ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Алексей Пурин: «Поэт относится к Богу с профессиональным пониманием»

Алексей Пурин: «Поэт относится к Богу с профессиональным пониманием»


К 42-летию Бориса Рыжего

Первая не периферийная публикация Бориса Рыжего случилась в петербургской «Звезде» в 1997-м году. До этого стихи поэта около года пролежали в редакционном «столе» – и Борису Борисовичу это время, судя по воспоминаниям друзей, далось весьма непросто. Герой нашей сегодняшней беседы – редактор отделов поэзии и критики журнала «Звезда» Алексей Пурин – готовил подборку Рыжего к печати. Владимир Коркунов встретился с Алексеем Арнольдовичем в редакции «Звезды» на Моховой, где не раз бывал сам Борис Рыжий, где загоралась и его поэтическая звезда.
_____________________



Алексей Арнольдович, вы познакомились с Борисом Рыжим в середине 1990-х. Расскажите, как это произошло.

– Меня с ним познакомил Александр Леонтьев. Он на четыре года старше Бориса и, думаю, был его главным поэтическим наставником. Они подружились на каком-то межрегиональном литсборище, когда Рыжему было лет двадцать. Александр Юрьевич уже печатался у нас в «Звезде» – и как-то привёл к нам Бориса. Тот стихи принёс. Было это в 1996-м. Через год мы его напечатали.

Кажется, всего два стихотворения…

– Нет, в «Журнальном Зале» эта публикация, действительно, оборвана на втором стихотворении, но на бумаге их было семь, – и три-четыре, на мой взгляд, уже настоящие – из будущего «золотого фонда» поэта... Много позже я узнал из писем Рыжего к Леонтьеву, что Борис Борисович очень нервно переживал этот год ожидания. Но я думаю, такова обычная толстожурнальная практика. Журналы – существа неторопливые, мыслят годами.

Тем не менее, считается, что по-настоящему Рыжего открыли в «Знамени»…

– Как известно, всё открывается и закрывается исключительно в Москве: это особенность российского менталитета. Ну и что, что были две подборки в «Урале», «Звезда», альманах «Урби» (1998 г., двадцать стихотворений: от «Так гранит покрывается наледью...» – до «Над саквояжем в черной арке...»! Чуть ли не все – шедевры! Но, увы, – всего 300 экземпляров)... Московская публика не склонна замечать провинциальную ерунду, хоть «Звездой» назови. Поэтому публикация в Москве вызывает куда больший резонанс, чем публикация в ином месте. Тем более «Знамя», наряду с «Новым миром»,  считается одним из главных российских журналов. И подборка там была отличная. Кстати, большая часть её лежала до этого в «Звезде». В один из приездов Борис эти стихи у нас забрал, несмотря на то, что мы их уже практически поставили в номер…



Владимир Уфлянд, Алексей Пурин, Борис Рыжий. Редакция журнала "Звезда", лето 1998 г. (Фото Александра Леонтьева)


Не думаете, что с его стороны была обида? Год держали «в столе» первую подборку, потом то же самое со второй…

– Ну конечно! Мне казалось тогда, что он вообще хочет печататься каждый месяц, чего не могло быть в природе. Обычно толстые журналы публикуют поэтов раз в год... Но, я думаю, Рыжий поступил правильно, пусть и некорректно. Стихи нужно отдавать туда, где они прозвучат звонче.

Где больший резонанс?

– Да. Где купол выше и звук сильнее. И действительно, подборку заметили. Илья Зиновьевич Фаликов в своём «Дивьем камне» [1] об этом пишет. И что Рейну о Рыжем сказал. Хотя Рейн знал Бориса и раньше. Их тоже познакомил Леонтьев. Кстати, симпатия Евгения Борисовича была важна и для получения премии…

Антибукеровской, 1999 года?

– Поощрительной, кстати сказать. А то теперь про этот эпитет забывают… Знаете, это как с Бродским. Мол, Бродский был в ссылке. Да не был он в ссылке! Бродский был в высылке. А это всё-таки разные вещи: «дистанции огромного размера»! Так и здесь. Господа несколько преувеличивают.

Но сумма премии, кажется, была вовсе не поощрительной.

