Часть I >
***
Я контролирую каждое своё движение так, как будто являюсь персонажем сериала с огромным рейтингом.
Я не могу избавиться от ощущения, что ошибаться нельзя.
Этот страх, что каждая ошибка может дать начало череде жестоких мутаций, из которых не выберется никто.
Словно жизнь – это приближение к битве, а я – воин разрушения, апостол смерти.
И никакого плюшевого детства.
Каждое слово, произнесённое в быту, меня царапает, превращается в звезду, норовит стать текстом, мантрой, проклятием.
Моей душе нужен аппарат Илизарова.
Целую Будду в лоб. Сегодня первый раз к нему попробовал обратиться, и ответ не заставил себя ждать. Полз на коленках к своей мечте, сверкая голыми пятками, и приполз. В поклонах рассыпался, стал уверенней.
Будда, Будда, даруй мне, пожалуйста, гармонию. Отучи контролировать и просить о себе, научи наслаждаться и делать людей счастливее.
Каждую секунду умираю от наслаждения. Делаю из своих ошибок амулеты и драгоценности, обереги из ран, святую воду из грязной памяти.
Раздеваюсь, освобождая себя от имени, от возраста, от пороков и добродетелей. По мне можно теперь ходить, как по ковру. Из меня можно делать небо. Беззаботный, распадающийся, двуличный, мозолистый, цельный, жилистый – выговариваю себя заново, выпеваю себя без музыки.
21 сентября 2015
***
Одно из самых ярких впечатлений детства – колумбийский телесериал «Я люблю Пакиту Гальего».
Она не умела плакать, родившись без слёз, и должна была пройти пять испытаний, чтобы искупить грехи своего отца.
Особенно врезался в память эпизод с писательницей, притворявшейся инвалидом и заманивавшей к себе богатых девушек, которые затем исчезали. С ней внезапно очень сблизилась Пакита, не зная, что её ждёт.
Там была жуткая развязка – одна персонажка даже получила несмертельное огнестрельное ранение в голову (!)
А вообще – сериал добрый, трогательный, таинственный. Я его никогда не смотрел – вот в чём главная странность. Хватило каких-то крохотных урывков, чтоб потом вспоминаться годами.
Пакита стала для меня призраком, я её не помнил даже на лицо (лицо актрисы), но сам дух этой истории вселился в меня с какой-то ошеломляющей воображение силой.
Всю жизнь себя с ней соотношу. Она – это и есть я даже, если уж совсем радикально мыслить. Бесполезно сейчас пересматривать сериал, потому что тот фантом, что у меня в голове сформировывался так долго, с первоисточником уже не имеет ничего общего.
Как прыжок с нераскрывшимся парашютом.
4 сентября 2015
***
Любовь – это только для нулевых. В 2009 мне было 20. Всю оставшуюся жизнь я обречён возвращать. Эти кусочки шифера с детсадовских помоек прикладывать к телу, содрогнувшемуся в первый финальный раз. Созданный как биологический инструмент, я мог бы уже ради нескольких завитков умереть. Моё тело – дореволюционная фотография в потрёпанном ретроальбоме, в крупицах тишины, тьмы и хаоса.
Лезть.
Девяностые – я садовник роз, живущий в сериальном мире. Шариковой ручкой на плохой бумаге сто тысяч раз слово «странно». Вильям, Маргарет – калька детских впечатлений, результат просмотра бесчисленных сериалов. Они любят друг друга, убивают, ревнуют, разбиваются в бесконечных автокатастрофах, снова оказываются живыми. Игра до полового созревания. Я бегаю по комнате, в доме никого нет или мне так кажется. Эпизод сменяется эпизодом. Слишком много действия, слишком мало сюжета. Такое чувство, что все герои отрицательные, но в каждом так жутко и жестко проступает человеческое, что отбрасываются всякие сомнения. Что означает эта игра, ведь играет ребёнок без жизненного опыта? Или я никогда не был ребёнком? Или это никогда не было игрой?
13 марта 2015
***
После повести «Любовь» Анджелы Картер и фильма «Любовь» Михаэля Ханеке любовь перестала быть любовью. Эти два произведения искусства её присвоили. Свели общее к частному, хотя, наверное, хотели сделать наоборот. Что означает желание назвать так –иронию или крайнюю степень серьёзности и уникальности?
