В преддверии Всемирного Дня Театра (27 марта) и скорого юбилея Уильяма Шекспира (26 апреля) «Лиterraтура» обратилась к нескольким поэтам с вопросами [1]:
1. Интересен ли вам современный театр? Что кажется вам наиболее любопытным в современном театре, наиболее ярко характеризующим его тенденции?2. Спектакли каких театров вы предпочитаете посещать и почему?3. Расскажите о наиболее интересных театральных постановках, увиденных вами за последнее время.4. Видите ли вы в современном театре что-то созвучное собственной поэтической работе? Откликаются ли в ней так или иначе ваши зрительские впечатления?
На вопросы редакции отвечают Санджар Янышев, Елена Зейферт, Глеб Шульпяков, Света Литвак, Елена Исаева, Герман Лукомников, Фазир Муалим, Татьяна Данильянц
__________________
Санджар Янышев:
1. Поскольку всё уже придумано, скажу словами моего персонажа, который не любит театр: как можно выдержать трехчасовое действие на одном среднем плане?.. Он, персонаж, – фотограф, поэтому понятно, чего хочет он: ежедневно, ежесекундно создавать свой театр – историю света, уходящую корнями в лица живых существ или в анимированные этим светом предметы, камни, дома. Чего хочу я?
Не являясь завзятым театралом, я ценю в современном театре то же, что в кинематографе: его тяготение к «документалке», так называемый «вербатим», когда взятое из жизни событие или явление подвергается всестороннему – с подключением зрителя – исследованию. «Мой театр» – это интерактивный спектакль с несколькими возможными финалами, где в руках зрителей – пульт с функцией обратной перемотки. Театр, рушащий «четвертую стену», обременяющий и высвобождающий, синкретический и оголенный, «театр жестокости» Арто, да и «бедный театр» Гротовского – тоже.
2-3. Несколько спектаклей, увиденных в Театре.doc, вполне соответствуют этому «моему театру». Но и представления «Поп-механики» Сергея Курехина, актуализирующие мистериальное, литургическое начало сценического действа (древнюю основу Театра).
Не так давно я побывал в «Гоголь-центре» на спектакле «Идиоты». Пьеса Валерия Печейкина создана по мотивам одноименного фильма Ларса фон Триера. Подобно главному «догматическому» произведению 90-х, спектакль режиссера Кирилла Серебренникова – это жесткое исследование современной реальности. Только нашей, российской. Герои устраивают идиотические акции, бунтуют и провоцируют, полностью обнажаются, подвергаются насилию и предаются смерти, однако ничто из происходящего на сцене не вызывает такого шока, как появление в финале настоящих, не придуманных «идиотов» – больных синдромом Дауна артистов московского «Театра Простодушных». Они не говорят, они танцуют. Надев балетные пачки, в обнимку с актерами «Гоголь-центра» – они танцуют под музыку Сен-Санса… Вот где меня накрыло!
4. Каждый поэт мечтает написать роман, каждый прозаик – пьесу. Театр как выход за пределы данного (тебе) рода письма — вот что по-настоящему интересно. Поэзия — уже давно не «крестики-нолики», не «умные столбики», не форма околомузыкальной (рифмо-ритмической) мастурбации. Выяснение отношений со своим Я (каким бы лирическим героем оно ни прикрывалось) выполняет не художественную, а, скорее, психотерапевтическую задачу, стало быть, к искусству прямого отношения не имеет. Любой полилог – если это не шизофреническое расслоение отдельно взятого сознания – испытывает а) границы лирического высказывания; б) нужду в новых средствах выражения. Поэтому идеальным (повторю: идеальным!) произведением литературы, с моей – сторонней в отношении современного театра – точки зрения, могла бы стать пьеса для чтения с яркими авторскими ремарками, ставящими под сомнение линейность и «придуманность» разворачиваемого действия; смесь Николая Гоголя с Блаженным Августином.
Елена Зейферт:
1. Театр – моё заветное пространство. И этого пространства в моей жизни становится всё больше, и оно всё ближе: мне встречаются друзья-театралы, режиссёр Мастерской Петра Фоменко оказывается соседом на отдыхе на Корфу, актёры выбирают мои стихи и стихи моих друзей для постановки…
В современном театре наиболее интересно преодоление условности. Порой этот процесс парадоксально достигает дна, и пьеса «соглашается» на максимальную условность – например, на стилизацию репетиции, «читки».
