В скором будущем собрание новелл Сергея Чупринина «Вот жизнь моя. Фейсбучный роман, или Подблюдные истории» обещает стать отдельной книгой. О замысле, смысле и жанре с литературным критиком, главным редактором журнала «Знамя» побеседовал Борис Кутенков.
____________
–
Сергей Иванович, а зачем вы вообще пришли в Фейсбук?
– Пришел случайно. Так получилось, что летом минувшего года я на пару недель оказался предоставлен самому себе: жил вне редакции и даже вне семьи. Поэтому в социальные сети заглянул, чтобы развлечься. И как-то нечаянно прокомментировал чью-то чужую историю, затем рассказал свою. На нее откликнулись, и это вынуло из моей памяти еще один сюжетик, затем другой, третий… Слово уцепилось за слово, и тут во мне проснулся понятный авторский прагматизм – оказалось, что новеллы складываются в некое, конечно, фрагментарное, но внутренне единое повествование, какое стоит продолжить.
–
Менялась ли цель этого повествования, пока вы над ним работали?
– Я и сейчас продолжаю над ним работать. Что же до целеполагания, то оно менялось минимум трижды. Сначала, если говорить о жанре, это был классический table talk, то есть цепочка анекдотов, не обязательно смешных, но обязательно остроумных, выводящих либо к эффектной коде, либо к нравоучению. Затем… Я очень благодарен писательнице Алисе Ганиевой, которая, комментируя один из таких анекдотов, простодушно спросила: а что такое продуктовый заказ? И я вдруг понял, что нынешним 20-30-летним абсолютно непонятно, потому что неизвестно, всё, что самоочевидно людям с советским опытом. И что, наверное, кто-то должен им, пытливым блондинкам, об этом рассказать – о цензуре, о Союзе писателей, о книжном дефиците, о писателях, которые ныне справедливо (или несправедливо) забыты. Но если кто-то должен, то почему не я, и книга – мне стало уже ясно, что книга – пошла выстраиваться как «Письма Алисе из (советского) Зазеркалья». А когда выстроилась, то оказалось, что вот и с моей нечаянной музой мне пора прощаться, и одна задача (бойцы вспоминают минувшие дни…) вступила в подчинение к другой: к исповеди сына века или, чтобы не так высокопарно, к автобиографическому роману в новеллах.
–
Став 25 лет назад главным редактором «Знамени», вы почти совсем ушли из оперативной критики. Объясняя это тем, что должность и обязательства, с нею связанные, лишают вас свободы литературно-критического высказывания: неприлично хвалить или порицать произведения, которые вами же были отправлены в печать, неэтично устраивать пиар или антипиар тому, что было опубликовано в конкурирующих изданиях и т. п. Чувствуете ли вы себя в фейсбучной прозе более независимым от того, что скажет княгиня Марья Алексеевна?
– В выборе сюжетов – безусловно. Но не в выборе оценок. Я ведь по-прежнему говорю про ту среду, с которой я имел в виду сойти со сцены, и сойду. Поэтому от самоцензуры я себя и здесь не освобождаю. Позволяя себе рассказывать только о тех ситуациях, где мои соседи по литературному пространству выглядят забавными или, может быть, даже смешными, но не касаясь случаев, где они же представали… ну, не ничтожествами, хотя и это бывало, но людьми не слишком достойными. Жизнь длинная, и, как вы понимаете, в отношениях со мною – редактором, публикатором, членом разных премиальных жюри и экспертных советов – г-да сочинители иной раз обнаруживали никак не лучшие свойства своей натуры. Пусть не нервничают, я об этих эпизодах не вспомню. Выдерживая общий доброжелательный тон. Или, в крайнем случае, тон снисходительной иронии.
–
И что же - никто из героев ваших рассказов на вас так ни разу и не обиделся?
– Им не на что обижаться. Тем более что, разместив очередную новеллу в Фейсбуке, я непременно отправляю ее человеку, который в ней задействован: не возражаешь ли?.. Пока, и это делает честь разумности моих героев, никто не возражал.