Я не знаю за Ханеке, но за Картер готов сказать точно – абсолютно никакого кривлянья.
Она придумала любовь заново, запатентовала любовь.
Описала так, как будто до неё не любил никогда и никто, любви вообще не было, любовь теперь не в человеческих отношениях в первую очередь, а под обложками маленьких дерзких книжек, колибри разлетевшихся по космической пустоте нашей духовной имплозии.
Я люблю к тебе.
Засушенный цветок. Ты такой берёг очень.
Люби меня печально и мрачно, ужасно сильно люби меня.
Пожалуйста, помни, что любовь прекрасна и вечна, всегда сбывается.
Под твоими длинными ресницами.
21 сентября 2015
***
У человека из сна твои черты. Но он делает то, что ты никогда не сделаешь. Фантом. Больше я, чем ты, но всё-таки ты. Ты, схваченный мною, в этой пыльной шкатулке, которой грезит в душной зимней комнате моё сухое измученное тело.
Среди кошмара следующего дня я постоянно вспоминаю этот сон. В нем, конечно, опять есть лестницы, и лифт, и подъезд, но нет дома. Почему мне никогда не приснится дом, дом, мой дом? Там бы пели ангелы, и я улыбался. Ведь в домах поют ангелы, а в подъездах блядство и кровь.
Но всё-таки мне симпатичны они своей таинственностью, места перехода, места сквозняков и неприкаянности – закоулки, подъезды, тупики, коридоры и арки в ад.
Мне всегда снятся объятия, но никогда не снится любовь. Вся моя жизнь – объятия без любви, волшебство без результата, и я даже не отвечаю за свои слова, потому что диктует голос. Но с этими объятьями пришло такое бешеное спокойствие, всё озарил такой небесный свет, а ведь и оно на пустом месте. Замираем от счастья на пустом месте, вены режем тоже на пустом месте, и сны, сны, конечно, видим на пустом месте, но они такие красивые…
30 декабря 2014
***
То, что мы увлекаемся новыми людьми, чтобы забыть старых, – это штамп из дешёвых мелодрам. На самом деле в душе место есть для всех, и оно расширяется, увеличивается – так, что душа начинает напоминать эрегированный член, готовый вот-вот взорваться, взрывающийся, безмятежный, а потом снова набирающий обороты – от каждой мысли сильнее солнце.
Едва ощутимый запах пота у вечерних блужданий в прошлом и настоящем. Думать о ком-нибудь – всё равно что чувствовать потную подошву на своем лице, струйку мочи, затекающую в рот, смелость дыхания.
Хочется быть жестоким. То палачом, то жертвой. То жертвой, то палачом.
Бабочки страдания порхают по комнате, садясь на ошалевший от свежего воздуха живот. Бабочки похоти долбят в очко. Любовь улыбается. Терпение чешется невыносимо, хочется содрать с себя всю личность, оставив только сладкую кровавую корочку, на которую тут же слетятся насекомые.
25 августа 2015***
Он простил меня. Дерево растёт, вкопанное в потолок. Опять лотос. Говорит, что колючки окрашены, это надолго, на несколько лет, а потом позеленеют, или придётся подкрашивать самому. Я выбираю фиолетовый, иначе так можно сойти с ума от бесконечности любого микроскопического выбора и насыщенности мгновения. Кончики белые, краска их не поглотила, это создаёт ощущение ещё большей поразительности, и от рассматривания выделяется гормон радости, а я иду по дождю, и второй день дождь, июнь, под осенней курткой драная оранжевая футболка, он когда-то меня простил.
День неправильных потолков, твои ногти сбивают этот каприз, дерево растёт, путая низ и верх, лотос пахнет.
Я хочу, чтобы извлекать из себя занозы было приятно, чтоб цветы вплетались в мышечные волокна, а плавило солнце кожу, и вода играла лучами, как твоё сгоревшее без молочка для загара небо, до которого больно жить и так долго трогать.
Это странно – вот был же луг, а стал влюблённостью с временем и пространством. Вот были леса, а, смотри, вдруг взяли и превратились в чувства.
