорнии, но вместо сидения в тёмных залах, где бубнят про атомы и молекулы, совершить с ним восхождение на одну из вершин хребта Сьерра-Невада.

– А как же наука! – воскликнул я.
– Ну её! – ответил Вербелоу. – Знаешь, что сейчас главное в моей жизни? Моё преподавание физкультуры в школе, где учатся мои сыновья. Я получаю зарплату в университете, а в школе работаю бесплатно. Что мы с тобой сделали, то осталось, сейчас другие этим занимаются.
 – Да, – сказал я ночному голосу. – Но чтобы вместо конференции сидеть на вершине и спокойно медитировать, надо не один год просидеть у приборов, схватить дозу, нанюхаться растворителей и прокорпеть в библиотеках, исписывая тетради закорючками. А потом можно и в горы, и играть в баскетбол с ребятами.
 – Ты думаешь, что писание закорючек прибавило тебе понимания жизни? Ведь ты не пошел с Вербелоу в горы, а остался слушать дурацкие доклады – значит, еще не достиг нужной глубины понимания бытия!

Я повернулся на другой бок и включил свет. Голос затих, было слышно, как шипел в решетках отопительной системы тёплый воздух. Вопрос о понимании жизни остался открытым.

 

КВАНТОВАЯ ТЕОРИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ

Кажется, что тем в литературе очень мало: любовь, секс, семья, дети, друзья, смерть, болезнь, работа, деньги...
Это если о простых человеческих проблемах.
Ну, ещё о смысле жизни.
Мысли тоже почти все сформулированы. Дальше только перестановка слов.
Это пессимизм?
В начале двадцатого века многие говорили, что физика кончилась. Механика, эфир – всё происходящее в мире можно было рассчитать. Но потом появилась квантовая теория, и двадцатый век стал веком физики.
Будет ли открытие «квантовой теории» в литературе?

 

ОТРАЖАЮТСЯ И ВОЗВРАЩАЮТСЯ

Как бы хотелось работать в крошечном кабинете с окном на улицу. В окне люди, и ты бы чувствовал, что не один в этом мире, что твоя работа кому-то нужна. А в маленьком кабинете мысли не разбегаются, они отражаются от стенок и возвращаются на место.

 

МИР НЕ СТАЛ СКРОМНЕЕ

В былые времена многие статьи начинались со скромных слов: «К вопросу о...».
Теперь можно увидеть названия со словами «Новый взгляд на...»
Мир не стал скромнее.

 

ПОСЛЕ КУЛЬМИНАЦИИ

 – Твои тексты трудно читать. Вопросы без ответа, кульминация без развязки.
 – После каждой кульминации возможны разные развязки. Каждая со своей вероятностью. Как об этом написать?

 

КАК ПРИДУМЫВАЮТ СКАЗКИ?
  
Сначала надо помечтать и понять, чего тебе хочется.
Многим сказочникам хочется полцарства и принцессу в придачу.
Почему половину, а не целое царство?
Потому что совесть?
Ладно, пусть будет полцарства.
А принцессу-то зачем, если у тебя полцарства?
Сказочники явно не жили с принцессами, если о таком мечтают.
Принцессу приятно взять за руку и пройти с ней по сверкающему паркету от одной двери бального зала до другой.
За дверью надо раскланяться, прыгнуть в седло и бешеным галопом умчаться через поля и леса.
За что я так принцессу обидел?
Нет, я не против принцесс.
Иначе сказка сразу закончится.
Сказки всегда на свадьбе кончаются.
Особенно с принцессами.
  


ДРУГИЕ СКАЗКИ

А как надо писать другие сказки? Чтобы со счастливым концом.
Это и проблема – про счастье писать непросто.
Женить Иванушку-дурака на принцессе и забыть про него – это просто.
А как сделать его счастливым?
Чтобы он пять дней в неделю ходил на работу и был при этом счастлив.
Чтобы каждый день делал что-то хорошее для своей принцессы.
Чтобы постоянно думал о ней, ревновал, страдал, но не представлял себе жизни без неё.
Чтобы молчал о своих болячках, но искренне переживал о сопливом носе возлюбленной.
Чтобы каждый день с тревогой проверял, не подложил ли кто горошину под её перину.
Чтобы день по-настоящему начинался только после того, как он скажет «доброе утро, любимая принцесса!»
И чтобы другие принцессы не казались лучше.
  
Как написать такую сказку?
Чтобы было интересно и читателям хотелось так жить.
Наверное, невозможно.
Я не видел таких сказок.
Про Бабу Ягу и Кощея – сколько угодно.
Про глупых медведей и умную Машеньку – читал.
И про кота в сапогах и про цветочек аленький.
А вот про усталую принцессу, которую надо срочно поить кофе и кормить мороженым – таких сказок нет.