–
Пишете ли вы сразу в фейсбучный статус или сначала в Word’e, а потом переносите в социальную сеть? Есть ли в этом принципиальные отличия от работы над статьями, к примеру, о современной критике?
- Отвечу на первый вопрос: бывает по-всякому. И на второй отвечу: разница радикальная. Свои статьи я обычно долго, случается, что и месяцами, продумываю, делаю выписки, подбираю аргументы, выстраиваю многоступенчатую «защиту от дурака». И вообще пишу очень медленно, бывает, что не за один месяц. А тут мне продумывать ничего не надо. Надо лишь перевести в письменную речь те «подблюдные», назову их так, новеллы, которые я давно уже рассказываю в дружеском застолье – настолько давно, что они, как шутят у нас в «Знамени», уже отлились в мраморе.
И потом – объем. Ни одна ведь из фейсбучных новелл, чтобы ее прочли, не должна быть больше странички компьютерного набора. В прежние годы, когда я специализировался на больших мудрых статьях, меня бы это ограничение повергло в ужас. А теперь радует, поскольку длинные рассуждения меня в 2000-е годы стали раздражать, а малые формы, где все спрессовано и шильце некуда просунуть, стали, наоборот, для меня естественными. Посмотрите сами хотя бы книгу «Критика – это критики. Версия 2.0»: все написанные в 1980-е годы очерки, занявшие первую ее половину, длиннее печатного листа, то есть 40 000 знаков с пробелами, тогда как каждый очерк, что я написал в последнее десятилетие, короче полулиста. А ведь мыслей, льщу я себя надеждой, в них вроде бы не меньше. Словом, короче, Склифосовский, еще короче… И еще пример. Еще до всякого Фейсбука я завел в «Знамени» личную рубрику «Попутное чтение», где откликаюсь на новые книжки. Причем это не рецензии, а именно отклики в два-три абзаца, где я никому ничего не объясняю, ничто не доказываю, а просто сообщаю свое мнение.
–
А как же «защита от дурака»?
– Никак. Фейсбучная публика, и одна ли она, всё равно не столько прочитывает текст, сколько пробегает его глазами, выхватывая лишь то, что ее в данный момент задевает. Здесь всё на доверии – к автору поста. Который может говорить что угодно, но вынужден соблюдать некоторые нормы предосторожности. Например, понятно, что в новелле о чем-то, допустим, сугубо литературном нельзя поминать Путина или Украину – под страхом, что твое высказывание будет погребено девятым валом комментов, не имеющих к литературе никакого отношения.
–
А оказались ли полезными вам фейсбучные комменты?
– Вне сомнения. Мою память несколько раз перепроверили и уточнили – спасибо. А главное – фейсбучная среда, ко мне оказавшаяся необыкновенно доброжелательной, всё время подталкивала своей эмоциональной разогретостью: расскажите еще, и еще, нам это интересно. Чем не стимул?
–
Алла Латынина в интервью «Лиterraтуре», анализируя генезис вашей прозы, задаётся вопросом: «Я вот только думаю: мне все это интересно читать, потому что я знаю контекст и большую часть действующих лиц фейсбучных чупрининских баек. Интересно ли это людям, не знакомым с контекстом?» Вы пишете, словно отвечая ей: «…Что, может быть, и представляет познавательный интерес для ширнармасс, то для есть широкого читательского круга, но по-настоящему понятно только таким же, как я, пожарникам и только нас одних и волнует». Неужели ваша целевая аудитория – преимущественно люди вашего поколения, знакомые лично со всеми действующими лицами и историями?..
– Вот вы сами и ответили на свой вопрос. Я обращаюсь не к людям своего поколения, а с некоторых пор, когда исповедально-автобиографическая задача подмяла под себя мемуарную, и не к тем, чья жизнь только начинается. Мой адресат – люди любого возраста, но непременно литературно озабоченные, как и я сам, непременно литературоцентристы, то есть те, для кого литература по-прежнему остается либо самым главным делом в жизни, либо, во всяком случае, увлечением, от которого невозможно отказаться. Таких людей, разумеется, становится всё меньше, но они есть. И они по-прежнему нуждаются в обмене знаниями, обмене опытом – неважно, только читательским или сугубо профессиональным, – а мы, сказал бы Пушкин, из того и бьемся, чтобы этот опыт прирастал новыми смыслами.
