Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
 Владимир Гуга |
Владимир Гуга: Беседа с прозаиком и поэтом Дмитрием Даниловым состоялась в каменных застенках подземелья одного московского здания, построенного в пугающей древности. Ходят слухи, что когда-то под этими кирпичными сводами творились невесть какие кровавые дела. А нынче здесь расставлены столики заведения общепита, за которыми очень приятно пить водку и беседовать на самые разные важные темы [1] |  Дмитрий Данилов |
|
Д.Д.: (Смех) Нет, не жалею! Мне приходилось бывать в таких местах, но очень редко. По-моему, меня замели всего один раз за фотографирование в московском метрополитене. Немного подержали, обыскали тщательно и отпустили без всяких последствий. – Но я думаю, что если в кутузке посидеть часика три, можно создать очень интересный текст наблюдений. – Согласен. Но я исхожу из того, что наблюдать интересно практически всё. В «Сидеть и смотреть» описаны мои наблюдения в самых разных городах, которые я фиксировал сидя в одной ничем не примечательной точке. Я не был уверен, что это произведение может вызвать у кого-то интерес, но очень радовался, когда создавал его. И, знаете, для этой радости ни в какой обезьянник садиться не надо. – «Сидеть и смотреть» Вы посвятили памяти французского писателя Жоржа Перека. Этот автор использовал Ваш (условно) метод наблюдения и точного фиксирования окружающей реальности еще в семидесятые годы. Кроме того, рассказывая о своих акциях «Индивидуальные действия», Вы отсылали читателя к творчеству знаменитой подпольной арт-группы «Коллективные действия». Не боитесь, что Вас могут заподозрить в плагиате? – Я как-то не очень боюсь повторов. Для меня важно лишь одно – мой личный интерес. Если процесс интересен, значит, все хорошо. А будет ли это повтор или нет – неважно. Если говорить о Жорже Переке, то, мне кажется, я его метод очень серьезно развил. Для него это было чем-то мимолетным. Он буквально три вечера просидел на парижской площади Сен-Сюльпис и описал её. А я постарался к этому более фундаментально подойти. – Между прочим, Перек входил в группу УЛИПО, практиковавшую жесткие творческие ограничения, устанавливавшую себе рамки, которые категорически нельзя переходить. И Вы, опять же, следуете этому странному правилу. Тоже повторение… – Да, согласен. Жорж Перек вообще совершенно зверские вещи делал. Он же написал большой роман-липограмму «Исчезновение», не используя в нем букву «е», которая является самой часто встречающейся гласной во французском языке. А на русский язык этот роман перевели без буквы «о» [2]. Да, Перек зажигал… – Так зачем нужна эта аскеза, это самобичевание? – Зачем ограничения? Я в одном интервью уже приводил такое сравнение. Я его могу повторить. Представьте поток, текущий в узких берегах, он такой стремительный, резкий и красивый. А вот болото, которое не имеет ограничений, оно разливается и стоит. То есть ограничения создают энергию текста. Когда пишешь с ограничениями, произведения становятся подобны стремительному потоку. С другой стороны, полная свобода тоже задает драйв. Его можно ощутить, когда ты пишешь абсолютно без принципов, просто выдаешь поток сознания. Я вот ко второму варианту больше в стихах своих склоняюсь. А в прозе мне нравится изначально задать какие-то принципы. В романе «Описание города» у меня очень много жесточайших ограничений. Создавая роман, я должен был совершить двенадцать обязательных поездок в течение года, причем каждая поездка должна осуществляться строго раз в месяц. – В определенный день? – Нет, просто я, скажем, не позволял себе два раза съездить в марте, а в апреле не ездить вообще. Но я изобрел для себя еще более изощренное ограничение: запрет совершения следующей поездки без завершения описания предыдущей. Трудно, тяжело придерживаться таких условий, но мне это нравится. – Но ведь это мучительное дело. Пытка какая-то! Расшифровка нашего интервью может занять целый день, и я к завершению этой работы просто осатанею. А как Вы смогли проехать из Москвы во Владивосток и при этом все происходящее вокруг записать [3]? – Это было очень, очень, очень тяжело. То есть, я так устал за эту неделю… Вымотался совершенно. Я старался поменьше спать и все, что попадалось