Надеюсь, что современный театр совершит переход от «режиссёрского театра» XX века к новому веществу – театру, в котором равноценны зритель, актёр, режиссёр. Пока доминирует режиссёрский театр. К примеру, таков Электротеатр «Станиславский» на Тверской, при всём синтезе в нём театра, музыки, кино, танца, изобразительного искусства в их устремлении создать «электрозону» восприятия.
Ещё одно достоинство театра XXI века – синергия различных видов искусства на новом витке развития, когда искусства притягиваются друг к другу, чтобы показать свою силу и автономность.
Согласитесь, как мало даёт читателю и зрителю произведение, когда оно одномерно. Современный театр обретает всё больше возможностей для проявления объёмности произведения, его многомерности, работает с разными плоскостями, ракурсами, углами восприятия.
Одна из тенденций современного театра, плоды которой мне не всегда по вкусу, – осовременивание классики. С другой стороны, если кто-либо из молодёжи именно после современной постановки «Ромео и Джульетты» обратится к книге Шекспира в хорошем переводе, а то и в подлиннике, разве это плохо?
Высокие технические возможности театра нашего времени – здесь и плюсы, и минусы… Просто посетите Центр Мейерхольда с его сценой-трансформером, и я позволю себе сейчас замолкнуть.
Вовлечение зрителя в пространство художественного произведения, неотделимость художественного от реального, доказывающая реальность художественного, – этот диалог с реципиентом сегодня, несомненно, продолжается. Для меня слишком дорог «эпический театр» Брехта, и я ценю его развитие, а не «возмущение функции».
Рада, что театр – часть моей профессиональной деятельности: в РГГУ веду курс «Анализ художественного текста (драма)», большое внимание уделяю представителям «новой драмы». Студентка Юлия Кузьмичёва написала в прошлом году под моим руководством курсовую работу «Александр Молчанов как представитель «новой драмы», пришла к интересным выводам, увидев, в чём Молчанов индивидуален и традиционен.
На нашей кафедре теоретической и исторической поэтики РГГУ работает известный исследователь «новой драмы» Сергей Лавлинский, с 2012 года вместе с Викторией Малкиной они ведут спецсеминар «Визуальное в литературе», на котором уделяют немалое внимание театру. Этот семестр по инициативе студентов они начали с посещения спектакля «Скрипка Ротшильда» в ТЮЗ (режиссер К. Гинкас) и анализа возможностей визуального в рассказе и спектакле.
2. Бывает, что не ходишь в какой-то театр, раз обманувшись. Дуешь на воду, обжегшись на молоке. Так, меня пока не заманить в Геликон-Оперу, после очень давнего, в 2006 году, просмотра осовремененного ими, а скорее раскрашенного «Кащея Бессмертного» Римского-Корсакова. Блестящие вокалисты и дирижёр не избавили от ощущения демонстрации лубка. Но всё же планирую поход к ним, чтобы изменить впечатление. Пару лет не ходила в МХТ, где в 2009 увидела перевёртыш чеховского «Иванова». Начали с последнего действия, а закончили первым, Иванов стрелялся для надёжности в конце каждого действия. Мой студент, единственный, кто не прочёл пьесу перед просмотром её в театре, вопрошал – а зачем Чехов ввёл в пьесу призрак жены Иванова? Конечно, в повторяющемся жесте Иванова можно увидеть неотвратимость его самоубийства, уйти в подтекст пьесы. Вышла с ощущением полного абсурда – но не было ли это сверхзадачей режиссёра? Персонажи перешагивали через бруски и леса на сцене, и я вместе с ними.
Я люблю разные театры и разных драматургов, от Шекспира до Мартина МакДонаха, от Екатерины II до Максима Курочкина. В Москве мне больше всего интересны Московский драматический театр имени Пушкина и Мастерская Петра Фоменко. По разным причинам. К примеру, в театре Пушкина ожидаешь катарсической экспрессии, эксцентричности, в Мастерской Фоменко – разнообразия стилей: от эпической гармонии до удара наотмашь… По нескольку раз наведалась в Центр Мейерхольда и Театр.doc, представление об этих театрах пока оседает в сознании, меня снова тянет на их пьесы.
3. Всегда поражает разное, будь то эстрадная броскость постановки «Летние осы кусают нас даже в ноябре» Ивана Вырыпаева в Мастерской Петра Фоменко или бескомпромиссность творческой интенции и эпатаж «Доброго человека из Сезуана» Бертольта Брехта в театре Пушкина.