7 июня 2016
***
Мы столкнулись в библиотеке. Она обрадовалась мне, раскинула руки, чтобы обнять, но я не отреагировал, и тут же быстро убрала руки. Смешалась. Ей, скорее всего, в этот момент показалось, что я отталкиваю, создаю дистанцию, а я такой просто есть. Но мне почему-то стыдно, как будто сделал что-то плохое, и это чувство стыда, этот камешек в ботинке – отличная платформа для усталости, скуки и отвращения.
С объятиями всегда так. Они к месту когда – это Иисус целует Иуду и держит так крепко-крепко, и любит Иуду Бог.
И нет больше никакой Библии, никакой логики, никакого мира. Только эти два парня без того, что они оставили.
22 августа 2015
***
Верить в Бога нельзя. Бога можно только знать. Или не знать. Это абсолютно бытовая, лишённая всякой романтики встреча. Скупая и точная.
Говоря здесь о Боге, я говорю именно о Боге. Я не намекаю на любимых людей, которых мы часто наделяем божественными чертами. Пока они беспокойны, я говорю о Боге.
С ним невозможно не встретиться живому человеку. У него есть тело. Гениталии. Душа. Голос. Он иногда нас чуть-чуть осыпает смертью. Смерть – это когда тоже все хорошо.
И без ангелов, которыми напичкана квир-культура, возможна близость. И вообще без культуры возможна близость. И без близости она возможна.
Бог – брат. Бог – друг. Бог – любовник.
И когда тебя предают, а потом израненного бросают гибнуть, – это тоже Бог, это его нежность и забота.
Когда от тебя много-много разноцветных проводков, опутывающих весь мир, и каждое прикосновение похоже на удар током.
20 сентября 2015
***
Слава несуществующим номерам – всегда хочется быть ещё кем-то; не тем, кем ты являешься. Я пытаюсь разбудить это желание.
Я постоянно хожу сам за собой, но исчезаю слишком быстро, не успевая уловить того, другого. И мой удел – это цветы и гематомы, это гематомы, переходящие в цветы и это цветы, переходящие в гематомы.
В витринах среди цветущих кактусов меня бьёт нервная дрожь, потому что цветущие кактусы больше всего похожи на мой страх и на мою страсть и на мою боль и на мою жажду жизни. Они жёлтые, они фиолетовые, они бьют зеркала, заменяя их место; выполняя роль острия сказочной иглы, ввергают в столетний сон.
Кактусы – лучшие друзья романтиков, бойцов, тихие приятели вдовцов, поэтов и онанистов; со своим шмелиным безрассудством, с каплями дождя, мочи, крови, спермы на своих макушках; с каплями дня, с каплями ночи.
4 мая 2013
***
Очень понравилась мысль о том, что у западных людей стена служит лишь фоном для изображаемого человека, а у восточных – это неразрывное целое: человек и стена, стена и человек. Вспомнилось кино «Человек в стене» тут же. Или взять хотя бы текст Эдогавы Рампо «Человек-кресло» – стена, зеркало, кресло; действительно зыбкое присутствие, присутствие-отсутствие без однозначности. Вроде ты есть, и вдруг тебя уже нет, или тебя уже нет, или оно никогда тобой и не было, несло само себя, трогало-теряло опоры. В таком контексте уже и о смерти рассуждать бессмысленно как-то. Да и о жизни тоже. Одно только мерцание, один только приглушённый свет, рябь, пробелы, прогулка в молчании без гуляющего. Дьявол говорит: «Нельзя такое писать».
28 мая 2013
***
Мне иногда кажется, что ко мне подселяется сущность моего дедушки. И вот он, 1933 года рождения – это я, куда-то уходит современный язык, начинаешь говорить и вести себя как старик, приходит ощущение долгих лет за плечами.
Души людей после смерти могут, расщепляясь, присоединяться ко всем оставшимся в живых кровным родственникам? Они не уничтожаются, как говорят атеисты. И не возносятся на Небо или в Бездну/не находят жизнь в новом существе путём перерождения, как говорят верующие. Нет, они просто становятся нами, всасываясь незаметно. Они вытесняют нас. Скоро от нас самих ничего не останется.
