В очередном обзоре – четыре главных переводных романа осени.
Джулиан Барнс. Шум времени. – М.: Иностранка, 2016. Перевод Е. Петровой.
Еще одна (см., например, недавний «Человек из Санкт-Петербурга» Фоллетта) вылазка британских романистов на территорию загадочной России – рискованная, чреватая возвращением с полными карманами клюквы... для кого угодно, только не для живого классика, обладающего безошибочным чувством формы. Барнс фиксирует три эпизода жизни советского композитора, выпавших на високосные года: 1936-й – Шостакович стоит по ночами на лестничной площадке у лифта с заранее приготовленным «тюремным» чемоданчиком и ждёт ареста; 1948-й – едет в составе официальной делегации в Нью-Йорк и произносит там унижающую речь в адрес Стравинского; 1960-й – Шостакович заслуженный (а главное – «перевоспитанный») советский композитор, имеющий личный автомобиль (правда, приобрести зарубежную модель так и не разрешили). Каждое из этих событий запускает поток размышлений главного героя о времени и о себе, эти размышления составляют основную часть повествования и задают очень живой темп. Предупреждая ваши опасения: нет, совсем не «клюквенный» роман; напротив, британский акцент этой истории будто подчеркивает неотмирность ее героя. (О романе Джулиана Барнса см. также рецензию Анны Аликевич в
85-м номере «Лиterraтуры»: – Прим. ред.)
Томас Пинчон. Край навылет. – М.: Эксмо, 2016. Пер. М.Немцова.
Споры об этой книге начались задолго до того, как 500-страничный том появился в продаже. Спорили о степени переводимости великого американца и о том, как с этой задачей справился Немцов; спорили, собственно, не столько с автором (все равно никто не знает, где его искать), сколько с переводчиком-провокатором, который традиционно занял сторону писателя, а не читателя. Лукавый ли Пинчон тому виной, самонадеянный Немцов ли – как бы то ни было, степень непроницаемости этого текста и впрямь стремится к абсолютной: про широкую читательскую аудиторию, как про батарею Тушина, «было забыто». Конспирологическая версия событий 11 сентября в русском переводе стала ещё более конспирологической. Впрочем, всеми забытый читатель тоже в своём праве. Что, кто-то до сих пор думает, что если он не прочитает Очередную Великую Книжку, то мир перевернётся?
Джонатан Франзен. Безгрешность. – М.: АСТ, Corpus, 2016. Пер. Л.Мотылёва и Л.Сумм.
«Главный бестселлер осени», «живой классик», «классический американский роман», «очень своевременная книга» – что добавить к такому списку? Поди поспорь с «мудростью толпы». Я и не собираюсь сбрасывать этого господина с парохода современности, однако, встав на позиции рядового читателя с его наивным «удовольствием от текста», добавлю пять копеек про франзеновский нарратив. Вообразите: очень воспитанный, сдержанно-остроумный писатель хорошо поставленным голосом рассказывает вполне увлекательную и даже актуальную, ладно скроенную историю... которая, однако, звучит будто в режиме замедленного воспроизведения. Просится на язык реплика типа «сейчас так не пишут» – однако же аналогичный эффект наблюдался при чтении «Щегла», о котором Мария Степанова в своё время сказала, что это роман девятнадцатого века, написанный на материале века двадцать первого. Словом, если вам по вкусу такие машины времени, то милости просим; если нет, то нарративные фантомные боли гарантированы.
Мартин Эмис. Зона интересов. – М.: Фантом пресс, 2016. Пер. С.Ильина.
В европейской литературе сложился особый тип макабрического романа о войне. Война заражает абсурдом, только языком абсурда ее и можно описать – но чтобы читатель не перепутал такую повествовательную манеру с юродством, должно пройти время. XXI век определил новую дистанцию, с которой всё непривычно, но многое понятно. По сути, жанр исторического романа перепридуман заново: «Благоволительницы» Литтелла, «Маус» Шпигельмана, «Книжный вор» Зусака, «До свидания там, наверху» Леметра (есть и отечественный пример – «Спать и верить. Блокадный роман» Андрея Тургенева). Важно не просто рассказать историю, но остран(н)ить ее, найти новую форму: травестировать сюжет (так, у Леметра речь идет о чудовищно нелепой махинации с трупами Первой мировой), облечь рассказ в графическую оболочку (Шпигельман), заново продумать фигуру рассказчика (у Литтелла это интеллектуал Ауэ, Зусак делает рассказчиком саму Смерть, у которой, оказывается, нет ни косы, ни черепа под чёрным капюшоном). Мартин Эмис продолжает эту традицию. «Зона интересов» повествует о буднях Аушвица, описанного с трёх точек зрения: глазами коменданта лагеря Пауля Долля, глазами молодого офицера Томсена, глазами сотрудника зондеркоманды Шмуля. Простота композиции оттеняет глубину замысла, а нарочитое бытописательство – мрак описываемого: «Зона интересов» – про будни в аду, в том-то и ужас. Читатели единодушны: линия коменданта – самая яркая; как если бы про похождения Швейка написал не Гашек, а Кафка. Выразительна и финальная сцена разговора Томсена с женой Бормана после войны (они родственники: Томсен – племянник рейхсляйтера); ну а если бы после этого диалога Эмис поставил точку, всем, включая героев, было бы только лучше.