– 2000 баксов. Это большие деньги для молодого поэта! Да и не только молодого. К тому же слава. Премия-то – статусная. И наверное, «большого» «Антибукера» вчерашнему дебютанту и не полагалось: не книга, а публикация… То есть очевидный успех, как ни верти.

Фаликов, которого вы упомянули, написал, что после получения «Антибукера» характер Рыжего изменился. Надменность, например, появилась…

– Не думаю. Борис всегда был уравновешенным и весьма закрытым. Чётко знал, что делает. Никаких задушевных бесед «за жизнь» за рюмочкой – во всяком случае, при мне. Кстати, я никогда не видел его сильно пьяным (кроме одного позднего прискорбного случая), хотя мы и выпивали при встречах (никак не вдвоём, – собиралась компания), если он не был в завязке. Разговоры с ним были только о литературе, очень отстранённые, без пафоса... Человек, мне казалось, создавал…

Биографию?

– Биографию тоже. Но в первую очередь Рыжий заботился о литературном имидже.

Мемуаристы рассказывают о достаточно разгульном поведении Рыжего…

– Не знаю, в Петербурге он себя так не вёл. Мне видеть не случалось. Говорят, в Москве после премии что-то такое было. Опубликовано даже фото, где он стоит с Ольгой Юрьевной Ермолаевой – и на лице его видны следы сомнительных приключений.

И всё-таки бурное признание Бориса Рыжего началось после его смерти…

–  Естественно.

–  С чем оно связано с большей степени – со стихами или обстоятельствами ухода?

– Со смертью, стихи совпали… Знаете, я чудовищную вещь скажу, но самоубийство, по-моему, стало как бы звонкой финальной нотой в творчестве Бориса Рыжего. Такая карточная суперставка. К такому итогу всё и шло, и даже стихи о многом говорили. Но, конечно, только постфактум мы увидели этот путь, который вёл к петле. И к славе.

Вместе с тем, герой стихов Рыжего нередко – мальчик [2]. У мальчика нет страха перед смертью, а потому «полусгнившая изгородь ада» преодолевается едва ли не шутя. Но для повзрослевшего героя дворовая жизнь Вторчермета становится угрожающей неизбежностью, а не чем-то, от чего можно оттолкнуться и улететь в иные пространства языка и культуры…

– Понимаю, о чём вы говорите. Но смотрите. Путь Рыжего был предельно короток. Лермонтов к двадцати семи написал очень много, но в наше время это – мальчишеский возраст. К тому же архив его разбирали не профессионально, публиковали тоже любительски – всё смешалось! Вспоминаю стихи, с которыми он впервые приехал в Петербург – блоковский инфантилизм! Но рос он фантастически быстро – и в том числе придумал для себя маску. Стилистически разработал мир урок, который, на самом деле, существовал в его реальной жизни в гораздо меньшей пропорции. Он же профессорский сын – со всеми вытекающими. И хотя у него в приятелях были разные люди, он додумывал и пересоздавал это пространство. Такого рода стихи были уже и в «звездинской» публикации 1997-го; и, честно сказать, уже в 1999-м я советовал ему – в письме – завязывать с этой слишком лёгкой и расхолаживающей пластинкой, – он вроде бы соглашался...

К тому же готовился к миссии «большого» поэта. Например, записывал свои стихи на балконных кирпичах вместе со стихами классиков…

– Мечтал пройтись по Свердловску, «как по Дублину Джойс»; мечтал, что на «площади Свердловска» «памятник поставят только мне»... Что ж, не стоит писать стихи, если не думаешь, что они бессмертны... Но и занятно, – а ведь такого рода просьбы исполняются: в Челябинске на доме, где он родился, повесили памятную доску... Дьявол не дремлет... Вот, к примеру, Михаил Кузмин не просил – и доски до сих пор не повесили. То же и Ходасевич. А Ахматова, например, просила – и аж два памятника поставили напротив «Крестов»...

Как говорится, просите – и воздастся. А личное обаяние Бориса сыграло роль в его посмертном признании? Или дело только в стихах?

– Рыжий, без сомнения, отличный поэт. Но и образ нельзя сбрасывать со счетов. Представьте: лицо со шрамом, поза боксёра, пиджак, галстук, белая рубашка – всё это складывается в романтический облик. И, конечно, это привлекало внимание. Как же, такой красивый поэт умер!