Вырыпаевская постановка минималистская, порой зрение зрителя сужается до оранжевой сумки в руках героини, из которой та вынимает воспоминания и прогнозы, в том числе букет невесты и груду мужской обуви… Вырыпаев играет аллюзиями – от Беккета до автоинтертекста, его «Осы» похожи на фрагмент его же «Иллюзий». Здесь внутреннее не совпадает с внешним, как пальто с его карманом. Абсурдная фабула дополнена нераскрывшимися бутонами сюжетов. Пьесу поставила норвежка Сигрид Стрем Рейбо, ученица Сергея Женовача, ей удалось при хорошем знании русской фактуры наблюдение за героями Вырыпаева со стороны, в то время как драматург смотрел изнутри их картины мира.
Постановка по Брехту меня как филолога и поэта-переводчика сразу удивила новым переводом довольно известной пьесы. Как выяснилось, перевод был сделан специально для этой постановки, Егором Перегудовым. Режиссёр Юрий Бутусов утверждает – любящим людям жить опасно, они становятся слабы и уязвимы. Несмотря на эксцентричность Бутусова – эта пьеса не метафорична и, по сути, она актёрская.
В конце декабря прошлого года актрисы Ирина Линдт и Анна Багмет на базе Культурного фонда Валерия Золотухина и Международного союза немецкой культуры создали постановку «Liebовь», где процентов 80 звучащего текста составила моя любовная лирика. Благодарна Ирине и Анне за выбор моих стихотворений и неожиданный подарок к Рождеству. Очень рада и послевкусию: зрительницы прислали мне потом письма и сообщения, многих из них заинтересовало откровенное по боли стихотворение «Мужчина, увязший в своей пустоте...». Собственные любовные стихи, да в таком большом количестве, в исполнении двух талантливых женщин произвели на меня неожиданный эффект. В их интерпретации рефлексирующая, дерзкая, надменная лирическая героиня получила больше прав на счастье, вызов, боль, чем в моём сознании. Может, и прав был Бахыт Кенжеев, когда писал о моей любовной лирике: «Во-первых (что очень необычно в поэзии нашей) вроде бы целомудренная любовная лирика, а в то же время иной раз и весьма чувственная. (Это комплимент, потому что «стихи о любви» в обычном своём бытовании уже набили мне как читателю порядочную оскомину). Читайте, мальчики, радуйтесь возможности подсмотреть за гордой и умной, но сходящей с ума от любви девочкой. Читайте, девочки, учитесь тому, как сходить с ума по мальчику (а что поделать? на роду написано!), но не забывать своей гордости, своей высокой корысти – потому что только через любовь (в том числе и нелепые телодвижения, да) мы приближаемся к пониманию смысла жизни». Вторая часть спектакля для меня началась за кулисами, где Ирина и Анна так солидарно меня обнимали. Спасибо. За то, что другие люди, и такие красивые, читают наизусть твои стихи и в этот момент живут ими.
Могут быть интересны как поставленные, так и просто написанные, но ещё не нашедшие своего режиссёра и актёров пьесы. Вот Александр Молчанов в своём Фейсбуке предложил как-то создать сайт – банк таких пьес, куда могли бы обращаться режиссёры. Я бы как читатель туда тоже заглядывала.
4. Греческая драма, по Гегелю, – синтез лирики и эпоса, а Аристотель вообще заблудился, характеризуя драму как род: для лирики и эпоса он нашёл субъектный критерий, а для драмы – нет. Напряжённость драмы – дар ей от лирики. Почему бы не взять эту черту, изменённую на новом витке, обратно в лирическое произведение?
Поэтика драмы даёт поэту и его читателю многомерное, объёмное представление о произведении, лирические мотивы встают в тексте как театр, слышна полифония. Эту образность, на мой взгляд, хорошо передаёт поэтическое высказывание Андрея Таврова об ипподроме (произнесённое не в связи с театром): «Его пластика свободна и доступна глазу, для которого лошадь состоит из множества жестов, словно костёр в клетке в два видимых прута, не считая незримых и стеклянных – голоса и жестов самого жокея, от которых игра внутренней и (больше) внешней уязвимой жестикуляции лошади от жертвенности переходит к слиянию с внепредельным объемом космоса».
Несовпадение визуального и происходящего – эту игру ракурсов тоже дарит лирике пьеса. Читатель пьесы видит деление на явления, а зритель – нет, в то же время акты и сцены меняются на глазах у зрителя, а не читателя. Попробуйте оживить таким образом лирику, она точно станет живой.