Сущность мёртвых разрастется в сущности живых, как на дрожжах. Мы и сами не заметим, как станем ими. А потом с такой же лёгкостью разрушим свою жизнь тем же самым способом. Чтобы стать покадровой копией без воли и свободы. Чтобы проиграть уже без зажатости между жизнью и смертью. Чтобы проиграть вечность.
7 октября 2015
***
Как же мне хочется вообще ни с кем и никогда не разговаривать. Только напевать одну-единственную мелодию. Чтобы она всё пелась и пелась. И убивала моих приятелей. чтобы они, хрипящие и искалеченные, ползли по линолеуму.
Таким был важным запах его пота, что мне захотелось лишить его сознания.
«Давай сломай во мне чувства все. Давай убей во мне музыку».
Ничего. Просто я сплю по двенадцать часов в день. Наркотик. Но бодрствование – это тоже. Когда я трезв и не сплю, не могу метафизически проснуться. Чувствую себя тяжёлым, телом, хочется прибить кровать к стене, прибить к ногам солнечный свет. Есть – пошло, готовить себе – пошло, ходить в магазин за едой – пошло, заходить в интернет – пошло, гулять по вечерам с ними – пошло. Пошло пить, чувствовать, думать о себе, думать собой.
Пошлость должна быть обожествлённой, у неё должны быть свои иконы. Радость от сломанных слов и недомоганий.
14 августа 2013
***
Меня сейчас вообще не тянет на алкоголь, или я подавляю в себе это желание. Там, где я живу, сейчас пить не получается. Запятая именно после слова «живу», а не после «сейчас». Всё вокруг слишком земное и печальное. Много алкоголиков, людей, вызывающих жалость или отвращение (хотя в мире ничего не может вызывать отвращение), но нет романтических спивающихся, упивающихся натур, скользящих по волшебным алкогольным мирам. Нет поэтов. Нет даже плохих поэтов. Нет безумств, вероломства, зато много тревоги, и тревога мешает дышать.
Когда я пью – это сакральное, сногсшибательное, это должно быть сакральным. Я могу пить только так.
1 августа 2013
***
Человек, который не просит нежности, имеет власть. Не мешает сердечку любить, слипшемуся сердечку. А мне нравится говорить, что тело – вот оно, в зелёной воде, крапива, морские водоросли, и царапина под правым соском.
Кошки, эти гипертрихозные гномы, прислуживают королю сна.
Я обхватываю луковицу под тканью, и она такая сырая и сморщенная. От макушки пахнет полями, полынью... Помешательство – слабая шёрстка, мертвой кусочки кожи, каждое прикосновение убивает маленькую фантазию, похожую на пронзённую иглой бабочку, на откушенную Садой Абэ луковицу, отрезанную внезапным пробуждением – глаза вытаращены, пульса нет.
Папа попал в больницу.
Я ласкаюсь его влажными коридорами – очень больные нежности для очень больных людей, приветливая весна, озорное солнышко.
Подо мной пол светится. Надо мной небо кристаллизуется. Вокруг меня воздух засахаривается. Голоса дрожат. Я живу, лёжа на белой хрустящей простыне.
Подоконники марта под скошенными ногтями.
30 марта 2016
***
Разглядывать ноги и забывать про лица. Всё, что связано с движением к пустоте, с приношением никому того, кто нашел общий язык с естественными опорами.
Язык ног меня успокаивает. Это одержимость. Я почти уже становлюсь фетишистом и вместе с тем как будто мучительно для себя открываю новую реальность.
Пляжный футбол, барефутинг, удары ногами в единоборствах, дезодоранты и спреи для ног, различная обувь, футфистинг, подрагиваюшие во время секса пальцы ног, потные ступни, окровавленные, искалеченные… или их полное отсутствие, заменённое протезами. Мир, перевёрнутый с ног на голову.
Потребность расчленять и соединять заново перестает казаться излишеством. Хрупкость или брутальность доказывается только нелепым способом. Хождение по льду, по стеклу и по гвоздям, затаптывание основ.
Человеку для того, чтобы научиться летать, нужно сначала осознать свои ноги. А осознав, осквернить.
Как говорила Марина де Ван в своем интервью в связи с фильмом «В моей коже»: «Нога меня очень волнует».
