ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Эллендея Проффер Тисли: «Делать из Бродского памятник сейчас – преступление»

Эллендея Проффер Тисли: «Делать из Бродского памятник сейчас – преступление»



К 75-летию со дня рождения Иосифа Бродского или просто так, но в издательстве «Corpus» (АСТ) весной вышла книга мемуаров американской славистки, издателя и писателя Эллендеи Проффер Тисли. Супруги Проффер и их «Ardis», разумеется, легенда для мира русской литературы, и презентационных мероприятий в этот приезд автора в Россию было много, и рецензий по прочтении – тоже. Бурно обсуждали все, от фактических деталей до удач и странностей перевода. Но Эллендея Проффер тонкий, остроумный, чудный собеседник, даже если рассказывает не о Бродском, и пресс-конференция с ней превращается в живую открытую беседу.

На пресс-ланче присутствовали Сергей Кумыш (Профиль, Российская газета), Клариса Пульсон (Новая газета), Наталья Ломыкина (Forbes). Записала Елена Пестерева.

_______


Эллендея, откуда у вас такое красивое имя?

– Я ирландского происхождения. Мою бабушку звали Эллен. И, когда моя мама была беременна, она читала книгу Гюго, где была главная героиня, слепая девушка, Дея. Так получилось имя Эллендея. Бабушка его очень не любила. Она называла меня Лэнди. Мне только потом один мой профессор объяснил, что из двух имен получается одно – «Богиня света».

Фея? Ведьма?

– Нет.

А как вас называл Карл?

– Эллендея. Ему нравился звук. Или baby… (смеется)

Эллендея, скажите, Бродский 1971 года и Бродский через 20 лет – что в нем сохранилось неизменным и что изменилось?

– В частных взаимоотношениях он не изменился. Но он жутко постарел за эти годы. Он не занимался своим здоровьем, все время курил, и очень постарел. В общении с публикой, на выступлениях он стал более самоуверенным. Но даже потом мог вести себя чудовищно, особенно с молодыми людьми. Унижать молодых поэтов – это недопустимо. Важны бывают не только слова, но и тон.

Что в нем изменилось?.. В Америке впервые у него появилась власть, которую дают интеллект и образование. Америка готова приветствовать и принять, поверить на слово – и лишь потом проверять. Он иногда бывал помпезным. Он пытался так вести себя и со мной, но я же – закаленная девушка. Я 25-летней аспиранткой Набокова не боялась. Так что я могла перебивать Иосифа и спорить с ним. Он любил меня и понимал мой невозможный характер. Он мог сказать: «Твои друзья слишком обыкновенные люди». Но я не считаю Набокова – обыкновенным! Так что я спорила.

Как вам удавалось не испытывать пиетета ни к Бродскому, ни к Набокову?

–  Нас познакомила Надежда Яковлевна Мандельштам. Вот она, к слову, – действительно ведьма! Она могла сочетать злые слова, ядовитый язык – и нежный, даже детский голос. Она написала письмо Иосифу, чтобы представить ему нас с Карлом. Когда мы поехали в Ленинград, мы отдали ему это письмо и так познакомились. Мы тогда общались с очень многими писателями. Мне было 25, Иосифу 29, Карлу 31. Какой тут пиетет… А Набоков… Понимаете, мы американцы особого типа. У нас нет таких представлений об иерархии и элите. Мы разночинцы. Демократия и наше личное любопытство – это все, что у нас есть.

С Набоковым мы познакомились иначе. Набоков оказался огромный!!! Вовсе не маленький интеллектуал! Я ожидала увидеть Кафку, понимаете? А он оказался действительно огромным! Это было удивительно, да, но, конечно, это не было пиететом.

А отношения Бродского и Одена действительно сложились не сразу? Так, как вы о них пишете?

– Да. Оден хвалил Евтушенко и Вознесенского. Для Бродского это были неприемлемые слова, это были почти ругательства, и он пытался объяснить Одену, что он неправ – но Карл не стал этого переводить. Бродский совсем не говорил по-английски. Именно поэтому – благодаря Карлу – позже их отношения с Оденом сложились (смеется). Одена тронуло жалкое положение Иосифа и его страдания в Союзе, которые англичанину трудно даже вообразить себе, и он – думаю, он не знал досконально, гениальный ли Иосиф поэт, или нет, но – он ручался за него в Лондоне. Конечно, поэзия Одена очень повлияла на Бродского – он стал стремиться к простоте.