Порой драма происходит внутри одного лирического слова, одного звука. В моём стихотворении «Bellerophontē – греческий дух латинской буквы» греческий дух живёт внутри латинского языка. Девушка Необула (героиня оды Горация) томится за унылой пряжей. Она разглядывает в окне купающегося в Тибре, смывающегося с предплечий масло юного Гебра. Но на самом деле её томит другой всадник, её внутренний дух – герой Беллерофонта, чей конь Пегас с пузырьками неба на копытах. Необула окликает героя, пропевая долгий греческий гласный на месте краткого латинского (Bellerophontē!), и греческий дух откликается на зов, растёт, Греция выходит из склепа Рима. Стоит назвать вещь первичным именем, и она придёт к тебе. Разве это не драма?
Глеб Шульпяков:
1. Мне интересен не столько современный театр, сколько феномен театра как такового, особенно театра репертуарного, государственного – каким он сложился в России к нынешнему времени. В юности мне довелось поработать внутри этой волшебной шкатулки. В «Новом мире» (№ 7, 2015. –
Прим. ред.) я все вроде бы уже рассказал об этом. Хотя театр такая вещь, что если его вирус однажды попал в тебя, ты будешь болеть им всю жизнь. Тенденции? Не знаю, не слишком слежу. Наверное, желание использовать любой материал, включая классику, для достижения собственных театральных целей, такое эстетическое рейдерство. Плюс документальный театр, это одно из главных направлений в нынешней ситуации, я думаю.
2. Много лет подряд я был завсегдатаем Чеховского театрального фестиваля в Москве. Это был настоящий театральный праздник, причем не наш провинциальный, а международный. За лето ты мог познакомиться, не выезжая из Москвы, с ярчайшими работами мирового театра. Специфика таких фестивалей – это в основном пластический театр, конечно. Театр, не требующий переводчика. Хотя великолепные драматические спектакли Робера Лепажа шли с субтитрами и нисколько не теряли от этого. Это и есть тот театр, который я люблю. Соединение пластики и драмы, слова и звука, движения и статики, мысли и медитации.
3. Это работы Юрия Бутусова, они неровные, есть не слишком удачные («Три сестры»), а есть «Макбет. Кино» с потрясающей Лаурой Пицхелаури и «Бег», где сила высказывания преодолевает театральные условности окончательно. «Бесы», последний спектакль Любимова, он идет в театре Вахтангова. Можно пересматривать этот спетакль уже ради одного только Сергея Епишева, в прошлом ильхомовского студийца, кстати (он идеальный Ставрогин, на мой вкус). Хотя самые мои любимые спектакли остались в прошлом, это «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» Арье и «Плоды просвещения» Фоменко. Все это Маяковка конца 80-х, куда я пришел подработать студентом и «влип» на всю жизнь. В «Розенкарнце» тогда играла моложежь, все они теперь звезды (Марычев, Миркурбанов, Мадянов). А спектакля нет.
4. Напрямую никак, но мне совсем небезынтересна сценическая подача поэзии. Читатель как слушатель и даже зритель. Мне бы хотелось найти оптимальную пропорцию. Это началось с брусникинских вечеров поэзии в МХТ, наверное, – там наши стихи читали артисты. Потом продолжилось на видео (мой «Несгораемый ящик»), а летом прошлого года мы сыграли поэтический спектакль «Флейта и Красный». Премьера состоялась в Театре.doc, но мы продолжаем играть его на других площадках, так что добро пожаловать.
Света Литвак:
1. Нравятся поиски и нравится хорошая классическая игра. Режиссёрские и актёрские проекты, которые черпают часть своей эффективности в интуитивном следовании специфической логике зрительского восприятия, делают уже полдела. Опыт, язык и чувство, сочетание беспристрастного взгляда с мистифицированным представлением о человеческих отношениях – это должно быть в идеальном спектакле. Если спектакль нравится, то далеко не сразу становится понятно, почему. Если вообще становится. В современном театре вижу установку на поиск яркого неординарного визуального решения.
2. Не будучи театралом, посещаю театры спонтанно и по случайному выбору. Иногда по совету друзей. Чаще – удачно.
3. Перечислю:
Театр «Около дома Станиславского» Юрия Погребничко, спектакли: «Перед киносеансом», «Три мушкетёра», «Предпоследний концерт Алисы в стране чудес».
