10 апреля не стало Кирилла Ковальджи. Поэт, прозаик, переводчик, критик – он жил литературой, и она была для него всем. Он любил каждого, кто оказывался рядом, раздаривал себя бескорыстно, ничего не прося взамен. Он любил жизнь, и она отвечала ему взаимностью.О Кирилле Ковальджи говорят люди, которым он был дорог, и без которых не было его самого – всегда окружённого друзьями, учениками, читателями…1. Что значил Кирилл Ковальджи для современной словесности?2. Приведите одно из воспоминаний, связанных с Кириллом Владимировичем…3. Что для вас лично значил Ковальджи?
В опросе участвуют
Анна Гедымин, Эмиль Сокольский, Наталья Полякова, Элина Сухова, Виктория Чембарцева, Мария Малиновская, Александр Переверзин, Елена Лапшина, Сергей Филатов, Лео Бутнару, Владимир Коркунов, Елена Исаева.
Анна Гедымин, Москва:«Его место как наставника не сможет занять никто…»
1. Кирилл Владимирович Ковальджи был, я думаю, настоящим, в лучшем смысле этого слова, организатором литературного процесса. Он был просто создан для того, чтобы разыскивать талантливых поэтов и объединять их, разношёрстных, в принципе не объединимых, вокруг себя. К нему тянулась молодая творческая поросль, возле него, в руководимые им студии и семинары, собирались сливки новой поэзии. С ним было интересно, он не навязывал художественные вкусы, был доброжелателен, мягко ироничен, но строг при разборе стихов. И к тому же феноменально эрудирован
– читал наизусть сотни поэтических произведений, многие из которых окружающие слышали впервые. Сам Кирилл Владимирович с явным интересом участвовал в творческой жизни своих подопечных, ненавязчиво вразумлял их, давал уроки вкуса и художественного мастерства. Причём это не была попытка воспитать поэтических последователей и единомышленников. Достаточно вспомнить постмодернистов 1980-х годов, которых взял под своё крыло Ковальджи
– бесспорный традиционалист. Нет, ему был важен талант, и новизна, и кипение жизни. А ещё
– справедливость, возможность, пользуясь своим авторитетом, продвигать молодые дарования, помогать им выйти к читателям. В те же 1980-е Ковальджи, редактор отдела критики журнала «Юность», создал рубрику «Испытательный стенд», в которой ухитрялся печатать в принципе не публикабельных тогда авторов. Это очень их поддержало, позволило «себя показать и на других посмотреть», чтобы дальше плыть самостоятельно, создавать другие группы, в том числе знаменитый Клуб «Поэзия».
Я прекрасно помню 1990-й год, празднование 60-летия Ковальджи, на которое пришли все его тогдашние студийцы. Именно там Игорь Иртеньев прочитал теперь уже легендарное двустишие «Ничто, включая падежи, / Склонить не в силах Ковальджи».
На следующих юбилеях Кирилла Владимировича прежние студийцы появлялись редко
– они обрели известность, разлетелись по всему свету. Но зал был все так же полон, в нем опять шумели заносчивые молодые дарования. Потому что Кирилл Владимирович создавал следующие «точки притяжения», новые поэтические сообщества
– то возглавлял журнал «Пролог», то, в самые последние годы, Поэтический клуб в ЦДЛ. При этом он постоянно поддерживал поэтов и как один из секретарей Союза писателей Москвы, и как руководитель семинара молодых писателей в Липках, и как главный редактор журнала «Кольцо А»…
В этой созидательной роли Кирилл Ковальджи был уникален и незаменим. Его стихи будут читать и любить и дальше, о нём, я уверена, не забудут. Но его место как доброжелательного, эрудированного, неутомимого наставника целых поколений поэтов, боюсь, не сможет занять никто. Долго. Может быть, никогда. Это серьёзная потеря для русской словесности.
2. Помню, как меня в 1991 году принимали в Союз писателей, тогда ещё СССР. Почему-то требования к вступающим буквально за день изменились: вчера еще нужны были две рекомендации маститых членов СП, а сегодня, когда я пришла в приемную комиссию, располагавшуюся в ЦДЛ,
– уже три. И, конечно, возникла какая-то спешка, как всегда в таких ситуациях. Требовалось здесь и сейчас, за 15 минут, раздобыть рекомендацию авторитетного писателя, к тому же знакомого с моими стихами. Я безнадёжно выглянула в зал ресторана и
– о чудо!