–
В книге вы вроде бы собираетесь дать публикации с избранными фейсбучными комментариями. Видится здесь некоторая ирония: в публикациях, первоначально предложенных для «Лиterraтуры», было заметно, как спокойный тон записи контрастировал с эмоциональной реакцией, запальчивостью комментария, иногда поверхностного или просто малограмотного (а когда эти комментарии идут скопом – возникает сходство с басней «Слон и моська»)…
– Я действительно подготовил для печати версию, где каждая моя новелла сопровождалась фейсбучным шлейфом. И… отказался от нее. По двум причинам. Во-первых, в соответствии с требованиями авторского права мне пришлось бы запрашивать юридически удостоверенное согласие автора каждого коммента на такую публикацию, то есть втянуться в труд истинно мартышкин. А во-вторых, и это еще важнее, публикация хоть всех, хоть избранных комментов больше говорила бы о свойствах сегодняшней фейсбучной среды, чем о существе рассказываемых мною историй. А оно мне надо? Так что и тут пришлось перестраиваться на марше.
–
«И любопытно было сравнить, что получилось, когда эти истории были выловлены из потока фейсбучных постов и объединены в развернутое повествование. И оказалось, что вне живого и агрессивного контекста они несколько поблекли», - замечает Владимир Губайловский, анализируя отрывки, опубликованные в 11-м и 12-м номерах «Знамени». Нет ли у вас самого ощущения, что, будучи изъятыми из диалогического контекста, в котором органично обитают, тексты потеряют жанровые свойства, превратятся в обычную прозу?
– Я буду только счастлив, если кто-то прочтет мою книгу как «обычную прозу». Или, во всяком случае, почувствует, что автор не просто передает плоды холодных размышлений и сердца горестных замет, но еще и играет – как со своей памятью, так и с возможными читателями. Ключ здесь – в самоиронии, которая свойственна и мне, и почти всем моим ровесникам, а у людей следующих поколений если и встречается, то исключительно редко.
–
Вы так считаете?
– Что значит – считаю? У прозаиков, у критиков и, особенно, у поэтов, у тех, кто моложе пятидесяти, я просто-таки вижу преизбыток самоуважения, то, что немцы назвали бы «der tierische Ernst» в отношении к самим себе, и я по мере сил пытаюсь этой звериной серьезности противостоять – в том числе своим фейсбучным романом. Это если говорить о тональности… Если же о формате, то, отказавшись от идеи зеркалить свои новеллы в фейсбучных комментах, я придумал другую композицию книги, и теперь хочу, чтобы на ее шмуцтитуле стояли слова «(почти)научное издание».
–
?
– Иными словами, я хочу, чтобы книга – вроде бы заведомо несерьезная – была (конечно же, отчасти пародийно) стилизована под респектабельное академическое издание – типа, знаете ли, «Литературных памятников». С обширным реальным и историко-литературным комментарием, с указателями имен, со списками использованной литературы и длинным-длинным перечнем научных рецензентов, среди которых уже сейчас несколько докторов филологии из Москвы, Петербурга, Иерусалима, Киева и Бишкека, доктора наук юридических, педагогических, технических, физико-математических и даже, вы не поверите, геолого-минералогических.
Это, конечно, еще не энциклопедия русской (литературной) жизни последнего полувека, но все-таки. И, возможно, это вернет краски моим новеллам, если они, действительно, блекнут на бумаге. А также выделит роман «Вот жизнь моя» из череды воспоминательных повествований, что стали в последние месяцы – в какой-то мере даже по моему почину – так популярны в Рунете.
–
И когда ваша книга выйдет в свет?
– Сразу же, как найдется ее издатель.
скачать dle 12.1
