Ольга Балла-Гертман:
Этой весной вышла удивительная книга. Удивительная - однако не то чтобы ни на что не похожая. Похожа она – собственно, до неотличимости – на словарь (которым себя и провозглашает): хотя бы уже самим принципом своей организации. Этот принцип в пределах каждого из разделов – алфавитный, а вот перечень разделов – и тут внимание, читатель! – уже при простом прочтении его подряд заставляет задуматься о том, что не всё так просто: он объемлет едва ли не всю известную совокупность областей гуманитарного внимания – от «бытия» и «реальности» до «жизни» и «эроса», включая, впрочем, особым пунктом также «технику» и «интернет» (то, что и они – предметы внимания именно гуманитарного, мы сразу же убедимся, открыв соответствующие разделы). Предпосланы же всем разделам два – то, что они помещены здесь прежде всех прочих, сразу наводит на мысль об их ключевом значении: «Гуманистика в целом» и «Философия». Гуманистика – это и есть та самая совокупность областей человековедения («самопознания и самосотворения человека и человечества», как говорит автор), которому важны в равной степени и мышление, и познание, и творчество (всё это – названия разделов), и личность с неотъемлемой от неё этикой, и культура с неотделимой от неё, как оказывается, эстетикой, и – отдельным пунктом! – литература и текст, и язык с изучающей его лингвистикой, не говоря уже об обществе с политикой. А стоящая особняком философия – это, как водится, та, что занята осмыслением общих принципов и корней всего, в этих областях происходящего. Так перед нами – энциклопедия? Можно, разумеется, сказать и так. С одной небольшой, но существенной поправкой: это – энциклопедия (почти) несуществующего. Точнее, существующего, но ещё не названного, не опознанного. Например, «хронопатия» – аномальное обращение со временем, череда опозданий и лихорадочных наверстываний, – кто этого не наблюдал, зачастую и в самом себе? «Симпсихоз» — душевное срастание разных личностей, подобное симбиозу, но на другом уровне: разве без этого понятия можно осмыслить чеховскую Душечку или триады у Достоевского (Мышкин – Настасья Филипповна – Рогожин)? «Психократия» или «шизофашизм» – разве это не та общественная реальность, с которой мы постоянно сталкиваемся? Но если мы этого ещё не обозначили, то и не осмыслили, а следовательно, не можем определить, как к этому относиться и что делать. Задача «Проективного словаря» – назвать уже сущее, а тем самым и открыть его прямому действию: личностному, общественному, всечеловеческому. То есть, мы открываем теперь словарь терминов, которым – с некоторыми исключениями – только ещё предлагается войти в оборот современной мысли и дать тем самым начало новым её ветвям. И предложены они все одним человеком. По существу, это – авторская концепция гуманитарной культуры, в некотором смысле - трактат о её устройстве, только – по преимуществу – в модусе её возможности. Обозначение точек её роста и мыслимых его направлений. О замысле «Проективного словаря гуманитарных наук» (Москва, Новое литературное обозрение, 2017), об истории и корнях этого замысла и его осуществления, о жанровых родственниках и предшественниках словаря и об особенностях работы его автора в современной культуре Ольга Балла-Гертман говорит с философом Михаилом Эпштейном –
создателем словаря и самой его идеи.
____________
О. Б.-Г.:
Михаил Наумович, «проективный словарь» – это тип словаря, предложенный вами? Какие ещё существуют опыты в жанре такого словаря? Составлял ли подобные словари кто-то, кроме вас, – хотя бы в англоязычной культуре, в которой, как я знаю, вы тоже работаете?М. Э.: Проективный словарь – жанр исключительно редкий. 99,9% словарей – дескриптивные, то есть описывают уже сложившийся язык и его подсистемы. Даже словари неологизмов, как правило, содержат слова, уже использованные другими авторами, тогда как проективный словарь опережает развитие языка и расширяет его систему новыми словами, терминами, концептами. Это словарь прямого действия, перформативное высказывание, которое вводит слово в язык актом его манифестации.