– за одним из столиков обнаружила Кирилла Владимировича. Он, как всегда спокойно и с улыбкой, выслушал мою паническую просьбу и тут же, в лучших традициях заведения (то есть на салфетке), своим красивым почерком начертал подробный и весьма лестный для меня отзыв. Интересно, хранится ли где-нибудь до сих пор мое «приёмное дело»? Я бы так хотела теперь стащить из него этот уникальный документ, с годами ставший для меня бесценным.
3. В каком-то смысле Кирилл Владимирович был для меня учителем. Причём даже не в литературе, а в отношении к жизни. Так сложилось, что, начиная с 1990-х годов, мы каждое лето встречались в доме творчества «Переделкино» и взахлёб общались, прогуливаясь по дорожкам парка. Первым делом читали друг другу написанные за год стихи. А потом начинались долгие, насыщенные беседы обо всём на свете. Именно в Переделкино я узнала настоящего Ковальджи. Узнала о его детстве, о том, как он
– такой мягкий и с виду не героический
– умеет переносить удары судьбы. Я видела его в разных ситуациях: когда его предавали друзья, когда умирали близкие, когда рушились привычные для него общественные устои, когда подводило здоровье. И наоборот, когда он бывал воодушевлён открытием новых поэтов, новых друзей, когда писались стихи или проза… Видимо, сам того не подозревая, Кирилл Владимирович преподал мне уроки стойкости и самообладания. И объяснил, что максимализм
– не единственно правильная жизненная позиция. Мы далеко не всегда совпадали во взглядах на литературу. Например, я довольно прохладно отношусь к Блоку, которого Кирилл Владимирович боготворил. А теперь знаю на собственном опыте, что совсем не обязательно вдрызг ссориться с тем, кто не любит твоего любимого поэта.
Видимо, Кирилл Владимирович тоже что-то находил в нашем переделкинском общении. Например, как я узнала из его дневниковой книги, я была первой, кто посоветовал ему почитать Прилепина. Не помню этого. Правда, моих восторгов по поводу его ранних произведений Кирилл Владимирович, судя по дневникам, не разделил.
А ещё я узнала, как Ковальджи бросается на помощь. В 2014 году я попала в крайне трудную житейскую ситуацию. Я никого ни о чём не просила, но Кирилл Владимирович сразу предложил помощь как секретаря Союза писателей Москвы. К счастью, она мне не понадобилась.
Уход Кирилла Ковальджи для меня
– огромная личная утрата. Я всегда буду помнить этого светлого и мужественного человека, своего доброго старшего друга.
Эмиль Сокольский, Ростов-на-Дону:«Ковальджи – поэт душевного здоровья…»
1. Ковальджи – поэт редкого душевного здоровья. Много ли у нас таких – столь оптимистично-светлых и радостно-гармоничных? Столь активно восстанавливающих связи человека с миром? Говорю это, не забывая, что гармоническое сознание существует не только благодаря, но и вопреки, – иначе оно было бы лишь уделом неопытных, романтически настроенных юношей... «В прекрасное верю, но грустное знаю…»
Да, есть и другие поэты такого настроя, но Ковальджи, при всей интимности лирики, при всей индивидуальности почерка, художественного мышления, одновременно и надындивидуален; беседуя с ним, воспринимаешь в его лице не просто умного и оригинального собеседника, но и словно саму правду жизни – поскольку в нём есть всё, что укрепляет корни жизни. А что для человека важнее жизни?..