на глаза, записывал. Это – очень трудно. Но это был такой вдохновенный процесс… – Причем надо было наблюдать и события внутри вагона, и то, что за окном творилось? – Да, и в вагоне, и вне вагона. При этом я испытывал какие-то совершенно удивительные ощущения. Это были семь дней настоящего счастья. – Каторжного счастья? – Знаете, это – непередаваемое ощущение, когда у тебя на глазах буквально из окружающей реальности рождается текст. Этот случай очень далек от традиционного накопления впечатлений, обдумывания их, ритуального усаживания себя за письменный стол. Это – совсем другое. За окном что-то промелькнуло и тут же попало в текст. Есть такое явление – записные книжки писателя. Писатель там что-то помечает, а потом уже на основе этих записей делает текст. У меня тогда было по-другому. Я вышел из поезда с готовым текстом в кармане. Поезд остановился на вокзале Владивостока. Текст готов. Все. Точка. – То есть без редактуры? – Без. Больше ничего не делал, не добавлял, не убавлял. Только некоторые опечатки исправил. – А не посещала во время этого творческого путешествия предательская мыслишка: «Боже! Что я творю? Мне же сорок пять лет! Я взрослый мужик! Что за херней я здесь занимаюсь?» Я вот почему это спрашиваю. Мне кажется, что такое пристальное наблюдение за мельчайшими деталями окружающего мира, каким занимаетесь Вы, должно напрочь вышибать автора из социума, расшатывать его жизненную устойчивость. Ведь это дело отнимает немыслимое количество времени и сил. Напряженный процесс наблюдения и записывания наблюдаемого должен замыкать человека, отрывать его от общества, следовательно, атрофировать его коммуникативные навыки. – Как раз когда я этим занимаюсь, у меня есть абсолютно счастливое ощущение, что я занимаюсь тем, чем должен заниматься. На совершенно не нужную ни мне, ни обществу херню я трачу подавляющее число своих часов и дней. А в поезде «Москва-Владивосток» я как раз занимался своим настоящим делом. И потом, такие просветленные периоды бывают довольно редко. В основном жизнь проходит в обычном режиме, в заботах о хлебе насущном. – То есть творческих идей много, а времени не хватает? – Наоборот, идей у меня очень мало. Сейчас у меня никаких идей нет: пустая голова. Я написал книжку «Есть вещи поважнее футбола» и нахожусь в режиме ничегонеделания. Если идея возникнет, я попытаюсь ее реализовать. – Вот я Вам сейчас подкину идею своим вопросом. Если Вы так любите все маленькое и убогое, то Вы находитесь в очень благоприятной среде. Чаяния большинства окружающих нас людей сегодня направлены именно на «маленькое, ничтожное, убогое» [4]. Например, надежды современного юноши ориентированы на карьеру чиновника или сотрудника надзорных органов. И речь идет не об Акакии Акакиевиче, скромно и романтично мечтавшем о шинели, а о молодом человеке, мечтающем получить золотой ключик от кабинета госслужащего. Не хотели бы Вы описать реальность организаций со звучными названиями – управа, муниципалитет, префектура, мэрия и жизнь их обитателей? – Честно говоря, меня в качестве объектов описаний не очень сильно интересуют люди. – Но тем не менее, Вы отлично описали пассажиров поезда «Москва-Владивосток». – Люди у меня присутствуют наравне со всеми остальными объектами. Они не выделены. В моих текстах нет никакой иерархической сущностной разницы между персонажем в вагоне, который пьет чай или ест плавленый сырок, и проносящимся за окном сараем. Они абсолютно равнозначны. Сарай и человек мне интересны в равной степени. Управа… (Смех) У меня даже таких мыслей не было! Для описания подобных контор надо в них идти работать, а на это у меня нет ни возможностей, ни желания. И потом, там все-таки придется описывать взаимоотношения людей, их психологию. Я очень далек от этого. Меня не интересует психология взаимоотношений. И вообще, я немножко другое «маленькое и убогое» имею в виду. В госучреждениях все хорошо: деловитые люди ходят, чего-то делают. Я там бывал и знаю, что там все очень прилично. Ничего интересного я в этих заведениях не увидел. Просто там работает некий механизм… Нет, в это сторону я даже не смотрел никогда. Может, посмотрю еще. – Недавно Вы ездили в Липки в качестве литературного наставника молодых литераторов. Липки – это такое место, где поощряют активную жизненную позицию, неважно с каким она знаком, патриотическим или либеральным. Недаром из Липок вышел целый сонм писателей, умеющих и любящих делать заявления. Они в лучших традициях русской классической литературы пытаются разобраться в жизни, в искусстве, в России или хотя бы поставить какой-нибудь вопрос ребром. А Вы – человек более созерцательный, как мне кажется. Чему же Вы можете научить молодых гостей Липок? Или в Липках что-то изменилось? – Я действительно не склонен к громким публицистическим высказываниям, но мне это в моей работе в качестве соведущего семинара прозы не мешало. Некоторые работы нашего семинара мне понравились. В нашу группу входило семнадцать человек. Это был то ли самый большой семинар, то ли один из двух самых больших. – Наверно, многие молодые писатели стремятся попасть в состав семинара журнала «Новый мир», потому что он – «фирмá», как говорил мой дедушка. Хотя по тиражам, насколько мне известно, «Наш современник» его сильно обгоняет. – Ну… «Наш современник» – это гетто. Это такое сильно изолированное творческое объединение. Не знаю, к счастью или к сожалению… Итак, у нас было семнадцать человек, среди них были сложившиеся, зрелые авторы. Роман одной участницы нашего семинара я порекомендовал одному дружественному издательству, и он в этом году должен быть опубликован. И я бы не сказал, что в представленных на семинаре текстах был какой-то публицистический накал. Абсолютно частные тексты, написанные частными людьми. Не было того общественного нерва, который был характерен для «новых реалистов» 2000-х годов – Сергея Шаргунова, Германа Садулаева, Захара Прилепина. У меня не возникло ощущения, что в Липках делается установка на публицистичность. Кстати, надо уточнить: это были не Липки, Форум переехал в другой пансионат, в Липках сейчас ремонт. – Я имею в виду не публицистичность, а сильное заявление в мастерском исполнении, присутствие выпирающей «яйности», что для Ваших произведений совсем не свойственно. Но, видимо, в Липках что-то изменилось. Ведь я там был в начале 2000-х… – Может быть. Это мое первое участие в липкинском форуме. Я как-то на заре туманной юности отправлял им свои тексты на предмет участия в этом мероприятии, но меня туда не приняли. – Что за тексты? Они соответствовали тем творческим принципам, которых Вы сейчас придерживаетесь? – Не совсем. Но эти тексты вошли в большой сборник «Черный и зеленый» [5]. Это те рассказы, под которыми я и сейчас готов подписаться. Они – нормальные. Я от них не отрекаюсь. Однако отборочная комиссия форума в Липках их не оценила. Потом мне рассказывали, что в Липки старались брать побольше людей из регионов. Так что в 2015 году я попал в Липки впервые, и не могу судить, как там было раньше. Но на нашем семинаре ориентации на мощное высказывание не наблюдалось. – Но тем не менее, чтобы «въехать» в Вашу необычную прозу, надо иметь либо жизненный опыт, либо оторванное от окружающей реальности сознание. В чистых глазах ребят, с которыми Вы работали, не наблюдалось недоумения: «Что этот дядька с бородой нас лечит? Он же сам какую-то фигню сочиняет – тексты ни о чем!». – А я думаю, что большинство из наших семинаристов мою прозу просто не читало. (Смех). Нет, никакого негатива по отношению ко мне не было. Хороший семинар состоялся. Был, правда, один автор, который написал огромный роман – образцовый экземпляр недостатков этакой молодежной прозы. Я его честно прочитал и сделал подробный разбор, чем вызвал некоторую обиду. А так все остались довольны. – Ну и отлично! А теперь предлагаю поговорить на тему государственной важности. Закончился «Год Литературы». Понятно, что на качество текстов российских писателей эта акция никак не повлияла. Но, в смысле привлечения интереса к чтению есть какой-либо толк от этого проекта? Да и нужно ли, привлекать интерес к чтению? Как писатель, идущий в авангарде литературного процесса, Вы можете сказать, зачем устроили «Год литературы»? Кстати, Вы – авангардный писатель или арьергардный? – Скорее авангардный. (Смех) Я думаю, что привлекать к чтению необходимо, но такие мероприятия, как «Год литературы», эту функцию вряд ли могут выполнить. Привлечение к чтению – это задача