Вот и у Ольги Ермолаевой на двери кабинета висит большая афиша с изображением Рыжего…

– С вот таким портретом (показывает на стену)?

Именно!

– Да, как не влюбиться в такой светлый образ!

К слову о памяти. В антологии «Уйти. Остаться. Жить», которую мы подготовили с коллегами, нет стихов Рыжего. Родные не дали добро…

– Я их понимаю. В антологии есть сильные авторы. Но далеко не все. Рыжий выглядел бы в ней белой вороной.

Жду совета мастера как антологию составлять?

– Язвите! Но я бы действительно предпочёл, чтобы антологии были только тематическими. О Грузии, например. Или об Италии. Или о шахматах… Но пусть, раз уж есть, будет и эта антология. Наверное, стоит отметить этих людей: были, умерли.

Любая антология неравномерна по составу авторов. Но неровны и стихи Рыжего – недавний том «В кварталах дальних и печальных» отражает это. Кстати, что вы думаете о его посмертных публикациях, в частности в «Знамени» имею в виду дневники, черновики и т.д.?

– Я с огорчением некоторые стихотворения читал, да и прозу! Будучи жив, Рыжий не опубликовал бы многое из этого. Родственники Бориса – люди очень достойные, но весьма далёкие от литературного процесса: нравственная их чистота просто не могла представить той грязи, на которую способен т. н. «литпроцесс». А журналы просили и просили... И кстати, могли бы (они-то, журналы, знают!) оскорбительное для тех или иных упомянутых лиц «закрыть». И сопливые детские вирши не печатать...

А лучшее посмертное издание Рыжего, на Ваш взгляд? «Типа песня», составленная Ермолаевой? Или казаринское «Оправдание жизни»?

– На мой взгляд, это книга «Стихи», которая вышла в Петербурге раньше вами указанных. Её Геннадий Комаров составил. Было недавно второе издание [3]. «Типа песня» – собрание очень неплохое, составленное с любовью и умом. Чего не скажешь о маловразумительном «Оправдании жизни» и упомянутом вами вовсе безобразном сборнике «В кварталах дальних и печальных», издающимся уже, кажется, третьим изданием (если вы, читатель, неосторожно купили эту книгу, выкиньте её в мусорный бак – она уродует замечательного поэта! Там повсюду враньё в примечаниях и испорченный авторский текст!).

Но что всё-таки насчёт посмертных публикаций? Как быть с черновиками и дневниками?

– К сожалению, всё зависит от родственников и друзей. Есть, кстати, разумные праводержатели. Вот, например, у Леонтьева хранятся письма Рыжего. Большое собрание – с 1994 года до смерти. Публиковать их пока, конечно, нельзя. Все предложения Александр Юрьевич, слава богу, отметает. Дескать, вот умру, тогда пожалуйста.

С публикациями ясно. А вот с критикой как обстоят дела? Хорошо ли Рыжий прочитан?

– Мной – да. Думаю – и Вами. Знаю – многими, мной ценимыми. А уж как критикой и остальными – не знаю. Вот «актуальными поэтами» – точно нет. И почвенниками – тоже.

Рыжего сравнивали с Есениным не единожды…

– Борис Борисович оскорбился бы. Он-то на Блока хотел быть похожим, на Рейна, на Гандлевского. Читатели, боюсь, на биографии остановились – самоубийство, молодость, «русскость» (что довольно нелепо!). Но нравится «традиционалистам». Не идеологически ангажированным русопятам, а тем, кто любит более-менее «классические», «понятные» стихи. Хотя Рыжий-то не таков!

А каков?

– Он гораздо более сложный и модернистский автор. И уровень – совсем другой, чем, скажем, у Рубцова или Прасолова.

Модернистский?

– Давайте назовём «модернизмом» в поэзии то, что не относится к «посконной» и «актуальной» графомании. Это живая поэзия, имеющая генеалогию.

А если сравнивать с Луговским? Без его влияния ведь тоже не обошлось!

– Луговской, как и Рыжий, – модернистский, живой поэт. Он стилен. Вот послушайте: «У статуи Родена мы пили спирт-сырец – / Художник, два чекиста и я, полумертвец...»