2. Однажды Кириллу Владимировичу (ему тогда было уже 85) показалось, что я не остался впечатлён его новыми стихами, которые он мне прочитал в кафе, где мы традиционно встречались. «Я видел твоё лицо, – позже сказал он мне, – и меня это здорово отрезвило». И рассказал о делах давно минувших дней, о своём очень сильном увлечении. Та женщина ему сразу сказала: то, что ты пишешь, мне не нравится, неинтересно! «И как это повлияло на дальнейшее развитие событий?» – спросил я. – «Я не обиделся. Я стал развиваться, писать лучше. А до этого писал просто нормальные стихи, которые укладывались в обычный фон поэзии семидесятых. – И добавил: – В последнее время меня раздражает обилие профессиональных поэтов, которых можно не читать. И не нужно. Нашёлся в Смоленске любитель, который коллекционировал поэтов Серебряного века, он издал уникальную антологию, в ней 450 имён! Вспоминается Блок, написавший об одном авторе: "...но, конечно, господин Д. не поэт. Это наше русское бытовое явление...”»
Да, Кирилл Владимирович был скромен, звездой себя не считал; присылая свои новые, ещё не опубликованные стихи, просил судить их «построже».
3. Настоящий друг. Это удивительно? – при такой-то разнице в возрасте? Да, удивительно, невероятно. Но это так. Мы в течение всех восьми лет знакомства морально поддерживали друг друга, дарили друг другу книги (он мне – интересных современных поэтов, живущих в Москве, я – брал по два экземпляра книг питерских поэтов в магазине до Невском), говорили на самые разные темы – в том числе не имеющие отношения к литературе. У нас были секреты, тайны, в том числе сугубо мужские (конечно, они не подлежат разглашению, сколько бы лет ни прошло). И – твёрдая уверенность, что мы сблизились на веки вечные. Да и сейчас не расстаёмся.
Наталья Полякова, Москва:«Он помогал нам разбираться в системе координат современной поэзии…»
1. Кирилл Владимирович обладал редким талантом притягивать творческих молодых людей. Поколения поэтов прошли через его поэтическую студию. На занятиях он учил главному – умению слушать других, читать других, восхищаться другими. Его эрудиции и памяти хватало цитировать десятки стихов разных авторов. Вдумчиво читать стихи других поэтов – это очень важное умение в поэтическом мастерстве. Надо читать, чтобы не повториться, чтобы оттолкнуться и продвинуться дальше. Он помогал нам разобраться в системе координат современной поэзии, да и в поэзии вообще. Дальше каждый из нас шёл сам, новыми – своими – дорогами. И студия Кирилла Ковальджи, получается, была своеобразной «кузницей» поэтов. Конечно, не все посещавшие его студию сказали своё слово в литературе. Он этого и не ждал. Но помогал всем без исключения. По-человечески, по-дружески, по-христиански. Я тоже многим ему обязана. Буду отдавать этот долг другим.
2. Расскажу три истории на тему: «Однажды я спросила Кирилла Владимировича».
История первая. Однажды я спросила Кирилла Владимировича, почему он всегда в хорошем настроении и никогда не унывает, в чём секрет? На что он ответил: «Когда закончилась война, я так обрадовался, что с тех пор не перестаю этому радоваться». Этот урок оптимизма не раз помогал мне в трудные периоды жизни.
История вторая. Однажды Кирилл Владимирович сказал: «Люблю общаться с молодёжью. Когда общаешься с ровесниками, понимаешь, что сам уже пожилой человек. А с молодыми свой возраст перестаёшь ощущать, сам становишься молодым...» И таким он был почти до конца.
История третья. Однажды в Липках (на Форуме молодых писателей) в личной беседе я сказала Кириллу Владимировичу, что один поэт признался, что любит меня, а я ответила, что тоже люблю его, но воспитание не позволяет нарушить обещание верности мужу. И тот поэт, к слову, тоже был несвободен. «Как быть? Как жить?» – всхлипывая, спросила я Ковальджи. Он погладил по руке и сказал по-отечески: «Пиши стихи. Больше ничего не остаётся. Я, – добавил он, – тоже иногда влюблялся. А ведь у меня жена и трое детей… Сердце разрывалось, и я писал стихи о любви. Это не излечивало от чувства, однако становилось легче. Но никогда жене не изменял». О чём это воспоминание? О любви и верности. О том, чего современному миру так не хватает. И о том, что поэзия – это та соломинка, за которую можно держаться.
