Толстые журналы: настоящее без будущего? Часть I

Круглый стол. Конференция «Журнальная Россия. История русской литературы XX века». 7 июля 2015, Овальный зал Библиотеки Иностранной литературы.

Участники: Александр Архангельский, Дмитрий Бак, Леонид Бахнов, Анна Бердичевская, Ольга Бугославская, Андрей Василевский, Евгения Вежлян, Елена Зейферт, Наталья Игрунова, Павел Крючков, Алла Латынина, Елена Холмогорова

Ведущие: Сергей Чупринин, Наталья Иванова
______________


Сергей Чупринин: Дорогие друзья, после утреннего заседания у нас предполагается ещё один доклад – Натальи Ивановой – который откроет наш круглый стол «Толстые журналы: настоящее без будущего». Это будет доклад-провокация.

Наталья Иванова: Сейчас приведу вам несколько цитат, а вы попробуете отгадать их авторов. Это могут быть и литераторы прошлого, и современные авторы. Первая цитата: «Русский журнал пережил с тех пор много фаз развития – вплоть до полного омертвения журнала как самостоятельного литературного явления. Сейчас «журнал», «альманах», «сборник» – все равно; они различны только по направлениям и по ценам. (И по материалу.) Но ведь это не все – самая конструкция журнала ведь имеет свое значение; ведь весь журнальный материал может быть хорош, а сам журнал как таковой плох. А ведь то, что делает журнал нужным, – это его литературная нужность, заинтересованность читателя журналом как журналом, как литературным произведением особого рода».

Аудитория: Тынянов.

Наталья Иванова: А как называется статья? «Журнал, критик, читатель и писатель». Вторая цитата: «Так называемые  толстые  журналы с большим  усердием  хоронят  уже  не  первый год в различных статьях, в различных газетах, в том числе – в «Литературной газете». Отчего такая страсть? Давайте посмотрим: все лучшее, что нашло читателя, признано критикой, отмечено премиями «Букер», «Триумф» и т.д. и т.п., все это было напечатано в толстых  журналах. И молодых, недавно еще никому не известных, а теперь известных и ценимых писателей, всех их за руку вывели к читателю толстые журналы. <…> Издавать сегодня толстый журнал необычайно трудно. Издавать сегодня толстые журналы необходимо».

Аудитория: Не Иванова?

Н. И.: Нет, не Иванова. Григорий Бакланов, 1993 год. Ещё одна цитата – теперь про литературу: «У литературы кончился срок годности для общественного служения, у нас кончился срок годности для восприятия искусства как сверхценностей; аминь».

Аудитория: Александр Невзоров.

Н. И.: Нет, но близко – тоже журналист: Дмитрий Губин. И ещё одна: «В хороших писателях ходят жалкие единицы. Они проклевываются и быстро гаснут. Это слабые существа. Они не определяют сегодня литературное время».

Аудитория: «Единицы быстро гаснут» и «проклёвываются» – это прекрасно.

Н. И.: Это писатель, Виктор Ерофеев. Но я хочу закончить ещё одной цитатой: «…Журнал был и остается ежеквартальником старших поколений, хранящих традиционные вкусы. Он наследовал традиции главного органа довоенной эмиграции, парижских «Современных Записок», и всей исторической линии русских т. н. толстых журналов. Ориентация на реализм, постсимволизм, постакмеизм, нелюбовь к новаторским штучкам, но зато многообразие весьма ценных архивных публикаций, сокровищница сведений о культуре и истории в мемуарном разделе, живая публицистика с неоднородным, впрочем, уровнем аргументации». Не надо гадать. Это опубликовано в 1980 году в журнале «Континент» и сказано о «Русском журнале», выходящем в Нью-Йорке, Андреем Дравичем, которого мы все помним как одного из ведущих славистов Польши и ведущих славистов мира.

Думаю, что на самом деле те болезни, которыми страдают толстые журналы – и мы об этом прекрасно знаем – существуют уже очень давно и, поскольку они не привели к смерти, которая прокламируется начиная с 1924 года, то, наверное, пациент скорее жив, чем мёртв. Я трижды выступала за последнее время на конференциях по поводу литературных журналов, и каждый раз в конце меня спрашивали: а вы всё-таки оптимист? И ещё один вопрос: «Вот то, что вы нам предложили, это оптимистический исход, а какой мог бы быть пессимистический?» Я сказала: «Ну, такой исход может состоять в том, что мы все закроемся». В ответ засмеялись. Хотя не верят зря.

Сегодня мы затронули три важные составляющие в разговоре о толстых литературных журналах: технологические аспекты развития – бумажный, электронный и так далее; содержательный момент; но меньше всего мы говорили о разноукладном экономическом существовании. Первый путь – независимый: он характерен для большинства представленных здесь журналов. Это очень трудный путь – смертельный проход по проволоке. Второй – это когда журнал поддержан государством: здесь присутствует Сергей Беляков, заместитель главного редактора журнала «Урал», который говорил о положительных итогах этого пути – поддержке местных властей, и главный редактор журнала «Волга» Анна Сафронова, которая говорила об итогах отрицательных: схватке, из которой журнал «Волга» выходил с большими сложностями. Существует и третий путь – общественный, волонтерский: когда нет никаких средств, а только любовь к предмету. Служение, говоря высоким языком. И новые журналы, которые возникают – а они возникают постоянно, несмотря на все разговоры о смерти этого феномена – выходят либо способом такого общественного коллективного служения, либо с помощью денег – но не государственных, а тех, которые предоставляет спонсор издания. Последнюю стратегию мы видим на примере журнала «Сноб». Что сделал «Сноб»? Он собрал тех авторов, которых вырастили сидящие здесь сотрудники толстых журналов, и выстроил на этом собирание под своей обложкой лучших литературных сил. Является ли «Сноб» после этого литературным журналом? Нет, не является. Но он очень старается быть клубом литературы, который объединяет и читателей, и писателей.