Электротеатр Станиславский: Нило Круз «Анна в тропиках». Режиссер Александр Огарёв. Понравилась форма, сценическая работа, эффекты.
Театр «У Никитских ворот» И.А. Бунин «Дело корнета Елагина», режиссёр Марк Розовский.
Студия «Театр» Алексея Левинского. «Кафка. Беккет». Франц Кафка «Замок» (фрагменты). Сэмюэль Беккет. «Последняя лента Крэппа» (актеры – Ирина Луковская, Алексей Левинский, Артем Трошин, Виктор Плотнов. Режиссер Алексей Левинский) особо рекомендую. И цена билетов смешная – 100 р.
4. Театральные проекты Всеволода Лисовского в Театр.doc. Это та самая эстетика «не Х», о которой писал Н. Байтов. Это близко и моему проекту «неполучающийся перформанс».
Проекты В.Л., на мой взгляд, могут осуществляться как таковые лишь в той мере
, в какой они не признаются или не получаются или не оправдывают ожиданий. Такова история постановки «Пир» Платона. Я была на премьере. Зрители сидели за столами, перед ними дымились горшочки с мясом, манили очищенные малосольные мандарины, откупоренные бутылки вина. Действие спектакля происходило тут же, за столами. Зрители приглашались к всамделишному пиру. Но, странным образом, они почти не прикасались к еде и питью, предпочитая оставаться зрителями, но не участниками процесса. А к угощению относились, видимо, как к декорациям. Кроме этого, Диотима предлагала всем желающим помыть ноги, никто не отреагировал, кроме моего приятеля, которого уговорила я. Мы же не отказались и от угощенья. «Пир» повторялся ещё несколько раз, уже без «пира» и по-разному, но, как мне кажется, спектакль стойко держит марку неуверенных проб. На спектаклях В. Л. очень силён серный запах провала. Мне это нравится. Это скандал, а это всегда интересно.
Я участвовала в репетициях «Пира» с Лисовским на семинаре по Платону в РГГУ, которые ничем также не закончились. Важен процесс.
В.Л. в течение года посещал соцприёмник во Владыкино, где временно проживают бомжи, пока им оформляют документы и пристраивают в другие места. Некоторые живут подолгу. По четвергам В.Л. и, время от времени, примыкающие к нему сочувствующие приходили на встречу с бомжами. Я с некоторого времени посещала эти репетиции-беседы. Всё та же идея постановки «Пира». Бомжей угощали чаем, сдобой, сладостями. Вели беседы «о благе», «о справедливости», «о любви» или о чём они захотят сами. Начали читать Платона. Сначала мы им читали текст, философы объясняли некоторые понятия. Затем распределялись роли. Бомжи потихоньку втягивались в действо. «Сократ» так увлёкся, что на каждую встречу приносил свои новые соображения по поводу его речей, очень вжился в роль, но через полгода куда-то пропал, бесследно исчез. Спустя какое-то время и «Эриксимах» (бывший военный переводчик с немецкого) отбыл в дом престарелых. А конфликтный, но благостный величавый длинноволосый старец Евгений Владимирович, которого мы однажды застали обритым наголо, и долго не могли признать, просто умер. Он всегда просил меня читать за чаепитием (пиром) свои стихи. Видеозаписи бесед поначалу велись, потом оператор перестал появляться. Репетиции буксовали. Конечным результатом должен был стать фильм-спектакль. Но поскольку главные герои исчезли, надо было начинать всё сначала. Тем не менее, идея постановки «Пира» силами бомжей была каким-то образом задействована, получилась история-спектакль многомесячного приближения к Платону. Один из участников «перформативного действия», бомж-сомалиец, совершенно обрусевший в ходе странствий, приложил палец к губам: «Тс! Ничего не надо говорить… Лучше молчать».
Ибо духовные усилия всегда спорны и эфемерны.
Конечно, в таких проектах не избежать отношений эксплуатации. Так же, как и в постановках, где задействована тема трудовых мигрантов: таджиков, узбеков, каракалпаков и т.д. Это «Акын-опера» и мигрант-балет «Шпатель». «Акын-опера», к слову сказать, – лауреат премии «Золотая Маска» 2014 г. плюс «Специальная Премия Жюри музыкального театра» плюс номинация на Премию – «Лучший спектакль-эксперимент». Спектакль этот живой, состав героев меняется. Был вариант, где рассказы героев прерывались чтением стихов (о стройках о таджиках, о любви и путешествии на Восток) нагло врывавшейся в спектакль выскочки (в исполнении Светы Литвак).