3. Ангел-хранитель. Ни больше ни меньше. Он и Римма Казакова. Они дружили, и для меня это были два близких, почти родных, человека. С тех пор, как мы познакомились, я всегда ощущала их заботу. Эти два имени для меня неразрывны. Не помню, чтобы я их о чём-то просила. Это было не нужно. С ними можно было поговорить обо всём, и я говорила. Они умели слушать и понимать. А это счастье, когда тебя понимают. Светлая память…
Элина Сухова, Москва:«Он не дождался гения…»
1. Кирилл Ковальджи вроде бы (если посмотреть на год рождения) человек прошлой эпохи. Но он удивительно современен. Авангардно современен! Он был открыт всем веяниям (хоть над чем-то зачастую мягко подтрунивал). Будучи человеком необычайно образованным, он сознательно и очень талантливо экспериментировал с формой, не теряя в содержательности и поэтичности. Для него были одинаково легки, естественны, равновелики как чёткая рифма, так и белый стих, верлибр, «спрятанные» рифмы. А в прозе он был легок без поверхностности, ироничен, полон мягкого юмора. Не ощущалось в нём надрыва, безысходности, тьмы. Хотя исторические времена на его век выпали весьма и весьма безрадостные. Но его внутренний свет позволял щедро делиться – вокруг него во все годы его литературного служения вилась талантливая молодежь. О нет, он не ментор с указкой – туда иди, сюда не иди! Он был собеседником, мудрым змеем, рядом с которым сами собой менялись векторы, шлифовались взгляды и мнения, структурировалось направление. Не знаю, каким образом, но Кирилл Владимирович был всегда обо всех в курсе (не знаете, какой новый поэт блеснул на семинаре в Москве, Кишинёве или Ереване – спросите у него). Мог заодно сказать, есть ли у него будущее, от какого поэтического «корня» идет этот побег, да ещё и процитировать «первоисточник». Я не знаю, у кого ещё из наших современников есть такое потрясающее чутьё на таланты.
2. Я – один из организаторов Совещания молодых писателей Союза писателей Москвы, отвечаю за семинар поэзии. А Кирилл Владимирович был многолетним, бессметным и основным ведущим этих семинаров.
Декабрь 2014 года, промозгло, дождеснег и снегодождь, мы – участники и соведущие Семинара – идём по вечерней, неприютной и жутко слякотной Москве от помещения журнала «Октябрь» в сторону метро. Идти далеко, Ковальджи такой маленький рядом с рослыми семинаристами… И в этой куче народа как-то особенно отчётливо видно – все группируются вокруг него. Те, кто идёт впереди, сзади, по бокам – непроизвольно повёрнуты к нему. Что-то договаривают, обсуждают, апеллируют к его мнению. Он устал – это заметно, – но отвечает, поддерживает беседу, договаривается, кого будем обсуждать завтра. Он остаётся на автобусной остановке – ему проще добраться до дома так. И мы стоим с ним, ждём его автобуса. Вдруг он так тихо и грустно говорит: «Столько талантов, столько средне-хороших, а гения что-то не видно. Такого, чтобы всю поэзию на дыбы поставил. Давно жду, давно ищу и, наверное, не дождусь…» Снег, дождь, слякоть. Он не дождался…
3. Нелепо признаваться в любви к Ковальджи, для любви у него есть семья. Нелепо превозносить как литератора – для этого есть критики, есть толстые журналы, что в этом хоре значит моё мнение? Я простой, бытовой эгоист, человек ритуалов и привычек. Я их люблю и очень тяжело меняю. Кирилл Владимирович – мощнейшая привычка, камень, на котором очень много построено как в моём мировоззрении, так и в поэтической системе, он – мудрый змей моей личной космогонии. «Незаменимых нет» – глупая фраза. Я с ней в корне не согласна. Камень Ковальджи закопан так глубоко в мой фундамент, что я пока не очень представляю, как дальше будет стоять здание…
Виктория Чембарцева, Кишинёв (Молдавия):«Его любили все ученики и ученицы…»
1. Мы земляки с Ковальджи. И он, и я из Молдавии. И в нём, и во мне намешано множество разных кровей. Вслед за ним, на вопрос о национальности я иногда говорю: «бессарабка»…
После окончания Литературного института Кирилл Ковальджи вернулся на родину и проработал более пяти лет в газете «Молодёжь Молдавии», организовал в Кишинёве литературное объединение «Орбита», которое в своё время посещали многие начинающие поэты и прозаики.