Существуют ли какие-то возможности выхода из ситуации, о которой мы сегодня как очень воспитанные люди фактически не говорили, но которую каждый из нас держит в уме (ну, как воспитанный человек старается не говорить о болезни или о смерти в присутствии тех, кому не так легко справляться с ситуацией)? Не знаю. Но, тем не менее, я скажу несколько слов о том, что такое сегодня литературный журнал и что будет значить его утрата.

Есть «горизонтальная» культура: это Фейсбук, массовая литература: они складываются в большую горизонтальную систему. Но существует вертикальная система, к которой принадлежит толстожурнальная культура: она складывается в предлагаемых обстоятельствах, ища какой-то альтернативный способ существования. На мой взгляд, журнал – это развивающийся, постоянно рефлексирующий организм, который я бы назвала метажанром. Что такое «метажанр» толстого литературного журнала? Каждая публикация в журнале не существует только сама по себе. Книжное издание может вызвать какую-то рефлексию, может не вызвать, – но вещь, помешённая в контекст толстого литературного журнала, помещена и в критику, и в поэзию, и в публицистику, и в прозу: отсветы этих жанров так или иначе падают друг на друга, на каждый текст падают рефлексы от круглых столов и дискуссий, и все эти публикации складываются в полилог. Такой метажанр движется, развивается, прирастает новыми номерами, вступает в отношения с новыми текстами. Если мы откроем 12-е номера журналов, мы увидим в содержании, что, допустим, в журнале «Знамя» было напечатано 50 прозаических произведений, 250 стихотворений авторов поэтического раздела, 30 критических статей, 30 публицистических статей, примерно 400 откликов на новые книги в формате большой или малой рецензии, и так далее. На обложке «Журнального Зала» стоит слово «феномен» по отношению к толстому литературному журналу, и я думаю, что это правильно. Но вместе с тем мы сегодня имеем дело с метажанром, гулкое пространство пространство которого постоянно вибрирует и резонирует. И метажанр каждого журнала – благодаря тому, что журналы объединил «Журнальный Зал» – складываются в мегажанр, который существует большим количеством ссылок: я не могу назвать их перекрёстными – они могут быть чисто интеллектуальными, но, тем не менее, каждый из нас может открыть страницу того или иного автора и увидеть, как он существует в разных журналах или в одном журнале. Мы должны в силу своего воображения представить себе силу этого мегажанра: допустим, в мини-рецензиях каждого ежемесячного выпуска рубрики «Периодика» Андрея Василевского и Павла Крючкова отрецензировано примерно тридцать средств массовой информации, так или иначе связанных с литературой. Умножьте это количество на двенадцать номеров и на количество лет существования рубрики – и вы поймёте, какое количество информации, не только осмысленной, но и отрефлексированной другими изданиями, ещё раз отрефлексировано в этой рубрике.

Думаю, что цементом, скрепляющим кирпичики других жанров, является, конечно же, литературная критика, и жанрообразующую роль этой критики так же трудно переоценить, как трудно переоценить роль журнала в развитии литературной критики в России: эта связь обоюдная. Многожанровость самой литературной критики – тоже важнейший и очень существенный аспект существования метажанра. В метажанре, каковым является толстый литературный журнал, есть свой сюжет: чаще всего он рождается в недрах коллективного разума – в качестве примера можно привести спецномера, которые делают журналы «Урал», «Иностранная литература» или «Знамя», каждый со своими темами. Рубрикация в журналах осталась примерно такой же, какой она была в 19-м веке, обновляясь ситуативно.

Журналы сегодня живут в зоне риска, но в ощущении выполнения особой миссии. И напоследок я приведу вам ещё одну цитату – я бы очень хотела, чтобы вы коллективно догадались, кто автор. «Год за годом она [литература. – Н. Б.] бесславно сдает позиции, сжимается наподобие шагреневой кожи, ее последний плацдарм, литературные журналы, с фатальным постоянством теряют каждые полгода по трети своих читателей. Наше с вами войско, как сказал один нобелевский лауреат, бежит под натиском ширпотреба.
Пусть нас мало и с каждым годом все меньше, пусть наш голос звучит все тише и скоро, вероятно, будет слышен только нам самим, но мы всегда можем последовать примеру буддийского монаха Энку. Жил в средневековой Японии такой замечательный скульптор, резчик по дереву. Он бродил по стране и вырезал для крестьян деревянных будд, бодисатв, драконов – таких домашних, симпатичных и, главное, совсем не страшных. Тогда ведь, как и положено в закрытом обществе, модно было ко всему относиться серьезно и всего бояться, а Энку всю жизнь воевал с отсутствием чувства юмора и страхом. В общем, утверждал ценности ОО, причем в более трудных условиях, чем наши. Когда же Энку стал немощен и стар, руки уже не работали, а ноги не ходили, он попросил зарыть себя живым в землю без еды и питья, лежал там в кромешной тьме, дышал в трубочку и звонил в колокольчик, пока были силы. Люди проходили мимо, слышали тихий звон и думали: а Энку-то еще жив. И, должно быть, вспоминали об ОО и его ценностях».