Термин «проективный словарь» я предложил в 2000 году, а по-английски назвал этот жанр «Predictionary». Здесь сочетаются два значения: pre–dictionary (предсловарь) и prediction–ary (предсказатель, пред-речник). Этот термин привился в англоязычном интернете (более 20 тысяч сайтов) после того, как в 2011 вышло два издания моего «Predictionary» на английском.
Мой первый проективный словарь на русском языке появился в 2000 г. в виде еженедельной электронной рассылки «Дар слова». Сначала у неё было 50 подписчиков, а потом их число выросло до 6000. За 16 лет вышло уже 430 выпусков. В каждом, как правило, я предлагаю несколько новых слов, терминов, понятий для выражения еще не обозначенных явлений, смыслов. Всего за 17 лет представлено около 3000 новых понятий.
Мне известны несколько англоязычных проективных словарей (хотя они называются иначе):
(1) Gelett Burgess. Burgess Unabridged: A New Dictionary of Words You Have Always Needed, 1914. 100 слов американского писателя-юмориста и художника-иллюстратора Г. Бёрджесса (1866-1951), из которых два, «blurb» (краткая аннотация на обложке книги) и «bromide» (бромид, скучный, банальный человек), укоренились в английском языке;
(2) In a Word. A Harper's Magazine Dictionary of Words That Don't Exist But Ought To, ed. by Jack Hitt, NY., Laurel, 1992. Слова, предложенные для введения в английский язык примерно тремя сотнями современных американских писателей, ученых, журналистов, бизнесменов;
(3) Faith Popcorn and Adam Hanft. Dictionary of the Future. The words, terms and trends that define the way we'll live, work and talk. NY., Hyperion, 2001. Футурологический словарь, в котором авторы, наряду с уже существующими,, предлагают и свои собственные термины для технических, медицинских, спортивных, социальных, экономических и прочих тенденций ближайшего будущего.
Из проективных словарей в области гуманитарных наук мне известен только один: «Проективный философский словарь. Новые термины и понятия». Предисл. М.Н. Эпштейна, послеслов. Г.Л. Тульчинского. СПб., Алетейя, 2003, 512 с. (Электронная (неполная) версия этого словаря — на сайте журнала "Топос" (выпуски 1 – 46). –
Прим. ред.) Из 165 статей одиннадцати авторов 100 написаны мной.
О. Б.-Г.: Как бы вы сформулировали своеобразие своего словаря? В том ли только, что он охватывает не только философию, но и дру гие гуманитарные науки?М. Э.: Своеобразие его – не только в дисциплинарном охвате (14 тематических разделов) и не только в количестве статей (440). «Проективный словарь гуманитарных наук» отличается от всех других представителей этого жанра комплексным и системным характером. Это не просто разрозненные термины в тематически-алфавитном порядке, это система моделирования будущего в перспективе растущей саморефлексии человечества. Все дисциплины и концепты связаны между собой, объединены системой взаимных отсылок. По жанру это отчасти похоже на гегелевскую «Энциклопедию философских наук».
Но у Гегеля – центростремительная система: абсолютная идея, пройдя через царства природы, истории, религии и философии, возвращается к самой себе, к самопознанию на новом уровне. А мой «Проективный словарь» – это центробежный тип мышления, который не подчиняет весь материал истории и культуры общему исходному принципу, а, напротив, порождает «расширяющуюся вселенную» многообразных интеллектуальных практик и теорий, которые все дальше удаляются друг от друга в пространстве потенциальных прочтений и текстов. Эта открытая система построена на доверии к читателю как сомышленнику и сотворцу.