Кажется, эти стихи Рыжий прочёл в Роттердаме и шутки ради выдал за свои…

– Не был там в тот момент, не знаю. Говорят, Рыжий любил эпатировать... Но Луговской – важный поэт для Евгения Рейна. А Рейн для Рыжего — очень значимый поэт. Вот и генеалогия. Частичная, разумеется.

Кстати, в «Роттердамском дневнике» есть забавный эпизод. Рыжий вспоминает, как Рейн рассказывал про пальто Луговского, которое ему подарили. Мол, когда он его носит, сам в покойного коллегу превращается! Рыжий не возражает – стихи Рейна «Из ранних тетрадей», по его мнению, «мог написать Луговской, будь он немного талантливее»…

– Зря Борис обижал Луговского! В поэме Рейна описано, как вдова «Клима Поленова» (читай – Луговского) дарит автору пиджак своего мужа. Тот, на лацкан которого был некогда прикреплен орден «Знак Почёта», – тот, в котором опустившийся до последнего Луговской сидел побирушкой на ташкентском рынке году в 1943-м, а потом шёл в пивную, дабы изумленные лейтенанты угощали его пивом, – что и описано в его чудесном и жутком стихотворении «Алайский рынок». Глубина падения, не снившаяся Рейну и Рыжему, но, несомненно, волновавшая их!

– Не сомневаюсь. Но вернёмся к нашему герою. Стихи Рыжего, по вашему мнению, – более факт памяти или литературы?

– Я воспринимаю стихи Бориса Рыжего исключительно как литературу. Среди поэтов его поколения (1973-1975 годы рождения) он, на мой взгляд, – лучший. И вообще – один из замечательнейших русских поэтов конца XX века.

Бродский породил целую армию эпигонов. А эпигоны Рыжего в редакционной почте встречаются?

– Я бы не сравнивал Рыжего с Бродским. Это совершенно разные физические тела. Да, и тот и другой – подлинные. Но они разного размера. Как, например, Луна и Сатурн.

Бродский больший поэт?

– Несомненно... Но и как бы в манере Рыжего, разумеется, стихи присылают в журнал. Не печатаем. Потому, что их сочинители наивно живут в одной плоскости – якобы бандитской, но без капли настоящей поэзии. Борис мастерски прикидывался хулиганом и т. п., подключив к этой рисковой игре огромный опыт русской поэзии, а эти простаки думают, что если гавкнуть поблатней – то вот и успех. Увы, нет.

Хорошо. А что всё-таки делает Рыжего поэтом?

– Природный дар. Человек составляет слова – и получается музыка. Во-вторых, счастье правильного воспитания. Человек может быть талантлив, но если он не читал тех поэтов, которых надо читать…

А каких именно поэтов надо читать?

– Блока больше, чем Есенина. Георгия Иванова – чем Клюева. То есть, и Есенина с Клюевым надо читать. Но Блока с Ивановым – больше... И  ещё тридцать – тридцать пять – пятьдесят – сто пятьдесят имён, как минимум, начиная с Ломоносова и Тредиаковского... Нужно уметь выбирать и чувствовать. То есть любить не Вознесенского и Евтушенко, к примеру, а Бродского и Кушнера. Конечно, и Вознесенский мастеровитый поэт, он талантлив, но ему не хватает этической составляющей. Видимо, потому, что ему всё равно – Маяковский там, Пастернак. Лишь бы звенело... А ведь это люди – призванные им для звона – совсем разных вер и намерений!.. Я, разумеется, абсолютно субъективен. Но если бы не Александр Леонтьев, который во многом направил Бориса в верное русло, если бы не классические русские стихи, которые в детстве читал ему папа, думаю, Рыжий мог бы стать совершенно другим поэтом. Или не стать вовсе. Звук был бы, музыка – тоже, а вот содержание…

Мне вспоминается книжка Клюева с пометками Блока. Репринт. То есть и Блок читал Клюева, но, очевидно, меньше, чем сам себя.