Это Григорий Чхартишвили за год до того, как он стал Борисом Акуниным – не пожелав, видимо, себе судьбы монаха Энку. Так вот, журналы – мегажанр, сложившийся в трудных исторических обстоятельствах: жало нечтения направлено не только к толстому журналу, оно направлено ко всей литературе. Недавно в своём Фейсбуке Сергей Чупринин приводил статистику: тиражи даже массовой детективной литературы стремительно падают. Журналы со своими тиражами вполне имеют шанс пережить смерть массовой литературы. Об этом никто из нас не задумался, но это возможно.

Продолжит нашу дискуссию Дмитрий Бак.

Дмитрий Бак: Вначале – анекдот. Одна корова говорит другой – на солнышке посреди луга: «Знаешь, я слышала, что вот, нас так хорошо кормят и выгуливают, а потом убьют и съедят». А другая отвечает: «Да нет, брось ты эту теорию заговора!» Мне тоже хотелось бы избежать теории заговора: я очень люблю толстые журналы, скоро четверть века как печатаюсь в них и надеюсь на их светлое будущее. Понимаю, что благодаря «толстякам» даже некоторые жанры публикаций еще сохраняют жизнь. Мне, например, очень трудно объяснить студентам, что такое стихотворная подборка – им это непонятно. Берутся несколько стихотворений и помещаются, скажем, в соцсеть – так им кажется. А сколько сил редактора и автора вкладывается в формирование состава подборки, в поиски последовательности публикации, какие при этом возникают – иногда неожиданные – межтекстовые связи и смыслы, все это им невдомек. И как подборка соотносится с циклом, с будущим сборником – неясно. Группа стихотворений формируется и потом изменяется вроде бы совершенно свободно – так же, как редактируется пост в Фейсбуке. Ан нет – в журнале, на бумаге (или даже в сети) подборка фиксируется в настоящем виде навсегда. Вот и выходит –что пером – не вырубишь, а клавишей – легко.

Н. И.: Я могу дать совет как преподаватель университета – объясняйте им, что это поэтический цикл.

Д. Б.: Это не совсем цикл... Но людям электроэпохи это, как я уже сказал, непонятно просто потому, что изменился сам характер манифестации текста. Журнальный редактор при публикации подборки уже сто лет как не выступает в роли цензора… Но к делу!

Обращусь, как всегда, к истории литературы, а именно – к 20-м - 30-м годам XIX века: это, по Белинскому, рубеж «альманачного периода» и – эпохи журналов. Первый русский толстый журнал, как мы знаем, возник в 1834 году, это была «Библиотека для чтения», ее придумал Александр Смирдин, адресат пушкинских эпиграмм, не шибко грамотный купец. Пушкина многие упрекали за то, что он опубликовал «Пиковую даму» в этом, мягко говоря, непритязательном журнале – уже из названия видно, что его редактор Сенковский (как и издатель – Смирдин) вовсе не собирались «поднимать» читателя до уровня понимания высокой литературы, а наоборот, стремились дать самому широкому (в том числе простоватому, примитивному) читателю то, что ему нравилось, подходило «для чтения».

Что появилось в толстом журнале по сравнению с альманахом? Во-первых, регулярность выхода: альманахи выходили редко, иногда – вообще только один раз, иногда ежегодно, некоторые – раз в квартал, не чаще, но в основном это было издание с ограниченной регулярностью. Журналы же обычно выходили ежемесячно – это повлекло за собой двойное изменение принципа сериальности. Во-первых, появилась сериализация прозы: возможность печатать романы с продолжением, чего в альманахе не было. И главное – это сериализация рубрик: в альманахах не было регулярных отделов, – скажем, печаталась критическая статья, потом стихотворение, потом отрывок из романа, потом снова пять стихотворений, и так далее. В журнале каждая рубрика воспринималась как сериал – все ждали нового «выпуска» рубрики, новой статьи Белинского или нового очерка Тургенева из «Записок охотника».
Отсюда абсолютно новое явление – «сила повременных изданий», по удивленному определению друга Пушкина, поэта, критика и профессора Петра Плетнева, из почтения к ушедшему доругу мирно издававшего себе в убыток пушкинский «Современник» в течение десяти лет после гибели поэта и не чаявшего, что журнальное дело обретет эту самую силу, станет занятием престижным, да и коммерчески выгодным.
Именно превращение издания журналов в бизнес сыграло главную роль. Поэтому все сегодняшние рассуждения о том, что мы должны занимать какую-то нишу вне больших гонораров, доходов, исторически не выдерживают никакой критики. В 1830-х годах издание журналов вдруг стало доходным делом – поэтому Пушкин за год до смерти начинает издавать «Современник», неудачный, впрочем, проект в смысле коммерции. Если бы Пушкин не погиб, я уверен, журнал был бы другим, выходил бы чаще и регулярнее, приобрел бы более строгую и узнаваемую структуру. Толстый журнал как таковой не может быть не прибыльным, не может находиться на периферии внимания, иначе это уже что-то совсем другое.