О. Б.-Г.: Позвольте задать наивный вопрос: а для чего все-таки нужно создавать новые слова, термины, концепты? Во введении к Словарю есть особый раздел «Зачем нужны новые термины?», но он опирается на внутреннюю логику развития современной науки. А как это объяснить читателю-неспециалисту? М. Э.: Как вы сами заметили, Словарь охватывает все важное и значимое для человека, но еще не названное. Если предмет не выделен именем, он не входит в систему культуры, а значит, находится вне поля действия, как «мертвая зона», которая, как известно автомобилистам, представляет собой большую опасность на дорогах: это «слепое пятно», которое не отражается в зеркалах мысли и языка. «Ословить» явление, правильно подобрать для него компоненты значения (морфемы) – значит включить его в систему культурных координат, создать предпосылку для сознательной и целенаправленной работы с ним. Это своего рода словарная психотерапия и вместе с тем социотерапия, историотерапия: выведение предмета из бессознательного в область личного и общественного сознания. Помните, в Библии Бог приводит к человеку все земные твари и просит их «нарекать». «...Чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей.» Это во исполнение предыдущего обетования — о том, что человек должен наполнять землю и владычествовать над всеми тварями. Такова двуединая задача, поставленная перед Адамом в момент его сотворения: владычествовать – и именовать. Слово – магическое орудие, ворожба, а словарь умножает эту магическую силу, поскольку соединяет входящие в него слова в некую симфонию озвученных смыслов-заклинаний. Проективный словарь обладает прямым действием не только потому, что новое слово сразу вводится в систему языка, но и потому, что оно включается в действующую модель мироздания, начинает его творить, преобразовывать, продолжает работу Логоса, сотворившего мир. Избитые, штампованные слова лишены этой способности, они, как рабы, выполняют издавна возложенные на них функции. Полезные, утилитарные, просветительские, пропагандистские... Но проективный словарь – это миротворящий логос.
О. Б.-Г.: Чем привлекательно для вас мышление и изложение своих мыслей в форме словаря? Это ведь хотя и основной ваш словарь, но не первый, - мне до сих пор помнится ваша с Сергеем Юрьененом «Энциклопедия юности», вышедшая лет восемь назад. Какие преимущества в работе со смысловым материалом даёт такая форма? М. Э.: Словарь или энциклопедия позволяет наиболее компактно моделировать обобщенную картину мира, системно соотносить основные понятия, которые её образуют. Я вообще представляю мир не столько во времени событий, сколько в пространстве смыслов. Все, что многократно прокручивается во времени, в энциклопедии сжимается в обобщенное значение данного явления или понятия. Например, в «Энциклопедии юности» есть статьи о наших родителях, друзьях, учителях, о таких понятиях, как «любовь», «сексуальность», «бунт», «необъяснимое», «книги», «пишущая машинка», «диссидентство», «профессора», «общежитие»... В обычной, повествовательной (авто)биографии обо всем этом рассказывается в хронологическом порядке: о встречах с друзьями, о любовных переживаниях, о событиях, наполняющих жизнь. Но при этом не рассматривается общий смысл этих событий, то место, которое данный человек или явление занимают в твоей жизни. Именно такое обобщение оказывается в фокусе энциклопедического жанра. Все, что повествование представляет порознь, в форме отдельных случаев, эпизодов, энциклопедия стягивает воедино. В последние десятилетия появились энциклопедии одного автора: «Лермонтовская», «Розановская», «Булгаковская», где материал гораздо более спрессован и вместе с тем панорамен, чем в отдельных повествовательных биографиях этих людей. Вот мы и решили, что автобиография тоже может создаваться в виде энциклопедии.
Вообще, словарь или энциклопедия как творческий (не компилятивный) жанр — это самая полная форма сознания, гораздо более емкая, чем история, рассказ, нарратив. Если бы я хотел поделиться с читателем не отдельной мыслью, а всем своим сознанием в его целостности, я не мог бы сделать этого лучше, чем в форме словаря. Можно сказать, что Словарь – это вербальный портрет моего мозга (brain imaging), со множеством вспыхивающих в нем нейронов и синапсов, передающих энергию смыслов в виде системообразующих слов-понятий.