– Виноват, говорю назидательно. Простите... Но Блок вообще отличался завидным терпением. А имя Клюева пришло мне в голову вот ещё по какой причине. Есть занятное место в переписке Рыжего с Кейсом Верхейлом. Сначала Борис пишет ему про Бродского. Что-де Иосиф Александрович войдёт в один ряд с Александром Сергеевичем, Николаем Алексеевичем и Александром Александровичем. Кейс спрашивает: «Неужели ты пишешь о Клюеве? Николай Алексеевич – это же Клюев? Дай я тебя тогда расцелую!» И Рыжий, предательски изменяя Некрасову, отвечает: «Конечно, это Клюев!». Это самое страшное, что я читал у Рыжего!..

Помню этот эпизод в «Дивьем камне» Фаликова. Кстати, как вам его книга? В её нужности не сомневаюсь, но своей концепции, как показалось, Илья Зиновьевич не представляет…

– Нет, я ему вполне благодарен: те важные сведенья, которые я хотел сообщить, были им сообщены без искажений или сокращений. Это многого стоит. Про Некрасова-Клюева, кстати, я ему рассказал, – но как-то этот рассказ у него в книге от моих высказываний отделился и обособился. Бывает. Обилие материала... Но иногда, как мне кажется, он приписывает Рыжему свои пристрастия. Например, любовь к Евтушенко, чего в Рыжем, по-моему, совершенно не было. Разве что зависть. Он хотел научиться себя вести, как Евтушенко, завоевать такую же бешеную популярность.

Сравнения Фаликова объяснимы. Его предыдущая книга была про Евгения Александровича… А прямодушен ли был Борис Рыжий?

– Знаете, у меня есть несколько писем Бориса. Их нельзя публиковать, потому что он о третьих лицах отзывался, скажем так, без особой почтительности. Я читал его письма к Леонтьеву, – а я там третье лицо, – он с такой же лёгкостью пишет разные остроумности уже обо мне. Непростой был человек.

- Не поспоришь. На ваш взгляд, поэзия Рыжего сегодня актуальна?

– И не только сегодня! Она – существует. В поэтической Вселенной он – реальный объект: Луна, Меркурий. Если, к примеру, Бродский – Юпитер. У них есть гравитация.

Гравитация?

– А как же! Если мы пишем стихи, то должны ощущать их – Рыжего, Бродского, Рейна, Кушнера, Баратынского (и т. д.) – гравитацию. И когда читаем – чувствовать. Наличие такой силы говорит о подлинности поэта.

Если воспользоваться вашей терминологией, не думаете, что в Екатеринбурге он ощущал себя «телом» среди «телец»?

– Ну конечно, ему был нужен Нью-Йорк! Москва – и та не очень.

Транзитный пункт?

– Да. Помните стихотворение: «А когда родился обормотом/ и умеешь складывать слова,/ нужно серебристым самолетом/ долететь до города Москва»? По-моему, у Рыжего программа «как надо» была заранее расписана. Хотя – кого он нашёл бы в Нью-Йорке?! Бродский-то умер. Дерека Уолкотта[4]? Что б он ему сказал?!

На ваш взгляд, поэт обязан себя ощущать равным Богу?

– Поэт должен быть уверен, что он лучший поэт на свете. Но не стоит это произносить вслух – сочтут за сумасшедшего. К Богу поэт, как правило, относится с профессиональным – и даже товарищеским – пониманием.



__________________
Примечания:

1 Фаликов И. З. Борис Рыжий. Дивий камень. – М.: Молодая гвардия (Жизнь замечательных людей: малая серия), 2015. – 382 с.
2 См: «В стихах он всегда – мальчик, соответственно и подруга его — девочка, чистый и нежный ребёнок». (Изварина Е. Там залегла твоя жизнь // http://seredina-mira.narod.ru/izvarina5.html.)
3 Рыжий Б.Б. Стихи. 1993-2001 / сост. Г. Ф. Комаров. – СПб.: Пушкинский фонд, 2014. – 368 с.
4 См. также: Фаликов И. К сорокалетию Бориса Рыжего // Лиterraтура. – 2014. – № 16. – (https://literratura.org/criticism/425-ilya-falikov-k-sorokaletiyu-borisa-ryzhego.html)
5 Дерек Уолкотт (род. 1930) – англоязычный поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе 1992 года «за яркое поэтическое творчество, исполненное историзма и являющееся результатом преданности культуре во всем её многообразии».
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
7 463
Опубликовано 21 сен 2016

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