Если бы можно было знать и писать ногами, тексты бы не казались такими серыми, в них не было бы надоевших слов и повторяющихся глаголов, а стук сердца воспринимался бы иначе. Здесь точно что-то большее, чем просто эротическое, чем просто жажда свободы:
«Не было никаких других звуков, кроме топота его ног, стука его сердца в груди, его свистящего дыхания.
Кожа на подошвах ног уже не была белой и нежной. Ороговела, приобрела цвет земли. Ногти обломались, пальцы на ногах раздались в стороны, чтобы лучше цепляться за землю, за камни, за стволы деревьев» (Ж. М. Г. Леклезио).
14 августа 2013
***
Я могу вообще лишить эти записи дополнительных смыслов, оставив только череду своих влечений и одержимостей – пальцев, стоп, ударов, прикосновений, взглядов, подмигиваний, шагов, бега, пота, кожи, крови, волос, войны тел (брутальнойбрутальнойбрутальной), войны в смерть.
Эротика – это всегда добивание. Но она и сестра нежности. Это попытка расчленить и собрать заново; изнасиловать и очистить, вернуть к чистоте; забить и воскресить. Здесь придуманная жестокость, потому что настоящая не проговаривается. Здесь уступка, поэтому точность сравнений страдает. Но здесь – рана. Рана, которая не знает пути и сама по себе очень похожа на счастье. Счастье безгранично, и оно пытается хоть как-то обозначить себя через фетишизм и безумие.
28 августа 2013
***
Её сумасшествие, сумасшествие дюрасовской Клер – это не только особый взгляд, но еще и нагромождение противоречий. Речь не ведёт к объяснению, развязке, разгадке; она ценна сама по себе, обещая нам вечный текст, текст без конца. Эта одержимая нас запутывает, уводит от книги к глубинам собственных представлений. Она похожа на нашу бабушку, мать, соседку или даже на фанайловскую Машеньку, которая «видела упыря». Вдруг начинаешь думать о счастье в ином ключе, о счастье из стихотворений Ольги Седаковой, о парадоксальном счастье, покойном счастье, об искуплении, отречении.
Текст нас заманивает, гипнотизирует, ставит нам подножки и отвечает вопросами на ответ о судьбе и Боге, разделяя постижимое где-то среди зимы, чистоты, последовательности.
Мы не похожи на читателей даже тогда, когда наша голова отрублена и потеряна навсегда, но и на читаемое мы как-то не слишком уж и похожи (только временами, в одиночестве и в подвалах, среди заляпанных кровью стен).
10 сентября 2013
***
Кислотный код существования неизвестен, и я во власти пульсирующих тёмных энергий жду очередного кратковременного открытия мистического коридора, в котором моё спасение.
Цвет – чёрный. Блаженный и экстатический. Мистическим коридором я называю момент, когда исчезает как будто бы время, разрывающее меня в мясо; момент – все плывёт, парит, на своих местах, я безумно счастлив, как никто в мире, я брызгами, солнцем себя люблю, сливаюсь с природой, веками, такая волшебная свобода, такая сияющая радуга.
Коридор – цвет – вкус – перед глазами все новое, он редкий, он может не открыться, пройти в эту дверь, собрать песок, бешеное наслаждение от существования, все клетки, все воспоминания, ощущения, ракеты, вспышки, взрывы, новолуние, ясность. Пройти в эту дверь, собрать песок.
Очень сложно открыть дверь, сделанную из материала другого мира, осознать своё тело, собрать себя, больше не шататься, разрываясь от надежды, больше не знать – быть.
Ощутить тяжесть ворот, спонтанность перехода от несчастья к счастью, непредсказуемость этого перехода, зов жизни, такой зыбкий толчок, опоздавшее начало, грань.
Оглянуться на дверь, которой нет. Стоять голым в огромном тёмном коридоре, трястись, трястись, улыбаться, трястись, сделать шаг, споткнуться, сделать шаг, почувствовать свою ногу, кровь в ней, воздух в лёгких, облепить себя своим именем как знаменами всех любимых имён, когда-то любимых, стёрто, безумно люблю, стёрто, умираю от чувств, стёрто, не могу больше так, стёрто.
Обрести покой в этой тишине. Выйти в красоте.
7 августа 2014скачать dle 12.1