О. Б.-Г.: А как вообще этот жанр у вас зародился? М. Э.: Это случилось внезапно 33 года назад. В тот день, 12 марта 1984 года, я закончил большую статью – «Вещь и слово. К проекту Лирического музея, или Мемориала вещей». И вот, поставив точку, я предался заслуженному расслаблению, погрузился в горячую ванну и стал праздно размышлять о значении только что придуманного мною и при этом непонятного термина «агностический гностицизм» (до сих пор не знаю, что это такое). Вдруг сознание мое распахнулось, в него вошло какое-то большое пространство, а в нем — книга, вмещающая все термины моего мышления, и не только моего, а как бы всех возможных мышлений, насколько их дано охватить моему сознанию.
Книга явилась мне в форме Словаря, в котором все слова и понятия отсылали друг к другу, как бы вспыхивая трассирующими выстрелами. Слова не просто следовали одно за другим на плоскости листа, но пересекались каждое с каждым, определялись друг через друга, то есть это была стереометрическая книга. Каждое слово было выделено курсивом и даже прошито яркой нитью, которая связывала его напрямую со всеми другими словами - не через поверхность текста, а как бы насквозь, через третье измерение книги.
Словарь заключал в себе не слова, извлеченные из других текстов, а новые слова, которые могли бы стать терминами еще не созданных дисциплин и интеллектуальных движений. Книга не имела ни страниц, ни переплета - скорее, она предстала как многомерность перелистываемого пространства, легких воздушных путей, несущих от мысли к мысли. Впоследствии, лет через десять, я узнал это пространство на экране компьютера, когда передо мной впервые замелькали страницы Интернета.
О. Б.-Г.: Какие из введённых вами терминов уже вошли в научный обиход? Как они работают в тех научных областях, в которых укоренились? В какой степени совпадают эти заимствования из вашего персонального лексикона в русскоязычном и англоязычном научных сообществах? М. Э.: Терминов, в разной степени вошедших в обиход, – десятки: в областях культурологии, лингвистики, литературоведения, философии (онтологии, эпистемологии, этики), креаторики (науки о творчестве), общей теории гуманитарных наук. Например, термина «гуманистика», собирательного обозначения всех гуманитарных дисциплин, не было до того, как я назвал так цикл своих лекций в РГГУ (2004). А теперь этот термин используется на более чем двадцати тысячах русскоязычных сайтов. Из старых понятий, предложенных ещё в прошлом веке, закрепились «метареализм» (название поэтического течения), «видеократия» (власть визуальных средств коммуникации над общественным сознанием), «хроноцид» (времяубийство, насилие над естественным ходом времени, над историей, эволюцией). Из более поздних – «симпсихоз» (психическая взаимозависимость личностей), «гуглик» (единица информационной валюты, ссылка в системе Гугл), «пустоводство» (общественное ничегонеделание, производство пустоты). В английском языке из моих новообразований закрепились «transculture» и «transcultural» (в значении, противоположном мультикультурализму), «metarealism», «predictionary», «protologism» («протологизм» – слово, впервые предлагаемое для употребления), «inteLnet» (интеллектуальная сеть), «infinition» (инфиниция – дефиниция того, что по сути неопределимо), «videocracy», «chronocide»... Кроме отдельных слов, в обиход входят также терминологические словосочетания, фразы: «алмазное правило», «бедная вера», «лирический музей». Всё это нашло место в Словаре.
Что касается вхождения новых терминов в разные языки, обобщения делать трудно. В принципе, английский язык гораздо более подвижен, креативен и открыт обновлению. Русский язык неохотно принимает в себя новые слова – и, как ни странно, скорее усваивает те неологизмы, которые составлены не из русских, а из международных или английских корней.