Кирилл Владимирович – тонкий лирик, объективный критик, поэт-философ… А ещё – Учитель с большой буквы! Он тот, кто мог не просто учить, но
научить. И передать свои знания – не наставляя, не настаивая, не выдавливая из тебя истинно твоё, а мягко направляя, легко и открыто обсуждая ошибки и неудачи, искренне радуясь успехам.
Одна из колоссальных заслуг Кирилла Владимировича –невероятное количество переводов молдавских и румынских авторов, среди которых: Эминеску, Динеску, Буков, Лупан, Бутнару (долгие годы это была не только дружба, но и творческий тандем: Лео переводил стихи Кирилла на румынский, Кирилл переводил стихи Лео на русский), и особо любимый, выделяемый Ковальджи румынский поэт – Никита Стэнеску, которого он мне советовал прочесть в оригинале.
Он долгие годы представлял молдавскую литературу для русскоязычной аудитории: рекомендовал, продвигал, помогал с переводами на русский и публиковал произведения авторов из Молдавии в многочисленных журналах и сборниках.
2. Лет семь мы – не реже раза в месяц-два – переписывались, поздравляли друг друга с праздниками и днями рождения (он всегда находил время на ответ, даже тогда, когда уже сильно болел, пусть с задержкой, но отвечал: «
Я стараюсь вести осмысленный образ жизни, что-то делаю, пишу, размышляю, Читаю мало –
глаза подводят...»). Я иногда присылала ему свои стихи и прозу, советовалась; он – в ответ – присылал свои и спрашивал: «Как тебе?». В ответ я терялась: ОН спрашивает меня! Кто я?! И
где ОН в литературе!..
Помню, как он приезжал в Кишинёв. Четыре года назад. Была осень, мы встречали Кирилла Владимировича на вокзале. Он вышел из вагона – легко, изящно, даже франтовато! Словно летел над перроном – молодой седой человек с неизменной улыбкой! А вечером мы договорились вместе поужинать – он хотел что-то простое, но национальное молдавское. Я торопилась с работы, понимала, что опаздываю, но по дороге всё-таки забежала в магазин и купила отложенную с утра чёрную сумочку. Дело в том, что в этот день я взяла с собой коричневую сумочку, которая не подходила к моим чёрным сапогам. (По-хорошему, сумку в тон нужно было купить давно, но я всё откладывала). Вообще-то я спокойно отношусь к вещам, но в тот вечер посчитала невозможным для себя идти на встречу с Кириллом Владимировичем с такой не подходящей к сапогам сумкой! Я вспомнила бабушку, которая говорила, что женщина должна в любой ситуации выглядеть безупречно! Кирилл Владимирович и моя бабушка были одной породы – бессарабская интеллигенция!.. В общем, прибежала в кафе и, извиняясь за опоздание, показала Кириллу Владимировичу новую сумку (заранее упрятав в пакет «неподходящую»). «Красивая!» – одобрил он… Так эта сумка и стала для меня «сумкой Ковальджи».
Ещё помню, как в Липках он иногда обращался ко мне по-молдавски. «Хочется иногда поговорить на
нашем языке!» –произносил он.
Можно бесконечно вспоминать запавшие в душу моменты, связанные с Кириллом Владимировичем. Его любили все ученики и ученицы – его невозможно было не любить, в него невозможно было не влюбиться!
3. Помню, когда мы готовили с ним совместный проект – Ковальджи переводил на русский для сборника «Буквы на камнях» своего друга по Литинституту Абрама Аликяна, а его самого на армянский перелагал Давид Матевосян (сын классика армянской прозы Гранта Матевосяна). Так вот, когда Кирилл Владимирович отвечал нескольким адресатам одновременно, он всегда подписывался: «Ваш». Он действительно был НАШ, безвозмездно отдавая себя всем нам – ученикам, друзьям, родным и читателям!