Посмотрим на нашу проблему с другой стороны. Государство в середине XIX века тратит огромные средства на содержание ведомственных журналов, «проплаченных» заранее и не зависящих от тиражей. Назову только «Журнал Министерства народного просвещения»: там служат не последние люди в критике, например, Николай Надеждин – после возвращения из ссылки, последовавшей за публикацией в 1836 году в «Телескопе» «Философического письма» Петра Чаадаева; друг знаменитого Николая Станкевича Януарий Неверов и другие. Эти журналы, несмотря на официальный статус, на право печатать официальную хронику, правительственные реляции – не имеют никакой силы в общественном мнении. Государство на них тратит немалые деньги, и никакого толку. А коммерческая журнальная «вольница» ограничена в свободе слова, стиснута цензурой, лишена возможности комментировать официальные мнения – и, тем не менее, все внимание приковано именно к этим журналам, в них возникают и рушатся репутации. Получается что «сила повременных изданий» – одновременно и власть популярности, и привлекательность бизнеса, это совершенно очевидно.
Журнальная доминанта оставалась в силе 150 лет – до падения Берлинской стены в 1989 году, до наступления эры всеобщей компьютеризации и смены журнальной доминанты – доминантой издательской. Всё это время журнал был кузницей карьер молодых авторов. Только в результате журнальных публикаций складывались писательские репутации: других примеров нет. В XIX веке никто бы не стал издавать автора, «не проверенного» журнальной пробой – это было бы убыточно, поэтому неизвестный («молодой») автор, конечно, идет в поисках писательской профессии и соответствующей репутации именно в журнал.
Еще одна важная особенность эпохи «толстяков» – непременное наличие у каждого из них своего особого «направления», которое манифестируется литературной критикой. Не бывает журнала без направления – не только «Октябрь» и «Новый мир» в своё время были несовместимой парой, но и в XIX веке были абсолютные антиподы – например, «Русский вестник» Каткова и «Современник» Некрасова в начале 1860-х. Критика – центр притяжения журнала и залог появления пассионарных фигур. Дело не столько в осведомлённости (Белинский был малообразован, не знал ни одного иностранного языка), сколько во влиятельности, которую имели Аполлон Григорьев, Чернышевский и другие крупные критики.

Что мы имеем сейчас, после смены журнальной доминанты доминантой издательской?

Если мы хотим не просто теорию заговора отрицать, а смотреть в глаза реальности, – мне бы хотелось задуматься над возможными реальными стратегиями продолжения жизни толстых журналов. Уровень толстых журналов, качество публикуемых ими текстов не вызывает ни малейшего сомнения, они держат планку. Но налицо несколько существенных перемен, которые ставят под сомнение параллели между журналами эпохи Пушкина-Твардовского и нынешними – имя осталось, а суть не та.
Первое. Ушла в прошлое сериализация прозы, равно как и сериализация рубрик. Навык восприятия текста на электронном носителе совершенно иной: мы хотим видеть нечто краткое, завершенное, а разомкнутость реализуется функцией гипертекста. Журнал имеет непривычный, неудобный формат – в карман не положишь! Изумленный юный читатель, взявший в руки журнал, чувствует себя обманутым. Странный формат, не лучшая бумага, вместо целого романа – треть, а вдобавок еще зачем-то статьи, обзоры, стихи…
Второе. Писательские репутации больше не создаются в журналах. Условный «юноша, обдумывающий житье», несет свой дебютный текст не в журнал, а сразу ищет издателя, или сам издает, или просто вешает в сеть. И понятие «журнальный вариант» уже почти изжило себя: причинно-следственная необходимость предварять книжную публикацию журнальной практически отсутствует.
Третье. Литературная критика стала совсем другой или вообще исчезла: она больше не программирует литературный процесс. Критиков заменили обозреватели, ревьюеры, которые просто объясняют, про что книга и почему её надо купить. «The New York Review of Books» и другие специализированные издания не публикуют отрицательных рецензий: ревьюеру незачем на это тратить время. Традиционный русский критик – журнальный критик, которого мы все так любили (или до сих пор любим), – настроен иначе, он ловит глубокое дыхание литературы, ищет далекой преемственности, нацелен на предвидение будущего литературы в соответствии со своим «направлением», и – в соответствии с ним же – готов отрицать и обличать все чуждое, «неправильное».
Четвертое. Редакция журнала – всегда была литературным клубом, где общаются близкие по духу поэты и прозаики, критики и редакторы. Здесь прозаик (скажем, Тургенев) читает очередной роман еще до его публикации, здесь же заранее готовится «позитивная» литкритика от «своих», а во «вражеской» редакции уже зреет антикритика со стороны «чужих». В издательствах всего этого нет. Крупный издатель ведёт себя совсем не так, как редактор журнала. Он ориентируется не на идейные течения и направления, а на вкусы и запросы разных фокус-групп потенциальных читателей, старается занять сразу все возможные ниши чтения, которые теперь отделяются друг от друга не барьерами «направлений», а лишь формальными признаками: чтение для детей, для молодых родителей с детьми, для зажиточных домохозяек, для путешественников, для интеллектуалов и т. д.
Для каждой фокус-группы своя стратегия продвижения, издатель ведет себя как тренер футбольной команды: если нет достойного исполнителя на позицию левого полузащитника, у него есть выбор между двумя действиями: либо купить права на опытного игрока, часто иностранного «легионера», либо вырастить своего исполнителя полузащитных функций на левом фланге. Нет у меня, положим, достойного автора для семейного чтения (сразу для детей и родителей) – значит, я либо куплю права на издание дорогостоящих переводов известного «легионера», либо продвину своего автора – за меньшие деньги, но без гарантии на успех. В последнем случае я закажу соответствующие тексты бренд-мененеджерам, которые (тексты) многим будут казаться литературно-критическими.
Наконец, пятое. Издание толстых журналов больше не приносит прибыли, впору разделить изумление Петра Плетнева, взятое с обратным знаком – он удивлялся прибыльности и силе повременных изданий, а мы в замешательстве от их низких тиражей и фатальной убыточности.