– Как вы выбирали авторов для Ардиса?

– У нас были свои предпочтения, свои пристрастия. Мандельштам – мы дружили с Надеждой Яковлевной, Ахматова, даже Есенин, Булгаков – я была знакома с Еленой Сергеевной, я же писала о Булгакове. Но Иосиф этого не одобрял. Для него это все было слишком популярно. Он любил только своих ленинградцев, и еще хвалил тех, кто писал заметно хуже, чем он сам. Конечно, с годами, когда он стал преподавать, его мнение о многих поэтах сильно изменилось (смеется).

Мы многих издавали, Аксенов был очарователен, Алешковский – о, это что-то сумасшедшее, и счастье, что мы открыли Соколова, мы обожали Окуджаву. Мы многих любили, да. И Иосиф страшно ревновал. И зря. Никого как его.

– Как полагаете, на чем держалась их дружба с Барышниковым?

– Они отдыхали друг с другом. Они могли расслабиться друг с другом. Они сидели в кафе, обсуждали баб. Они оба не принадлежали эмигрантскому миру, они принадлежали Америке, но им обоим было трудно ей принадлежать – и легко друг с другом. Ленинградцы.

– А Марина Басманова что-то еще значила для него в последние годы?

– Да что вы! Она одна и значила – всегда. До конца. Иногда мне казалось, что все остальные женщины были вместо нее. В стихах это есть.

– Хотите сказать, он однолюб?

– Нет. Вся ценность этой первой любви была в том, что она – прошла. Это просто рана. Ее ценность – в боли. Не обязательно в любви. Когда мы составляли сборники, он часто снимал посвящения с любовных стихов, объясняя, что на самом деле они не адресату, а Басмановой.

– Какие стихи вы у него любите?

– Мне сложно судить. Я знаю русскую поэзию, но это не мой родной язык. Я думаю, по-настоящему поэзию может оценить только носитель языка. Я видела, как Иосиф работает. «Сонеты к Марии Стюарт» – мне кажется, это удачно, и это забавно. Мне нравится «Горбунов и Горчаков». И, безусловно, ранняя любовная лирика.

– А не любите?

– «Письма к римскому другу». Вот там тот тон, о котором я говорила – тон, неприятный для меня. И «Римские элегии» я терпеть не могу. И «Путешествие в Стамбул» – это расизм. И это антиисторично. И это его дурное настроение. И это его образ имперского поэта.

– Как вы решили написать свою книгу?

– Я не решала. Я не хотела ее писать, это не для меня. Я видела теперешнее мифотворчество и слышала как говорят неправду о нем. Например, что он не хотел уезжать… Это не так. Более того, он сразу знал, что поедет в Америку, и хотел ехать – только в Америку. Не из-за нас с Карлом, он и без нас бы поехал. Милош любил шутить: «Представим, что было бы, если бы Бродский остался жить, например, во Франции… Левые бы все время с ним ссорились» – в таком духе.

…Бродский бывал в образе имперского поэта, поэта имперского масштаба, но эта империя – не Союз. Это другая, воображаемая страна. Делать из него памятник сейчас – это преступление. Он любил и создавал миф о себе, даже, может быть, в конце и сам в него верил, но совсем не так, как это происходит сейчас. Я хотела что-то сделать – сказать о нем что-то живое. И сказала – хотя все время чувствовала, что он стоит со мной рядом, как цензор.

– Вы скучаете по нему?

– Очень. В Петербурге особенно. Я вижу его перед собой, и я слышу его голос. И разговариваю с ним – до сих пор. Меня спрашивали, как мне фильм «Полторы комнаты», но я не смогу смотреть художественный фильм о нем – мне очень страшно. Что мне там любить, в художественном фильме? Представьте, что вы стали бы смотреть фильм, где кто-то играет вашего брата... Он живой для меня.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
6 431
Опубликовано 01 июл 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