Мне всегда интересно то, что делает или пытается делать В.Л. Даже если ходы не новы, они новы по-своему, в данной ситуации и в данное время. Таковы спектакли:
«Неявные воздействия», где актёры по очереди берут наугад листочки из вороха листов на сцене и исполняют прописанную там сцену, со словами или без. Понятно, что история каждый раз получается другая, принцип сохраняя.
«Фестиваль утопий», где режиссёр просит зрителей поделиться своими мечтами об устраивающей их действительности в противовес реальной неустраивающей.
«Гамлет. Молчание.» В течение 60 минут зрители в зале и артисты на сцене будут промалчивать «Гамлета» строго по сценам, молчать на вопросы, содержащиеся в тексте. Причём в каждом следующем спектакле промалчиваются несколько актов пьесы, например: молчание на темы заданные 4 и 5 актами "Гамлета". В.Л.: «Когда закончим с «Гамлетом», возьмемся за другие произведения. Мы промолчим Эсхила и Аристофана. Корнеля и Мольера. Гете и фон Клейста. Сартра и Островского, а может, чем черт не шутит, даже Чехова».
Предваряли эти спектакли просто «Молчание на заданную тему» и «Молчание на свободную тему». «Мы хотим хоть ненадолго защитить людей от токсичных потоков слов. Приходите в Театр.doc молчать».
Надо сказать, что молчать и слушать молчание на сцене – очень интересное и приятное занятие.
Чтение «Волшебной горы» Томаса Манна – одно из направлений нового проекта СОЦ.ДОК. Подразумевается коллективное чтение «по кругу», страница за страницей. Спектаклей будет столько, сколько потребуется, чтобы постепенно прочесть всю книгу. Участвуют все пришедшие на спектакль: зрители и актёры.
Отвечая на вторую часть вопроса, скажу, что конкретных влияний театра на моё литературное творчество нет. А что влияет подспудно, мне неизвестно.
Елена Исаева:
1. Современный театр мне интересен тогда, когда он реально соответствует современности, когда он рассказывает сегодняшним языком о сегодняшних проблемах. И в современном театре мне интересно его отношение к современной драматургии и осваивание им новых текстов. Меня радует, когда появляются новые театрально-драматургические конкурсы и лаборатории, и огорчает, когда они закрываются от отсутствия финансирования или непонимания их значимости чиновниками. Меня радует наличие экспериментальных площадок, где есть возможность молодым режиссерам находить своих авторов и пытаться создавать новый театральный язык. Драматургия всегда идет впереди. Хорошо, когда театр успевает ее догонять, а не топчется на месте, объясняя это тем, что новые авторы пишут неправильно и непонятно. Не автор должен подстраиваться под театр, а совсем наоборот! (Я сейчас не говорю о «хорошо сделанной» пьесе, о ремесленных вещах, которые всегда будут выполнять свое предназначение, развлекая публику, я говорю о театре как об искусстве, развивающемся и развивающем).
2. По этой же причине люблю спектакли по новым пьесам. Просто содержание старых я уже хорошо знаю. А для меня как для зрителя важна в первую очередь не новая режиссура (хотя и без нее никуда, как невозможно содержание без формы), для меня важно, чтобы мне рассказали новую историю. Историю, которую я еще нигде никогда не слышала. Я хочу отрефлексировать сегодняшний день не с помощью «Бесприданницы» или «Вишневого сада», а с помощью героев сегодняшних, с помощью сегодняшних конфликтов и сегодняшних темпоритмов, что немаловажно! Природа конфликта изменилась, изменилась быстрота восприятия и многое другое. И интересен тот театр, который успевает это учитывать, сохраняя, тем не менее, «подключение» – актер-зритель.
3. Недавняя премьера, конца прошлого года, в Театре.doc «24+». Пьеса Максима Курочкина и Михаила Угарова в постановке Михаила Угарова. Редко встретишь спектакль о любви в чистом виде, где радуешься всему – рассказанной истории, языку, прекрасным актерским работам, хотя ребята еще только учатся, режиссерскому решению. Гармонично и современно!