Итак, имея в виду перечисленные пять метаморфоз (сериальность, кузница репутаций, статус критики, «клубность», возможность успешного бизнеса) впору задать вопрос: а говорим ли мы об одном и том же явлении, когда рассуждаем о толстых журналах 1830-х – 1980-х годов и теперешних? Уверенный ответ сегодня, скорее всего, невозможен, зато можно выдвинуть осторожный тезис: продолжение жизни «толстяков» в прежнем качестве возможно только на основе восстановления одной (или более) из пяти утраченных функций – снова повторю: сериальность, репутации, литкритика, литклуб, бизнес. Для меня (еще одно осторожное предположение) очевидно: ни один из пяти краеугольных признаков классического толстого журнала сегодня невосстановим в своих прежних правах, невозможен по очень простой причине: предпосылки всех пяти негативных метаморфоз вовсе не касаются только толстых журналов, имеют более широкий контекст – иные обзественные условия, иные коммуникации, новые медиа...
Поэтому выбор мне видится следующим. Либо сохранить себя в законсервированном виде и обречь на медленную гибель, либо выжить ценою серьезных преобразований. По Евангелию: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Например, теоретически можно уйти в некую оппозицию, снова стать вольницей, в противовес официозу, однажды (150-180 лет назад) это уже получилось. На практике, конечно, это не очень-то реально, поскольку неоперативно – куда более действенно независимое волеизъявление в режиме онлайн.
Либо – внимание – можно переосмыслить свои функции. Коль скоро мы являем собою нетленный запас культуры (а я не отделяю себя от толстых журналов – я плоть от плоти их, хотя там никогда не служил) – тогда мы должны себя зачислить по другому ведомству. Мы знаем, что в нашей министерской культурной отрасли есть несколько видов учреждений – СМИ, библиотеки, музеи, театры, оркестры, архивы и т.д. К хранителям культурного наследия относятся музеи, архивы и библиотеки. По закону существует музейный фонд, архивный и библиотечный фонд Российской Федерации. Музейный фонд – это национальное достояние, он априори требует госфинансирования для пополнения, консервации, реставрации, обнародования. Может быть, толстые журналы получили бы шанс на выживание в том случае, если бы не только на словах, но и на деле, на практике осознали бы себя именно частью культурного наследия нации? Тогда и финансирование появилось бы, а с ним и некоторые гарантии существования.

Мы уже десять лет твердим о том, что мы подошли к какому-то краю. И речь не идёт о том, захлестнёт нас массовая литература или нет: это вопрос, который существовал всегда. А дело в том, что идёт процесс превращения одной субстанции в другую, гусеницы больше нет, а из куколки вот-вот выпорхнет какой-то новый мотылёк.

Алла Латынина: Меня задело выступление Дмитрия Бака именно созвучностью его мыслей моим собственным. И, мне кажется, на сегодняшней конференции наметилась очень интересная тенденция: сами сотрудники толстых журналов немного пытаются заговорить ситуацию – не в том смысле, что заболтать, а в смысле – заколдовать, применяя слова заговора, который имеет, как известно, обратную силу. То есть если ты говоришь, что пациент скорее жив, чем мёртв, как сказано в выступлении Натальи Ивановой, то именно поэтому он будет жить. Мне кажется, совершенно понятно, что этот метод не всегда действует и важнее трезво осознать ситуацию.

Сама я, несмотря на то, что никогда не работала в журнале, считаю себя человеком именно журнальным: моя критика – сознательно традиционная и ориентированная даже не на 20-й, а на 19-й век. Вне журнальной статьи я себя как критик не мыслю, но это не лишает меня возможности бросить взгляд на все журналы: и на нынешнюю ситуацию, и на прошлую.

Недавно мы отметили 90-летие «Октября», 90-летие «Нового мира». Господа, нет русских журналов, которые прожили 90 лет! Почти нет русских журналов, которые прожили хотя бы пятьдесят лет – может быть, только «Отечественные записки» Каткова, который издыхал последние двадцать лет после смерти Каткова, хотя был, с моей точки зрения, лучшим русским журналом. А другие журналы живут лет шесть, десять; тридцать – максимальный срок.

Почему я этим интересуюсь? В своё время, когда я занималась Достоевским, меня заинтересовало, что оба журнала – «Время» (1861-1863) и «Эпоха» (1864-1865)  братьев Достоевских – прожили по два года: «Время» закрыли, а «Эпоха» разорился. Пока журнал востребован – он живёт. В 60-е годы возникают журналы Некрасова: если «Современник» перекупает Некрасов, то возникает тут же благосветловский журнал. Но когда умирает через каких-то тридцать лет благосветловское «Дело», то ничего хорошего Чехов по этому поводу не говорит: «Туда ему и дорога». Возникает направление – возникает и сеть журналов: между ними идёт полемика, без этого нельзя. И, когда Наталья приводила цитату об умирании толстых журналов, я подумала: уж не Буренин ли? Потому что в конце 19-го века журналы хоронили точно так же. Чем ответило время на это? Время ответило созданием журнальных манифестов: они посыпались как из ведра. Сколько они жили в начале двадцатого века? «Весы» прожили пять лет, «Золотое руно» – три года; «Мир искусства», выбравший стратегию популяризации русской культуры, позавидовав «Золотому руну» и «Весам», ввёл у себя литературный отдел, а потом уже и беллетристику. Философов с Мережковским разругались – тут же организовался «Новый путь».