Бесконечно уважаемый Мастер и нежно любимый Учитель, друг, родной человек с необъятной душой, мудрый, внимательный, обожаемый! Мне будет не хватать его…
Мария Малиновская, Москва:«Он был мне дедушкой…»
1. Большинство представителей этой самой словесности лично или заочно знали Кирилла Владимировича. Он как будто встречал каждого на входе в разнородный литературный мир, делился опытом – опытом других встреч. А собственный опыт, как никто, умел оставлять за скобками, не навязывать – и в плане жизни, и в плане поэзии. Этим, наверное, больше всего и помогал каждому сделать свой выбор, услышать себя – через внимательное и деликатное отношение другого. И мало кто догадывался, насколько глубоко он на самом деле переживал за тех, кто оказывался с ним рядом – даже на краткий срок. Он всё равно продолжал следить за их судьбой, искать и читать публикации, думать о них, не напоминая о себе. Он помнил сам, и этого было достаточно.
2. Самые дорогие, как правило, очень личные.
Он всегда был на стороне любящих. И был готов встать вместе с ними против многих, если надо – против всех, – если понимал, что этих двоих связывает.
Многое было. Но Кирилл Владимирович для меня прежде всего – тот вечер, когда из другой страны набирала номер телефона и слышала: «Конечно, помогу».
3. Думаю, это уже понятно. Это был не «литературный наставник», не старший друг (он даже подписывался «Кирилл»). Это был родной человек. Я поздний ребёнок, дедушек не застала. Он был мне дедушкой. И останется.
Александр Переверзин, Москва:«Кирилл Владимирович всегда держался в тени…»
1-3. Вряд ли я буду оригинальным, все это знают и понимают, но всё-таки… Сейчас уже можно говорить о том, что Кирилл Ковальджи — один из самых блестящих литературных наставников, – не только наших современников, но и вообще в истории русской поэзии. Одно только перечисление авторов, посещавших в разное время студии и семинары, которыми руководил Кирилл Владимирович, займёт несколько страниц. Кто-то там промелькнул, а кто-то задержался на годы, переходя вслед за Ковальджи из студии в студию. Об этой его стороне будет написано множество мемуаров, причём поэтами разных поколений. Интеллектуал, энциклопедист, знаток поэзии, он создавал среду, в которой авторы могли развиваться. Это не значит, что Ковальджи буквально учил кого-то писать стихи, это невозможно. Но он обладал уникальной способностью показать, как это делают другие. Меня поражала твёрдость, но при этом точность и взвешенность суждений Кирилла Владимировича. Это позволяло ему говорить о стихах всё, что он думает и делать это так, что автор не обижался. И, пожалуй, я не знаю поэта, который мог так внимательно слушать, понимать и принимать других поэтов. Кирилл Владимирович всегда держался в тени, не перетягивал на себя внимание, но все вокруг понимали, рядом с личностью какого масштаба находятся.
Историй множество. Хочу сейчас вспомнить такую. Я коллекционирую географические карты. И вот однажды на семинаре, который проходил после моего дня рождения, Кирилл Владимирович протянул мне несколько атласов и карт средины прошлого века: атлас Крыма пятидесятых годов, карты Румынии и Венгрии того же времени, и ещё несколько. Это был шикарный подарок.
Елена Лапшина, Москва:«Его стихи были написаны от избытка жизненных сил…»
1-3. Скорби чужды казённые слова. Но люди сказали однажды очень точно: «душа болит», «останется в наших сердцах», «большая утрата», «незаменимый человек» – всё так. Кто его заменит (не в литературе – в жизни)? Пусть литературоведы исследуют, какое место занял в словесности поэт Ковальджи. Но в отличие от многих, его стихи были написаны от избытка жизненных сил, а не от недостатка, от душевного и поэтического здоровья, и потому сами становились целительными, смещали читательский взгляд на мир в сторону доброго, красивого, здорового. Кирилл Владимирович любил поэзию и много знал наизусть. Я помню, будучи у меня в гостях, он читал нам с подругой стихи на французском, румынском, ещё на каких-то языках, а мы восхищённо слушали. Он был добрым другом и таким же добрым учителем. Имея чуткий слух, он различал направленность дарования учеников и взращивал в них то, что могло бы наиболее полно развиться, никогда не «прогибая» под свой поэтический вкус. Мне не хватает его. Мне никогда не будет его хватать, и никто никогда не займёт его место. Но то, что он дал мне, многим из нас – осталось с нами. Значит, и он остался.