О.Б.-Г.: Поскольку вы работаете в двух культурах одновременно – в русскоязычной и англоязычной, то было бы интересно узнать, в какой из этих культур вы находите большее внимание и понимание? Вообще, насколько различается рецепция вашей работы в этих культурах? На что преимущественно обращают внимание носители англоязычного сознания? М.Э.: В русском языке моя работа присутствует гораздо более объемно, чем в английском. Например, если считать изданные книги, то соотношение примерно 3:1 или 4:1. По-английски издаются более академические работы, то, что легче переводится, — или то, что мне самому легче написать на неродном языке. Эссеистика, нон-фикшн — например, книги о любви, об отцовстве — на английский еще не переведены. Среди наиболее воспринятых в англоязычной среде — следующие идеи/темы:
Русский постмодернизм (сама возможность такого явления в культуре, где модернизм был недоразвит или искусственно прерван).
Транскультура, т.е. пространство свободы от наличных культур и их психофизических идентичностей.
Бедная вера/минимальная религия (феномен постсекулярного/постатеистического общества).
Гуманитарные технологии, возникающие на основе гуманитарных наук, как средство преобразования мира (transhumanities).
В идеале, мне хотелось бы обращаться сразу к двух языковым средам: проговаривать что-то по-русски, что-то по-английски, – в «макаронической» стилистике, все более органичной для современного глобального общества. Такая двуязычная среда формируется, но медленно. Мои посты по-английски в Фейсбуке вызывают на порядок меньше реакций, чем русскоязычные.
О. Б.-Г.: Расскажите, пожалуйста, о работе Центра гуманитарных инноваций в Дареме, который вы возглавляете уже несколько лет. Что удалось сделать за это время? Как устроен этот Центр, кто с вами там сотрудничает – представители каких специальностей и культур? Какого рода трудности возникают в таком трансдисциплинарном и транскультурном взаимодействии и как разрешаются? Что даёт работа Центра лично вам для понимания собственной культурной работы (существо которой обсуждаемый Словарь отражает, насколько я понимаю, наиболее точно)? М. Э.: Центр был основан в 2012 г., и я возглавлял его три года, а потом мой контракт с Даремским университетом истёк, и в 2015 г. я вернулся в Штаты, в свой родной Эморийский университет (собственно, с самого начала так и было предусмотрено). За эти три года было сделано многое. В частности, возник большой сайт Centre for Humanities Innovation https://www.dur.ac.uk/chi/ , который я, по сути, сделал своими руками, с такими разделами, как «Депозитарий новых идей» и «Минима. Журнал интеллектуальных микрожанров». Было проведено несколько конференций, в том числе – одна международная, с сорока участниками, которые вместо традиционных докладов представляли манифесты, свои видения будущего в разных гуманитарных областях. Сейчас в Центре работают молодые учёные, которых я в свое время туда привлёк. Но они всё делают (или не делают) самостоятельно, я в это уже не вмешиваюсь, хотя остался «почетным профессором» Даремского университета. Такова, в общем-то, «дискретная» традиция западной академической среды: что сделал, то сделал, а уходя, уходи.
О. Б.-Г.: Приходилось ли вам отказываться от каких-то предложенных ранее слов или концептов – в связи, допустим, с тем, что вы сочли их неэффективными, или с чем-то ещё?М. Э.: Я такого не помню. Если слово или концепт оказываются нежизнеспособными, они умирают сами. Зачем я буду их убивать – да и как? Правда, есть одно слово «совок», которое я ввел в своей книге «Великая Совь» (1980-е) – оно стало употребляться скорее в уничижительном значении, хотя поначалу я вкладывал в него скорее лирико-юмористическое. Но я от него не отказываюсь, просто употребляю его в уже устоявшемся смысле – например, в недавней книге «От совка к бобку. Политика на грани гротеска» (2016).