Что я хочу сказать этим? Пока литературная ситуация живая, пока горит даже не огонь – огонёк, и люди между собой ссорятся, организовывают новые журналы – литературная жизнь кипит. Кипит ли она сейчас? Она не кипит. Проблема не в том, как будут жить литературные журналы, а в самой литературной жизни. А журналы надо сохранять любым способом, отдавая себе отчёт в том, что это действительно уже музей.

Н. И.: Поскольку я категорически не согласна с Аллой Николаевной насчёт «музея», то я принесла показать старый архивный номер «Юности». (Показывает). Моя соседка по подъезду выбрасывала журналы и спросила, не хочу ли я себе забрать старые номера. Я отказалась, но когда проходила мимо консьержа и увидела, что журнал «Юность» лежит там такой сиротой, то взяла несколько номеров, чтобы посмотреть, что там есть. 1972-й год, седьмой номер, тираж – два миллиона экземпляров. Интервью Льва Озерова, проза Альберта Лиханова и другие материалы… Из присутствующих сегодня в «Журнальном Зале» авторов – только один: Марина Вишневецкая в разделе «Зелёный портфель» у Галки Галкиной. Содержание такое, что читать это всё невозможно и никому не нужно, но люди тоже старались. Этот институциональный жест ушёл в отвал истории целиком и полностью.

Алла Николаевна вслед за Дмитрием Баком обрисовала наше будущее как музейное – посмотрим, что скажет Александр Архангельский: он тоже отправит нас либо в музей, либо на кладбище?

А. Л.: А это не на кладбище. Это – хранить вечно.

Александр Архангельский: Мне очень понравилось выступление Дмитрия Петровича. Правда, я не верю в теорию заговора. Если бы теория заговора работала, то было бы гораздо легче: на заговор можно выстроить контрзаговор, – но она, к сожалению, не работает.

Что касается гибели журналов в 19-м и начале 20-го века – Алла Николаевна, мы путаем две вещи: гибель отдельных журналов и журналов как института. Погибали журналы – оставался институт. Это как с репертуарным театром: погибали отдельные театры, но оставался целостный институт репертуарного театра. Поэтому нам надо определиться, что именно мы сейчас обсуждаем: судьбу отдельных конкретных журналов – мне кажется, это неправильно, – либо судьбу института. Что касается последнего – я одновременно полон скепсиса и надежд; надежды мои, видимо, не реализуются, но попытаюсь проанализировать ситуацию так, как я её вижу.

Если посмотреть на ситуацию глазами медиаменеджера – это нормально, когда выпуск журнала приносит прибыль его владельцам: Вальтер Скотт был сам себе менеджером и вообще-то писал не только для удовольствия. Пушкин совершил ошибку, перепутав журнал с альманахом: не было бы этой ошибки – и всё было бы хорошо, проект с «Евгением Онегиным» – это вполне себе хорошо продуманный рыночный проект, когда роман выходил отдельными выпусками, содержащими каждый одну главу, а в 1833 году вышло первое полное издание всего романа в одном томе. Дело в том, что советский писатель – это была специально выведенная порода: человек думал, что за него всё сделает государство, а вообще-то для нормального писателя никогда не было оппозиции между литературной и заработком.

Так вот, что мы имеем сейчас? Толстый журнал, устройство которого Наталья Борисовна очень точно описала, не вписывается ни в сегодняшний рынок, как он устроен, ни в государственную модель поддержки. Про рынок – понятно, почему: потому что всё надо делать принципиально по-другому, с мультимедийными технологиями – хотя и в этом случае сомневаюсь, что получится «вписаться». Что касается государства – тут, казалось бы, перспективы более реальны: мы снова попали в эпоху застоя. Но эта эпоха не в пользу толстых журналов. Та эпоха застоя была в пользу консервации жизнеспособных традиций, сложившихся в советскую пору, а эта эпоха – придуманных архаических конструкций, которые назначены скрепами. А живые традиции не волнуют никого – более того, они очень мешают. Однако надо делать всё, чтобы их сохранить. К примеру, возьмите Академию наук – она ужасна: но пока не созданы альтернативные институты, пока нет системы лабораторий в университетах, – разрушать эту традицию – плохонькую, но живую – это преступление. Не бывает хороших традиций, все традиции плохонькие – но они жизнеспособные, у них высокий иммунитет, хотя они болеют, как всякий живой организм. Насчёт того, что государство будет поддерживать эту традицию – плохонькую, но живую – каковой является толстый журнал – у меня нет никаких иллюзий. Спонсоры же скорее поддержат такое интересное начинание, каковым является журнал «Арион», чем системный толстый литературный журнал – по вышеописанной причине: потому что толстый журнал – это явление штучное, подчёркнуто выведенное за пределы рынка, и в этом смысле понятно, в чём функция спонсора по отношению к журналу. В чём функция спонсора по отношению к институту – непонятно: спонсор в данном случае – функция государства.