скорее образовательных структур. В культурной жизни США современная поэзия играет гораздо более важную роль, чем в культурной жизни России. С чем это связано? У нас современная поэзия – это удел крошечного кружка, буквально нескольких сотен человек по всей стране. Остальным она до лампочки. Я имею в виду современную серьезную поэзию, не какую-то там эстрадную, а инновационную. В Америке же достаточно большое количество образованных людей современной поэзией интересуется. Но этот интерес насаждается через университеты. Потому что именно американские университеты в течение многих десятков лет эту поэзию продвигают, издавая журналы, приглашая поэтов в качестве преподавателей. И у нас, наверно, путь должен лежать в этом же направлении. Потому что если просто провести кучу мероприятий – это мало что даст. О них быстро забудут. Хотя все эти мероприятия – хорошие, интересные. Замечательно, что провели фестиваль «Книги России» на Красной площади. Но подобные акции ориентированы на уже читающих людей. У нас половина населения не то что книг, даже газет в руки не берет. Люди официально признаются в этом. Поэтому «Год литературы» прошел для людей читающих. Если в России в течение года устроят десять международных соревнований по стрельбе из лука, этот вид спорта популярным в нашей стране не станет. Стрельбу из лука, равно как и традицию чтения, в России надо продвигать годами. – Но тем не менее, Вы не оказались в стороне от ключевых мероприятий «Года литературы» и даже побывали на исторической встрече писателей с Владимиром Путиным. Какую роль подобные встречи на высшем уровне играют в истории российской литературы? Понял ли что-нибудь президент о писателях? Поняли ли что-нибудь писатели о президенте? Или это был разговор двух радиоприемников? – Я думаю, Путину писатели неинтересны в принципе. Он о них ничего и не собирался понимать. Зачем? Президенту просто иногда надо «поставить галочку», что государство небезразлично к литературе. После произнесения определенных красивых, правильных, но бессмысленных слов, все участники таких мероприятий благополучно выпивают и расходятся по своим делам. А писателям президент, конечно, был интересен. Я, например, хотел просто на живого Путина посмотреть. Власть не может не учитывать, что Толстой, Достоевский, Чехов признаны во всем мире, а сейчас делом этих титанов занимаются какие-то блаженные безобидные чудаки, с которыми тоже надо немножко считаться. Я думаю, что через три минуты после окончания этой встречи Путин забыл о том, что существуют какие-то писатели, и занялся своими по-настоящему серьезными делами. – Хочу обратить Ваше внимание на еще одну злободневную тему. Дмитрий, вот перед нами лежит полуглянцевый журнал книжных рецензий. В одной его статье некто Тобиас Фосс, вице-президент Франкфуртской выставки-ярмарки, сообщает следущее: «Любая нелегально скачанная книга отнимает деньги у создателя произведения. Наша молодежь постепенно начинает осознавать, что не стоит поступать с авторами так, как не хотелось бы, чтобы поступали с ними». Вы считаете, что нелегально скачанные книги отнимают у Вас деньги? – Я в этом большой проблемы не вижу, просто потому, что я не тот автор, книги которого расходятся миллионными тиражами. Я понимаю, что это может быть проблемой для Дарьи Донцовой. У нее книжка выходит тиражом в один миллион экземпляров, а полмиллиона читателей её скачивает нелегально. Вот Донцова и ее издатели действительно теряют большие деньги. Но если пятьдесят человек скачают мою книжку, и я недополучу двести рублей, что это изменит? Тут вопрос именно цифр. – Выходит, скачивание вредит только массовой культуре? – Настоящая культура тоже бывает достаточно популярной. Есть и серьезные писатели с большими тиражами: Прилепин, Быков, Сорокин. Наверно, они тоже теряют что-то из-за пиратов. Но я настолько далек от мира больших тиражей, что даже никогда про это не думал. – Тогда почему при такой разнузданной потребительской вседозволенности у «нишевых» авторов, к которым Вы относитесь, присутствует такое стремление издать бумажную книгу? Какой прок от нее? – Ну, во-первых, это – просто приятно, видеть свою книгу как физический объект… – Выпущенный признанным издательством… – Да. Это один из