Буду неправа, если из ложной скромности не похвалю спектакли, к инициации которых сама причастна. Уже больше года в Доме актера существует театр «ДА!», созданный по инициативе нескольких современных драматургов (Сергей Коковкин, Ольга Михайлова, Александр Железцов и я). ДА – имеется в виду, «да!» – современной пьесе. Например, «Остров Рикоту» Натальи Мошиной в постановке Виктории Доценко – вот пример хорошо рассказанной новой истории, современной притчи. Здесь же базируется проект «Открытая история театра» (задуманный нами с Ольгой Михайловой и Ксенией Драгунской), в котором ставятся пьесы только современных авторов только на тему русской истории. Взгляд из настоящего в прошлое, в попытке спрогнозировать будущее. Это не просто театр, это театр-клуб, потому что после каждого спектакля происходит обсуждение увиденного: что было бы, если бы Курбский не сбежал? («Измена, Государь!» Юрия Шпитального в постановке Гарольда Стрелкова и Ольги Лысак). Как повлияла смерть Льва Толстого на тихую семью начальника железнодорожной станции Астапово? («Станция» Юлии Яковлевой в постановке Егора Атаманцева). Любила ли Ксения Годунова Григория Отрепьева, убившего ее родных? («История. DRAMA CLUB» – короткие пьесы нескольких авторов – Максима Курочкина, Евгения Казачкова, Андрея Вишневского – в постановке Игоря Макарова). Как меняется человек, если с ним рядом по улицам ходит святая Ксения Петербургская? («Святая блаженная Ксения Петербургская» Вадима Леванова в постановке Гарольда Стрелкова). Почему Екатерина Вторая не смогла полюбить своего сына Павла, а он, в свою очередь, не сумел правильно выстроить отношения с сыном Александром? («Павел Первый» Александра Сеплярского в постановке Захара Хунгуреева) и так далее.
4. Люблю все новое, живое, меняющееся, но при этом стоящее на серьезной философской платформе и нравственно здоровое! И в театре, и в поэзии, и в жизни.
Герман Лукомников:
1. Да, интересен, но я мало его знаю, к сожалению, так что о тенденциях рассуждать не берусь.
2. Знаю и люблю Театр простодушных и Театр Алексея Левинского. Люблю саратовский театр АТХ, но, увы, в начале 2000-х он перестал существовать. Недавно, будучи в Калининграде, с удовольствием посмотрел пару спектаклей в театре «Третий этаж». Так сложилось, приглашали друзья, вкусу которых я доверяю.
3. Не так давно смотрел на Другой сцене «Современника» «Загадочное ночное убийство собаки», пронзительный спектакль по роману английского писателя Марка Хэддона о мальчике-аутисте. В калининградском «Третьем этаже» – прелестную буффонаду для детей «Сказки по телефону» по Джанни Родари. Неоднократно смотрел любимые спектакли по Гоголю и Ремизову у Простодушных, по Беккету, Кафке, Шаламову и Илье Кабакову у Левинского. В «Последней ленте Крэппа» (Беккета) от Левинского невозможно оторвать взгляд. Даже когда он просто сидит и молчит – это говорящее, насыщенное молчание. Или, скажем, Сергей Макаров из Простодушных в роли капитана Копейкина – актёр невероятной убедительности.
4. Я сам в некотором роде поэт-актёр, поэт-клоун. Так что, конечно, нахожу что-то созвучное. У Простодушных набираюсь абсолютной детской погружённости в «здесь-и-сейчас», в Театре Левинского – того, что называется остранением. В стихах всё это наверняка откликается, но, кажется, как-то косвенно, не буквально. Мой поэтический организм вообще, как правило, замедленно реагирует на текущие впечатления, даже самые сильные. Но театр с детства был для меня очень важен.
Фазир Муалим:
1. Да, интересен, конечно, но в меру. Лучшие годы русского театра, думаю, были всё же 40-50-годы: Малый театр, МХАТ. В настоящее время для меня самое любопытное, что происходит в театре, – это «разрушение», смешение жанров, стирание границ и нащупывание новых форм. Например, Театр.doc (документальный театр), Театр «А» Аллы Демидовой (что-то между лекцией, поэтическим вечером и театром), Театр Елены Камбуровой (театр песни).
2. Моссовета, Вахтангова, Современник. Почему? Я в первую очередь иду на актеров. Обязательно хожу хотя бы раз в месяц в мой любимейший Малый театр.
3. «Медея» с Юлией Рутберг в театре Вахтангова. После этой игры снится Медея. «Мастер и Маргарита» Беляковича в Театре на Юго-западе.
4. Мне вообще кажется, что поэзия (как, впрочем, и любое другое творчество) должно подпитываться (учиться, заряжаться, наполняться) «на стороне». Когда она внутри себя, это больше похоже на инцест, – и вырождается.