Теперь посмотрим на толстый журнал с точки зрения менеджмента. Тут мы должны ответить на три вопроса: зачем это писателю, зачем это читателю и зачем это издателю? Зачем это писателю – совершенно понятно: в отличие от советской эпохи, когда толстый журнал был рекламным носителем (давайте называть вещи своими именами), и то, что не прошло через журнал, не имело тиража (это скорее похоже на то, о чём говорил Дмитрий Петрович применительно к 19-му веку) – сегодня прохождение через толстый журнал – это золотой стандарт. И эта функция вполне жизнеспособная: заметьте, Академия наук может сколь угодно кланяться, проявлять конформизм, но как только доходит до вопроса – «наука это или не наука» – сверхлояльная Академия наук встаёт на дыбы. Никакая коррумпированная верхушка не смогла заставить Академию наук признать Виктора Петрика учёным, потому что в ту секунду, когда мы говорим, что Виктор Петрик  учёный, мы переходим грань. Вот такая же функция «золотого стандарта» – это литература, а это не литература, а это «ещё посмотрим» – есть в литературных журналах, и с этим более-менее всё в порядке. Зачем это читателю – менее понятно, но в условиях удалённой литературной страны публикация в толстом журнале – это возможность дойти до отдалённого читателя от регионов до заграницы. Зачем это издателю – ответ нулевой: в этом виде – низачем. Из чего никак не следует, что в рыночную эпоху не могут существовать внерыночные и не находящиеся на шее у государства проекты.

Двадцать пять лет назад я имел глупость избираться на пост главного редактора журнала «Дружба народов» – слава Богу, меня не избрали, облегчив этим мою жизнь. Но я тогда предлагал одну модель, которая по сей день кажется мне очень правильной: журналы ничего давать не будут, надо затевать гуманитарный бизнес, репутационной сутью которого будет издание журнала. С тех пор, в общем, ничего не изменилось, кроме одного: я тогда думал, что это можно сделать одному журналу. Сейчас я понимаю, что это может сделать либо «пул», либо никто. Что может сделать «пул»? Университетские семинары, фестивали в регионах – это вполне себе бизнес, только его надо делать как бизнес. Его целью и его результатом может быть внерыночное, не приносящее дохода, но институционально важное издание толстого литературного журнала.

Сергей Иванович (С. И. Чупринину по поводу его заметки на Фейсбуке о снижении тиражей. – Прим. ред.), когда Вы пишете о падении интереса к чтению и связываете этот фактор с падением тиражей – у Вас там ошибка: Вы путаете первый завоз и тираж. На самом нет ни одного фактора, подтверждаюшего снижение интереса к чтению, в том числе и детскому: мы всегда были и остаёмся на первых местах по детскому и подростковому чтению. Система технологий, такая, как Reader.ru, с возможностью чтения в электронном виде и печатью по требованию, давно сняла проблему тиражей. Так что выпуск толстого журнала – дело неприбыльное, и единственный выход, который я вижу – это зарабатывать гуманитарным бизнесом, который будет окупать выпуск журнала. Впрочем, есть ещё и второй выход из ситуации – быть общественной институцией и существовать «на паях» (краундфандинг и пр.): это рискованно, но возможно. Но в этом случае перспектива долгосрочного проектирования отсутствует: в том, что я говорю, есть возможность долгосрочного проектирования.

Спасение утопающего – дело рук самого утопающего. Правда, тут вспоминается другой анекдот – когда в разгар кризиса два политика разговаривают, и один другого спрашивает: «Ну что, какие есть способы выхода из ситуации?» «Есть реалистический и фантастический. С какого начать?» «Начнём с реалистического». «Спустятся с неба и всё сделают за нас».

Елена Зейферт: Тема звучит так, что в её центре стоит живое и дорогое для каждого из нас явление и ставится вопрос, есть ли у него будущее, поэтому она не может не тронуть. Наталья Борисовна не зря ответила, что литературный журнал как жанр имеет будущее. И упомянутый сегодня Тынянов пишет о том, что жанр умереть не может: он может лишь уйти в периферию или снова вернуться в ядро. Поэтому всё обстоит ещё оптимистичнее, чем если бы мы поставили в центр темы, например, растение и рассуждали, есть ли у него будущее, потому что растение как раз умирает, а жанр – нет. И в жанре очень жива рецепция читательской памяти: если в журнале издаются из номера в номер произведения с живыми вибрациями, – то есть те произведения, которые не являются изделиями, а вырастают целиком из зерна как зародыш, как некий организм, – то эти вибрации затем переходят из номера в номер, запоминаются читателем на уровне генной рецепции. Поэтому журнал умереть не может – ещё и по той причине, что он живёт в читательской памяти. Здесь важно то, что явление должно питаться внутренними источниками, внутренними ключами. Если мы будем обращать большее внимание на внешние, социальные факторы, то это будет неправильное видение вещи; если же уделить больше внимания законам метафизическим – то здесь можно увидеть стратегию выживания журнала. Журнал парадоксальным образом может сохранять свою элитарность, герметичность, и в то же время преодолевать её, размыкая, стремясь к широкому читателю «до востребования». И я считаю, что стратегия выживания толстого журнала как раз состоит в том, что необходимо уделить внимание внутренним источникам, тем ключам, которые питают журнал.