Сергей Филатов, Москва:«Он всегда знал, что нужен…»
1. Кирилл Ковальджи – большой мастер слова. Он часто удивлял и восхищал своей энциклопедической памятью, находил такие слова в стихотворениях, что они точно отвечали образу, который хотел изобразить поэт. У него было абсолютное знание русского языка. Это отличало его стихи от многих нынешних поэтов.
2. В моих воспоминаниях Кирилл Владимирович всегда в движении. Он хотел и много ездил к читателям. Он хотел и вёл мастер-классы, где его ждали и любили молодые поэты. Он много писал, его охотно издавали – стихи, прозу, эссе. Он любил выступать, и у него всегда был отличный контакт с аудиторией. Он много работал с молодёжью на мастер-классах Форумов молодых писателей, на рабочем месте в Фонде СЭИП и в интернете. В частности, в журнале «Пролог», где он многие годы был главным редактором.
3. Я постоянно ощущал его рядом. Всегда, когда нужно было о чем-то спросить, посоветоваться, дать оценку тому или иному произведению, он был рядом и был готов помочь. Он всегда знал, что нужен читателям, коллегам и друзьям.
Лео Бутнару, Кишинёв (Молдавия):«Я был счастлив, что старший собрат из Москвы одобряет мои искания…»
1. Кирилл Ковальджи был (да и останется – через своих воспитанников) талантливым многоплановым писателем. Важно уточнить: писателем-переводчиком, благородным и щедрым связным русской и румынской литератур. Настоящим мастером перевода! Ковальджи был синтетизирующим создателем, открытым как традициям, так и современности, тонко понимающим изменения в эстетическом восприятии человека, и мира в целом – в непрерывном и неизбежном процессе
осовременивания. Вот почему среди более молодых коллег и он словно чувствовал себя молодым; он резонировал с их исканиями и творческими находками.
Наш друг пользуется большим признанием и в Румынии – не только как переводчик, но и как оригинальный поэт, часть стихов которого имел честь перевести и я. Вместе мы создали антологию «Вечерня 12+1», в которой – в двуязычном варианте – опубликованы 12 румынских поэтов в переводе Кирилла Ковальджи и сам он – в моём переводе.
2. Весной 1977 года благодаря Кириллу Ковальджи я пережил непередаваемые чувства. В газете «Комсомольская правда», в обзоре о творчестве молодых поэтов Молдовы, Кирилл Владимирович отметил и мой дебютный сборник «Крыло на свету», выделяя персональные, своеобразно-метафорические и стилистические нюансы. Я был счастлив, что старший собрат из Москвы одобряет мои искания.
3. Мы много раз встречались и работали над переводами в Кишиневе, Москве. Путешествовали вместе. В Румынии я сопровождал Ковальджи и «ассистировал» ему во время получения премии фестиваля «Дни и ночи литературы» (Нептун/Констанца), премии имени Михая Эминеску (Ботошани). Проводили время в дискуссиях вместе с ним и его коллегой по Литинституту, румынским поэтом Тома Джордже Майореску (он сейчас живёт в США). Мне всегда импонировала его деликатность, внимательность и, конечно, эрудированность.
Владимир Коркунов, Москва:«Ковальджи был свечой, к которой слетались неофиты от литературы…»
1. Он стремился не к славе – к людям. И потому его значение будет возрастать – сообразно той воронке пустоты, которая образовалась после его ухода. Ковальджи был свечой, к которой слетались мотыльки-неофиты от литературы. Только не опалял – согревал. И света его хватало на всех.
2. Мне бы хотелось оставить личное – личным. Хотя бы сейчас, пока так сложно написать в отношении Кирилла Ковальджи слово «был».
Вспомню последнее. Через несколько дней после записи интервью (мы беседовали в больничной палате; в этот день Кириллу Владимировичу было лучше, и он мог полусидеть), он позвонил мне, но я не смог снять трубку. Готовил срочную новость в эфир о теракте в санкт-петербургском метро. Набрал вечером 9 апреля. Мы согласовали текст, убрали абзац о Евтушенко («раз он умер, лучше не надо!»), и Кирилл Владимирович сказал: «Ну что же, теперь – в печать»
(интервью опубликовано 27.04.2017 г. в Exlibris НГ. –
Прим. ред.) Через несколько часов его не стало.