Татьяна Данильянц:
1. Конечно, интересен! Тем более что в далеких 90-х я занималась театральной режиссурой, точнее, училась режиссуре. Моим мастером был ученик легендарных Анатолия Васильева и Анатолия Эфроса, сам невероятно самобытный Борис Юхананов. Пришла я к нему в ледяном декабре 1994 года, чтобы послушать лекцию и разбор драматического текста. Просто чтобы послушать разок… и осталась на несколько лет. Потому что общение с Юханановым, соприкосновение с его художественным миром, участие в его проектах было чем-то невероятным. Мне не хватит слов, точнее, их больше, гораздо больше, чем может вместить в себя этот опросник, чтобы описать эти несколько лет. По-настоящему, что такое театр, я поняла именно в Мастерской Индивидуальной Режиссуры Бориса Юхананова (МИР-3)… И это было – счастье. Непрерывное. Счастьем было все: репетиционный процесс, который шел почти каждый день и длился не менее 12 часов (!)… С полдня до полуночи. Рассказы-лекции-инициации Бориса, который рассказывал нам – и, более того, передавал нам, делясь, энергии своих учителей и свою, свое неповторимое видение мира-театра-человека, той единой энергии/синергии, которая пронизывает всю материю. С другой стороны, я могу сказать, что мы осуществляли поэзию, поэтическое. В театре. Я, например, делала сценки, зарисовки, основанные на поэзии Уильяма Батлера Йейтса. Именно тогда я впервые посмотрела фильмовую запись спектакля Анатолия Васильева – пронзительного, поразительного, неповторимого в своей абсолютной «здесь и сейчас» витальности. «Серсо» он назывался. Здесь, у Бориса, я узнала о Луи Мале и о его блестящем фильме-спектакле «Дядя Ваня на 42-ой улице»…Здесь мы стали творцами и участниками фантасмагорического спектакля «Здравствуй и прощай, Дон Жуан», премьера которого «шла» во время белых ночей, так что мы доигрывали спектакль при таком нереальном белом «восходе»…на еще одном волшебном событии – фестивале театров «Кук-Арт» в Царском Селе. В Запасном дворце Екатерины. Именно тогда, в 1995 году, на фестивале
«Кук-Арт», я сделала сложнейший поэтико-музыкальный перформанс «Из тишины сердца» с участием известного французского актера и немецких музыкантов. Где-то в архивах осталась телевизионная запись этого действа… тоже вполне магическая. Рассказ о тех годах заслуживает отдельной главы. Отдельного эссе. Поэтому мое отношение к театру, скажет так, профессиональное. Я почти всегда понимаю, что происходит со спектаклем, с актерами, со сценографией, с собственно, самим текстом, с которым работает труппа. Куда спектакль двигается, к чему он лучится.
Могу сказать, что есть вещи и режиссеры, мне, безусловно, всегда интересные, например, Боб Вилсон. Или Лепаж. Или Юхананов. К сожалению, я совсем редко хожу в театр. Но считаю театр – одним из самых волшебных, в том смысле, что это больше нашего разумения, явлений. Почему? Потому что в ткань театрального действа входит со всей своей властностью магия текущего момента, или, как сказал бы Борис, Настоящего Времени.
2. Я предпочитаю посещать театры поиска, исследующие границы этого самого Настоящего Времени. Среди таких, например, Электротеатр или Театр Наций.
3. Последнее, что я видела, были записи спектаклей Вилсона. Это очень интересно. Это невероятно разнообразно по форме, но каким-то очень внятным образом связано с самим исследуемым режиссером произведением.
4. Я бы переформулировала словосочетание «зрительские впечатления». Театр – это питание для всей вегетативной системы жизнесуществования, как, например, долгие прогулки по Архангельскому или по Монрепо… как посещение Венеции… как проезд по каналам Санкт-Петербурга. Именно поэтому – это не столько зрительские, сколько бытийные впечатления и переживания, призванные менять наше состояние и нынешнее сознание. И тем театр и важен. Тем и велик.
________________1 См. также: Поэты о современном кинематографе // Лиterraтура, № 27, 2014; Литераторы о современной музыке // Лиterraтура, № 30, 2014; Поэты о живописи // Лиterraтура, № 41, 2015На фото - спектакль Малого драматического театра "Подросток" режиссера Олега Дмитриева.скачать dle 12.1