О. Б.-Г.: С какими существенными возражениями со стороны гуманитарного сообщества вам приходилось сталкиваться во время своей работы?М. Э.: Проективная, конструктивная, трансформативная деятельность в области гуманитарных наук часто вызывает недоумение и возражения «чистых» специалистов. «Как можно создавать новые слова, термины, понятия, дисциплины?! Дело учёных – исследовать созданное другими и не вносить ничего своего.» Но суть в том, что всякая наука жива своими технологиями, практиками, возникающими на ее основе. У гуманитарных наук тоже должны быть свои практики, изменяющие и обогащающие то, что эти науки изучают. Чем была бы ботаника без садоводства, лесоводства, без практик выращивания растений?! Вот и гуманитарные науки, если они не способны ничего менять в языке, литературе, культуре, то есть, в областях, которые они изучают, — вырождаются в схоластику и оказываются на периферии общественного развития. К счастью, в западных университетах, переживающих кризис гуманитарных наук, растет понимание ценности проективных методов, выводящих за рамки чистого академизма. Вырастает роль «публичного интеллектуала», профессора, который не замыкается в стенах университетских аудиторий, но обращается к обществу в целом, формирует новые идеи и сам инициирует их практическую реализацию.
О. Б.-Г.: Что лично вам кажется самым значительным из вошедшего в Словарь? А что – ещё требующим доработки? М. Э.: Самое значительное в Словаре – это сочетание системности и креативности. Обычно они противопоставляются: системность — удел ученых, исследователей, а креативность — свободных художников слова и мысли. Но я убежден, что область языка и мышления располагает именно к системному творчеству, то есть, к одновременному зарождению целых групп соотносимых идей/понятий/наук. «Магический кристалл», о котором говорит Пушкин в «Онегине», – это именно сочетание магии и кристалльности (системности). Главное для меня в Словаре — это теория интеллектуального творчества, ставшая практикой, предъявленная как результат.
Думаю, в Словарь я включил все основное, что у меня к этому моменту накопилось в области гуманитарных новаций. Как краткий компендиум, он охватывает систему понятий и терминов почти всего ранее мною опубликованного — и кое-что предлагает впервые. В общем, Словарь — это самый реалистичный портрет моего сознания из всех возможных. Если есть произведение в жанре целого сознания – то вот оно!
О. Б.-Г.: Вот Словарь, дело вашей жизни, издан. Понятно, что он наверняка будет ещё дополняться и расширяться. А что вы сейчас делаете ещё, помимо работы над расширением возможностного поля гуманитарных наук? Какого жанра (каких жанров) тексты ещё пишете?М. Э.: Да все тех же жанров, что и раньше. И академические труды (философия, культурология, лингвистика), и эссеистику, и проективно-словарные тексты, и посты в Фейсбуке и в сетевых журналах («Сноб», «Частный корреспондент»). В петербургском толстом журнале «Звезда» я с 2014 года веду рубрику «Приключения идей», пишу по шесть полноформатных статей каждый год. Участвую в переводе своих текстов на английский. Вот недавно переводилась книга «Ирония идеала. Парадоксы русской литературы» (выйдет в августе в Бостоне), и мы с переводчиком в течение полугода обменялись 1800 электронных писем, по очереди предлагали разные варианты. Это тоже своеобразный жанр – со-перевод.
Как я упоминал, у меня в давней разработке еще один, потенциально более объёмный словарь – «Проективный словарь русского языка»: уже не понятийного научного аппарата, а разговорных, общелитературных слов, охватывающих бесконечную сложность духовного и предметного мира. Например, более ста слов только о любви, около ста – только о времени. Конечно, придется сокращать, так что из почти 3000 слов, вошедших в мои еженедельные рассылки, останется несколько сот. И, конечно, есть большой теоретический материал по вопросам словообразования. Может быть, возникнут даже два тома: теоретический – «Язык как система и творчество», и практический – «Словарь возможностей русского языка». Но это работа еще впереди, не на год и не на два.
Хочется также расширить жанр «Энциклопедии юности» – воссоздать в форме автобиографической энциклопедии не один возраст, а всю жизнь.
О. Б.-Г.: Я же добавлю в заключение, что энциклопедии иных возрастов (особенно тех, что следуют за юностью и молодостью, – по моему разумению, они куда менее осмыслены в нашей культуре, чем многократно идеализированные ранние периоды жизни) уже мечтаю прочитать – и начинаю представлять себе, что в них может быть написано. скачать dle 12.1