Может, и правда это слишком фантастично даже для сказки?

 

СВОБОДА ТВОРЧЕСТВА

В компании Гугл была такая практика: день в неделю сотрудники могли работать над своими собственными проектами. Сейчас это отменили. Не учили Брин и Пэйдж историю, не знали они, что творческие люди в условиях полной свободы занимаются всякими глупостями.

P. S. Возможно, что из глупостей часто рождались великие идеи и книги. Но они не имели отношения к работе компании.

 

НАСЛАЖДЕНИЕ

Чехов сказал: «кто испытал наслаждение творчества – для того все другие наслаждения уже не существуют». Никому нельзя верить! Ведь Чехов писал про свою «лунную ночь в кокосовом лесу» на Цейлоне.

 

КАК СКРЫТЬ ИСТИНУ

Чтобы скрыть истину, надо представить несколько вариантов лжи. В спорах, какой вариант лучше, про истину забудут.

 

УСТАТЬ ОТ ОКАЯННЫХ ДНЕЙ

 Бунин почти не писал о Париже, когда туда эмигрировал. На земном шаре творится чёрт знает что, а Иван Алексеевич пишет: «В легкой тени от верхушек сосен снег принял цвет золы, а на местах освещенных искрится». Устал он от «окаянных дней».

 

ПРОТИВ ТРЁХ МУШКЕТЁРОВ

В детстве мне нравились лихие романтичные балбесы, описанные Дюма. Верность королю, помощь королеве, борьба с коварным кардиналом Ришелье. Но казнь Миледи...

Вот этот момент напрягал меня даже в юные романтические годы. Я понимал, что Миледи – девушка не сахар, интриганка и почти ведьма. Но ведь женщина!

В Америке продаются конфеты «Три мушкетёра». Мушкетёры популярны во всем мире. Их девиз «Один за всех и все за одного!» знает каждый. И его модификацию тоже: «Один от всех и все на одного!»
В России Боярский песню спел про четырёх друзей. Лихо, красиво, весело!

Прошло время. Сейчас мне нравится больше кардинал Ришелье. И его гвардейцы делали полезные дела. Они хотели проследить выполнение закона о запрещении дуэлей. Этот закон – детище Ришелье. Сотни первоклассных воинов убивали друг друга не за интересы Франции, а в спесивых спорах. Ришелье сумел свести такие «потери» к минимуму. А нашим «героям» приспичило убить молодого гасконца, а потом они все вместе решили заколоть ни в чем не повинных гвардейцев кардинала.
Франция до Ришелье напоминала...
Не будем о политике... Тогда каждый владелец поместья считал себя законодателем, судьёй и палачом одновременно. Ришелье сумел восстановить власть короля, объединить страну, дать по носу зарвавшимся «губернаторам» провинций.
Его не любили. Кто любит тех, кто ограничивает вольницу?
При нём во Франции появился боеспособный военный флот, Ришелье был противником зверского преследования гугенотов, хотя взятие крепости Ла Рошель было на его совести. Или это его заслуга, как мудрого военачальника?
При нём стала издаваться первая в мире периодическая газета, похожая на современную. И статьи в нее писали сам кардинал и Людовик ХIII.
Ришелье основал Французскую академию. Университет Сорбонна – это тоже его заслуга. Там он и был похоронен.

Говорят, что пламенные революционеры в 1793 году вытащили забальзамированное тело великого кардинала и отрубили ему голову... С головой дальше начали происходить странные вещи... Но это только слухи.

Одним словом, сейчас мне больше нравится умный кардинал и его гвардейцы, а не королевские драчуны-мушкетёры.

 

ЛЯГУШКИ В ПРУДУ

Процесс редактирования напоминает подготовку к экзаменам. После каждой страницы вспоминаются важные и срочные дела: выпить чаю, досмотреть сериал, постричь кусты, найти пропавшую авторучку, перечитать о бравом солдате Швейке…
Редактор, просмотревший рукопись, отметил, что надо выбросить, что изменить, что расширить.
 – Со стороны виднее, – говорят мне.

Это так. Читая свои тексты, трудно убить в себе автора. Автор помнит, что вот это эссе писалось, когда на улице шёл мокрый снег, а миниатюры рождались под ночной концерт лягушек в пруду. Ты вспоминаешь лягушек и жалеешь, что они исчезнут вместе с выброшенными строчками.
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 605
Опубликовано 10 окт 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