Евгения Вежлян: Я согласна с многим из того, что было сказано Дмитрием Баком и Александром Архангельским, и хочу добавить к этому оптимистический штрих. В своё время я проводила исследование на тему репутации журналов в литературной среде, опрашивая те редакции, которые имеют дело с современной русской прозой, и представителей некоторых премиальных структур. В результате можно сделать вывод: толстые журналы – это не только золотой запас культуры, о чём здесь уже говорилось, но и мощная экспертная инстанция. То есть мне кажется, что если говорить не о конкретном журнале – «Новый мир», «Октябрь», «Знамя» и так далее – а о журналах как о социальном институте, то основная функция этого института – прежде всего экспертная. Если мы поймём это и, так сказать, в эту сторону начнём думать, то, как думаю я и как подтверждает проведённое мной исследование, фактически невозможно заменить русский толстый журнал именно в структуре современной литературы, как она сложилась. То есть это некий узел, куда сходятся издательская политика тех редакций – подчёркиваю, не всех – имеющих дело с современной русской прозой – и политика российских литературных премий, которые аффилированно сходятся в этом узле.

Есть ещё один литературный институт – это литературное агентство, но этот институт в значительной степени редуцирован, и его функцию взяли на себя в значительной степени толстые журналы. Мой опыт, с одной стороны, начинающего социолога, с другой – сотрудника толстого журнала, отчасти подтверждает это. Куда несёт автор своё произведение, если он хочет институциализироваться? Он несёт его в толстый журнал. При этом никакого прибытка ему с этого нет. И даже авторы массовой многотиражной продукции, которые обращались в журнал «Знамя», почему-то хотят опубликоваться именно в толстом журнале – для подкрепления и утверждения своего литературного статуса. Мне кажется, что именно эту сторону существования толстого журнала стоит понять: агентская деятельность, экспертная деятельность, – и это то, в чём русский толстый журнал ничто не может заменить.

Анна Бердичевская: В сегодняшних выступлениях уже прозвучала мысль о том, что толстый журнал – это клуб, сообщество, в котором выращивается литература, и за которым следует издательский бизнес в том числе. Но что для этого необходимо? Чтобы издательское сообщество поддерживало тех, кто является зачинателями литературного мира. Однако это невозможно просто потому, что издательское сообщество в в нашей стране монополизировано. То есть сообщества-то, которое может принимать общие, согласованные решения в общих интересах всей цепочки (Автор – Литературный журнал (школа, клуб и инкубатор) – Издатель) как раз нет и не предвидится…

Наталья Иванова: Рассказываю результаты «полевых наблюдений» в посёлке Переделкино. Каждый хочет получить из моих рук свежий номер журнала «Знамя». Но ни один из желающих не подписан на него. «Журнальный Зал» они даже не читают.

Андрей Василевский: Моё выступление будет отчасти продолжать Вашу реплику (Натальи Ивановой. – Прим. ред.). Вы меня знаете: я, как большинство из вас, основную часть своей жизни вложил в то дело, которым мы занимаемся и которое мы обсуждаем. И понятно, что и вы, и я сделаем всё возможное, чтобы это дело продолжилось, а если погибло – то не сегодня и не завтра, а послезавтра. А новый день настанет – мы опять поборемся. Но вот теперь поговорим обо мне любимом.

Когда я в последний раз читал бумажную газету? Я не помню. Она мне в принципе не нужна и даже неприятна как объект. Дальше. Когда я в последний раз читал толстый литературный журнал на бумаге? Может быть, сколько-то месяцев назад и, может быть, это был «Арион» – потому что он такой, полиграфически располагающий к этому. Каждое утро я включаю свой компьютер и открываю множество закладок: разных газет, журналов и т.д. Раз в месяц на сайте газеты «Ведомости» мне выкидывают объявление: «Уважаемый пользователь, вы исчерпали месячный лимит бесплатных чтений – подпишитесь». И что, я подписываюсь? Нет, и не потому, что я не знаю, как это делать: пара действий из электронного кошелька – и подписался. А потому что у меня в браузере одновременно открыты бесплатный «Коммерсант», бесплатные «Известия» и другие издания. Поэтому я спокойно закрываю «Ведомости» и жду, когда наступит следующий месяц, чтобы опять их бесплатно читать.

А вот интересный вопрос: я за что-нибудь плачу в Сети хоть иногда? Вы знаете, иногда плачу. Недавно я заплатил 500 рублей, чтобы легально и в хорошем качестве посмотреть сезон одного сериала. Дальше. Ходил я тут на «Радио Культура», там была насыщенная беседа в честь 90-летия «Нового мира»: всем уже понятно, что за беседа, поговорили – отчего же не поговорить. Выхожу я из студии – и тут меня ловит сотрудница другой передачи: просит «наговорить» им для эфира о чём-нибудь, не обязательно о литературе. О чём я им говорил две минуты? Об «Игре престолов».

То есть я лично – буквально с каждым месяцем – всё больще чувствую внутренний дискомфорт, связанный с разрывом между моими корпоративными обязательствами (моей должностью руководителя фактически маленькой фирмы под названием «Журнал «Новый мир») – то есть обязательствами представителя цеха – и моим личным поведением как частного лица, то есть потребителя культурного продукта. Своё поведение как частного лица я менять не буду – и твёрдо это знаю. Подозреваю, что не один такой, и в зале такие же люди есть, а уж за пределами зала – и подавно. Поэтому, честно сказать, все разговоры, которые мы с вами сегодня ведём, бессмысленны: провели мероприятие, потому что надо было его провести. Но я сижу тут уже несколько часов – и так мне плохо, честно сказать, коллеги. Так это всё бессмысленно. Что делать? Сейчас уже пять часов с чем-то. Давайте не затягивать.



Продолжение >




Фото Анатолия Степаненкоскачать dle 12.1