И если бы я опоздал с ответным звонком, нашлись бы слова, способные меня оправдать?
3. Он был для меня образцом чести и человечности – я учился у него относиться к людям. Он был не просто другом. Стоило несколько раз поговорить с Кириллом Владимировичем, и ты понимал – твоя семья (не по крови, а личная семья) — стала на одного человека больше. А теперь она осиротела.
Елена Исаева, Москва:
«После его ответа можно было не сомневаться, что обретаешь истину…»
«Вот и всё – смежили очи гении»… – да, говорю это всерьёз, потому что считаю, что ушел из жизни тихий гений – Кирилл Ковальджи. Ушёл так же негромко, как и жил. На одной неделе хоронили двух поэтов – Евтушенко и Ковальджи. Оба примерно в одно время учились в Литинституте, оба прожили длинную жизнь. Не хочу проводить никаких сравнений, но считаю, что утрата Ковальджи для русской словесности не меньше, чем Евтушенко. Огромная это потеря для всех нас – не только его близких и учеников, но и для всего литературного процесса, который во многом формировался его руками. Почти исподволь, незаметно, но формировался, потому что кого ни возьми – практически все сегодняшние поэты прошли через семинар Квальджи – сначала в «Юности», потом в «Московском Рабочем», потом на совещании Союза писателей Москвы, потом в Липках… Даже не буду перечислять всех, кто обязан ему своим вхождением в литературу – это известно… Так мягко, но точно «ставить руку» начинающим писателям умел только он. Да и не начинающие тоже многим ему обязаны – не только делами и поступками, а и просто разговорами, словесной поддержкой. И вот жёсткое ощущение ветра в спину, потому что «оголился тыл», потому что ушел человек, который был камертоном для нескольких поэтических поколений. И теперь нельзя позвонить ему и спросить: «Кирилл Владимирович, а как вы думаете…» – и не сомневаться, что обретаешь истину.
«Он подготовил нас к своему уходу», – сказал на поминках его сын Александр Ковальджи. Да, Ковальджи никогда не хотел никого беспокоить, он всех щадил и жалел, и даже в смерти остался верен себе – уходил постепенно, не неожиданно, смиряясь и смиряя с неизбежностью своего ухода. Я была у него месяца за два… Он говорил, что, вроде, ничего не болит, но слабость и ничего не хочется – ни новости смотреть, ни читать, ни даже писать! Мысли приходят, а записывать их уже не хочется. И посмотрел таким взглядом, из которого было ясно – он мудрый человек, он понимает, что всё это значит. И от этого взгляда хотелось завыть беззвучно, но что тут изменишь?
Вот и пошёл «Обратный отсчёт» (название одной из его книг) – из смерти в вечность. «Шестое чувство – это, думаю я, чувство судьбы… Чувство пути, путеводной звезды, призвания. Внутренний верный компас. Как жаль людей, обделённых этим чувством!» Любая его строчка навсегда будет свидетельствовать о высочайшем мастерстве автора. Ушёл писатель, который, казалось, с необычайной легкостью мог выразить любую мысль просто и доступно каждому. Это нечастый дар среди ищущих сложностей литераторов. Ушёл массовый писатель, к сожалению, массам неизвестный. «Я один из самых эклектичных и «беспринципных» поэтов… Вот вам венок сонетов, вот верлибры, вот «зерна», вот любовная лирика, вот политическая, вот философская, вот простенькие стихи, вот экспериментальные… Я сам не знаю, что вам порекомендовать…» Ушёл учитель, который даже в самом несовершенном стихотворении мог разглядеть будущего настоящего поэта, ушёл надежный друг, на поддержку и совет которого всегда можно было рассчитывать. Ушёл человек, умевший восхищаться чужими стихами больше, чем своими. Но смех его, шутки, голос всё равно звучит: «Не забывайте, ребята, что поэзия, как конвертируемая валюта, должна быть оплачена судьбой». Его поэзия оплачена. И её у нас никто не отберет.
«В каждом деле надо ставить точку.
У последней научись черты
Славить завершающую строчку
Ради беспощадной красоты».
Опрос провёл Владимир Коркунов
скачать dle 12.1