легитимизирующих факторов. Пока у тебя не вышла книжка в каком-нибудь хорошем издательстве, ты не совсем есть в литературном пространстве. Бумажная книга от признанного издательства – некий легитимизирующий и инициирующий факт. И потом, многие люди по-прежнему любят читать книги бумажные. Они никуда не делись. Пока без них никак. – В будущем электронная книга вытеснит бумажную? – Не уверен. Думаю, будет и то, и другое существовать. Потом, в России, мне кажется, в отличие от той же Америки, существует культ бумажной книги. На Западе в гораздо большей степени переключились на электронку. Там автор может уже сам написать, сверстать и выставить на продажу книгу, где-нибудь на Amazon. И об этой книге, если она хороша, будут писать критики, ее будут обсуждать, покупать в огромном количестве. У нас подобного, я думаю, еще долго не будет. В России считается, что если ты сам что-то написал, издал и выставил на продажу – это не очень серьезно. Это в большой степени предрассудок, но он есть. И его не объедешь. – Но в России есть целый ряд сетевых авторов, которые не обращают внимания на издательские дела. Некоторые из них жили в сети и не тужили, пока их издатели оттуда не вытащили за шиворот. И мне кажется, к подобным авторам относитесь и Вы. Если я не ошибаюсь, Ваша литературная биография началась с литературно-философского портала «Топос»? Вот эта упомянутая издательская «легитимизация» объективна? Или для «легитимизации» достаточно факта написания отличной книги? – Могу сказать о себе. Пока у меня не вышла книжка «Горизонтальное положение» в одном очень известном издательстве… – Стоп! До нее еще была издана книга «Черный и Зеленый»… – Да, первый вариант «Черный и зеленый» выпустило издательство «Красный матрос», а потом вышла книга «Дом десять» в издательстве «Ракета». Но если называть вещи своими именами, то эти книги никто не заметил. В нашем узком кругу все меня похлопали по плечу, сказали, что я крут, и на этом все закончилось. – А кто не заметил? Критики? – Вообще никто не заметил. Был единственный отзыв на книгу «Черный и зеленый», даже не отзыв, а анонс, помещенный в газете Exlibris на первой полосе в разделе «Пять книг недели». Это – буквально две фразы. А на книгу «Дом десять» в том же Exlibris вышла небольшая рецензия Жени Лесина. И все! Больше ничего. То есть книгу «Черный и зеленый» издательство «Красный матрос» выпустило в 2004 году тиражом 500 экземпляров, и он до сих пор не распродан. «Топос»… У меня никогда не было массового успеха в интернете. В сети меня читало полтора человека. У меня – другой жанр. Известный интернет-автор – это какой-нибудь Норвежский Лесной или Алмат Малатов. Вот у них – тысячи читателей. А я совершенно из другой серии. Я немного проявился, когда у меня книжки появились в больших издательствах. – Но литературный-то мир России – мир писателей, издателей, критиков - гораздо меньше этих пяти тысяч подписчиков, да и тиражи книг известных авторов порой с трудом переваливают за тысячу. – Конечно, меньше. Но именно путь, обозначенный мной, вписывает писателя в литературный контекст, вписывает его в историю. А эти пять тысяч подписчиков ничего не значат по большому счету. Мне с самого начала было важнее экспертное мнение, а не мнение широкой публики. Тем более я для нее никогда не писал и за ней не гнался. Так что когда все перейдут на электронные носители, бумажная книга останется серьезным легитимизирующим фактором. – Хочу задать Вам самый главный, очень важный вопрос. Сейчас попытаюсь его сформулировать. Ваши тексты беспристрастны. В них нет миссионерства, проповедничества, призывов к состраданию, декларации любви. Читая их, можно испытать некую буддистскую негу. При этом Вы закончили высшие богословские курсы и считаете себя православным христианином. Как христианство может сочетаться с таким отстраненным взглядом на людей, взглядом на человечество как на муравейник-человейник? Кстати, Ваше потрясающее стихотворение «Переключатель» можно воспринимать иронично-религиозным, а можно и иронично-атеистическим. – Мне кажется, «Переключатель» – вполне религиозный текст. Действительно, я считаю, что поскольку мы все скоро умрем, у нас – все плохо. Все хорошо может быть только у существа бессмертного, всеведущего, всесильного. В моих стихах религиозные моменты проскальзывают. У меня есть даже текст «Пасха», который можно отнести к религиозной лирике. А в прозе моей никакой религиозности и нет. Я считаю, что надо разделять веру и литературу. Когда человек тащит в тексты свою веру, свои убеждения – это не очень хорошо. Лучше, если текст отражает какую-то реальность, а не голову автора. Мне содержимое чьей-то головы совершенно неинтересно. Когда автор вываливает из себя всякие мысли в тексты, это производит на меня удручающее впечатление. А то, что я пытаюсь быть верующим человеком, – это лично мое дело, которое к литературе никакого отношения не имеет. Если рассматривать гигантский штабель религиозной лирики, можно увидеть, что в ней на один удачный эксперимент приходятся тонны либо слезливых розовых соплей, либо агрессивного тяжелого безумия. Очень не хочется попадать ни туда, ни туда. – Но кажется, что Ваш отстраненный взгляд на жизненную мельтешню все-таки ближе к буддизму, чем к православию. – А мне буддистское мировоззрение в общем близко. – Судя по Вашим постам в Facebook, и тема литературных премий Вам близка. Это выглядит немного странно, так как совершенно очевидно, что раздача литературных «слонов» не имеет к чистому творчеству никакого отношения. И как такого отстраненного человека, как Вы, может волновать этот процесс? – Я еще очень далек от победы над страстью тщеславия – оно мне свойственно. Когда я начинал писать, я не думал ни о каких премиях, больших издательствах. Но жизнь как-то занесла меня в эту сферу, когда я попал в короткие списки известных премий. И, поскольку так произошло, я стал заинтересованным лицом. У меня есть такой принцип: если ты во что-то ввязался, значит, надо принимать в этом участие. Если ты играешь с ребятами в футбол во дворе, значит, играй как следует, а не стой, демонстрируя свое равнодушие. При этом ты можешь осознавать, что эта игра особо большого значения не имеет, но, тем не менее, надо играть. – Есть у человека такое качество – все систематизировать. Вот и мне кажется, что Вы являетесь представителем какой-то неожиданной ветви литературной эволюции, разумеется, тупиковой. Вы бы сами могли охарактеризовать свое место в этой системе – стилистическую принадлежность, свое направление и прочее? – Я скептически отношусь к систематизации литературных направлений. Недавно от нас ушел Юрий Витальевич Мамлеев, один из самых моих любимых писателей. Считается, что он – основатель «школы метафизического реализма». У меня большие сомнения, что эта школа существует. – В ЦДЛ базируется секция метафизического реализма. – Формально эта секция существует, но я все больше склоняюсь к тому, что есть, вернее, был, Юрий Витальевич Мамлеев и все. Существуют, наверно, какие-то близкие ему авторы. Но, чтобы выделить отдельное направление, необходимо наличие в его рамках нескольких очень крупных писателей, хотя бы, пять. Или двадцать крепких. А если имеется один Мамлеев и, скажем, одна его ученица, назвать их двоих «направлением» непросто. Я не очень люблю придумывать какие-то названия. Некоторые литературные критики меня обозначили как «гиперреалиста», «метафизического гиперреалиста». Не думаю, что из этих обозначений можно вывести какое-то направление. Просто есть некий автор Дмитрий Данилов. Он пишет какие-то вещи. Есть авторы близкие ему. Но очень похожих – надеюсь, нет. Ну и слава Богу. Пусть все пишут разное. __________________ ПРИМЕЧАНИЯ: 1 См. также: Дмитрий Данилов. «Писательство – одно из самых интересных занятий на свете». Беседу вёл Роман Богословский // Лиterraтура, № 50. – Прим. ред. 2 Перек Жорж. Исчезание. – СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2005, пер. с фр. В. Кислова.– Зд. и далее – примечания В. Г. 3 Результатом поездки Дмитрия Данилова на фирменном поезде «Россия», следующим по маршруту Москва-Владивосток, стал «путевой отчет» «146 часов», в котором автор в мельчайших подробностях изложил все, что происходило вокруг него во время движения состава. 4 Отсыл к стихотворению Дмитрия Данилова «Маленькое, убогое». Дмитрий Данилов. Переключатель. – New York: Ailuros Publishing. 5 Имеется в виду книга Д. Данилов «Черный и зеленый», М.: Колибри, 2010 |
||
|
|
