ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Ирина Горюнова. АРМЯНСКИЙ ДНЕВНИК. Часть VI

Ирина Горюнова. АРМЯНСКИЙ ДНЕВНИК. Часть VI

Часть I . Часть II . Часть III . Часть IV . Часть V »

(продолжение)


...Но он не перестает восхищать меня и сейчас. Очередные пещеры, чуть сбоку и выше слева, куда туристы не успевают заглянуть из-за нехватки времени, строго ограниченного маршрутом и составленным заранее графиком… С другой стороны – мост поцелуев, на который тянет ступить вместе с избранным, твоим, крепко держащим тебя за руку мужчиной... За ним очередная пещерка-келья… Наверху, высоко на скале, поблескивает неким чудом влипший, вбитый в нее крест.
В самом храме несколько помещений, от огромных пространств до низких, клаустрофобичных келий. В центре большого зала наверху, в каменной крыше, сияет округлое отверстие, специально предусмотренное архитектором, – через него льется естественный солнечный свет.
В одном из залов, среднем по размеру, стоит женщина среднего возраста со свечой в руке. Лицом к алтарю, спиной ко всем входящим. Внезапно она начинает петь. Грудной глубокий голос разносится вокруг, отражаясь от стен и сводов, вибрируя… Мое тело покрывают мурашки… Это немыслимо правильно, просто, красиво… Господи, неужели бывает столько счастья?!.. И это все для меня, со мной, во мне…
 
Сакральность этого места немного нарушается, если отойти вниз, к стоянкам автобусов, громким выкрикам продавцов, торгующих тем, что русские туристы называют чурчхеллой, а армяне – суджуком, – это грецкие орехи, любовно закутанные, запаянные в застывший виноградный сок. Рядом настойчиво предлагают огромные румяные пироги со сладкой ореховой начинкой, похожие на солнце, и дешевую бижутерию: незамысловатые браслетики с изображением святых, деревянные крестики, стеклянные кулончики с гранатом на тонком черном шнурке… Чуть поодаль немолодой мужчина молча продает небесно-синие цветы, перевязанные простой ниткой… Ноги неохотно подчиняются призыву заходить в автобус, цепляются за мелкие выбоинки, чтобы еще хоть несколько мгновений не покидать это место…

Ехать недалеко. Сначала ужин в таверне, похожей на частный дом, где нас встречают почти по-родственному, потом еще несколько минут в автобусе и новая остановка.
Гарни – древнеармянский языческий храм I века нашей эры в долине реки Азат, восстановленный из руин… Крепость Гарни упоминается еще Тацитом в связи с событиями в Армении в первой половине I в. н. э. Она была построена армянским царем Трдатом I (54–88 гг.) в 76 году.
Крепость Гарни занимает господствующий над прилегающей местностью треугольный мыс, огибаемый рекой Азат с двух сторон, глядящий в глубокое ущелье, чьи отвесные склоны служат неприступным естественным рубежом. Ущелье примечательно невероятными, кажущимися рукотворными склонами, состоящими из правильных шестигранных призм, тянущихся от подножия до самого верха. Их называют «Симфония камней».

Предполагают, что храм был посвящен языческому богу Солнца – Ми´тре. Митра в Древнем Иране – божество зороастризма, огнепоклонников, который в Древней Армении был известен как Михр, или Мгер, бог Солнца, небесного света и справедливости, дарующий, приносящий победу. Ему также посвящен жертвенник Мхери Дур («дверь Мхера») в скале Агравакар (Вороний камень) близ древнеармянского города Ван. В древности храмы Михра были разбросаны по всей Великой Армении. В дохристианскую эпоху при этих храмах проводился праздник Мехекан (25 декабря), символизировавший рождение Михра из скалы. Я знаю это, поскольку увлекалась изучением зороастризма и кое-что читала…
 
Мы приезжаем туда ближе к ночи, и, к сожалению, «Симфонию камней» увидеть уже невозможно. Храм освещается множеством прожекторов, отчего кажется еще более величественным и торжественным. Широкая дорога, дорога к храму, приглашает в его исполинские объятия. Из динамиков плавно-печально льются звуки дудука.

Отхожу в сторону, ближе к очередному зияющему провалу. Внезапно вспоминаю одну историю, когда-то сильно ранившую меня. Я уже давно отпустила ее, простив всех ее участников за причиненную боль, но сейчас понимаю важное – Армения отдает мне долги за одного из тех, кто вышел из ее лона и был причастен к моим страданиям.

В черном ночном небе ярко светит Венера, вечерняя звезда, названная по имени римской богини любви и красоты. Кажется, она обещает мне радость и сулит покровительство… По зодиаку я – рак, лунный знак, и мое время – ночь, поэтому я умею говорить со звездами на одном языке, хотя и с солнцем у меня свои, особые отношения в силу знания зороастрийских способов общения с Митрой…
 
В мифологии и астрономии инков Венера называлась Чáска… Издалека, чтобы не помешать и не потревожить, любуюсь одной из наших армянских ковчежанок – Гоар, воздевающей руки к звездному небу. Я не слышу, шепчет ли она что-то, молит ли о чем-то пространство или молча вбирает в себя энергию этого места… Чудится, что она ведьма – ведающая мать, мать-Армения своих сыновей и дочерей…
Обещаю себе вернуться сюда снова, чтобы увидеть храм при свете дня.

 
***

Вечером ковчежцы собираются в зимнем саду отеля «Арарат», чтобы на прощание посидеть вместе. Расставаться не хотелось. Временные обитатели «Ковчега» сплотились, сдружились, сумели преодолеть разницу во взглядах, менталитете, языке, культуре… И ярче засияли глаза, и теплее стали сердца… Прощальные бокалы вина… Объятия… Мы не прощаемся и обязательно найдемся, встретимся снова…
 
Но я еще не уезжаю. Моя персональная сказка продолжает длиться, потому что я, в отличие от других, остаюсь на форум издателей и переводчиков. Надо только переехать из отеля «Арарат» в «Конгресс» – пять минут пешком… От этой мысли становится чуть легче…

Путеводная Венера показала мне картинку, продолжение моей любовной истории, скрывая пока ее финал.

В этот день мы то отдалялись друг от друга, то снова сталкивались, как две лодки, потерявшие управление, хаотично движущиеся, от столкновения которых идут зыбкие круги по воде. Артак подходил ко мне, что-то говорил, придвигался предельно близко, но как только я вскидывала на него глаза, делал шаг назад, ускользал, корректно делая вид, что это по работе вдруг настала необходимость срочного поручения, не исполнить которое невозможно.
Иногда его неведомой силой приковывало к другим людям, как правило, женского пола, и тогда он, блестя глазами, начинал задорно шутить, позволяя им притягиваться ближе, запойно вдыхать его запах, облизываться на его легкую небритость, погружаться в мечты о возможной интимной тет-а-тет встрече. Измученная близким расставанием и тем, что мы никогда не говорили о нас, о том, что между нами происходит и что будет дальше, словно эта тема была запретной, я истончалась, прозрачнела и, казалось, находилась в промежуточном состоянии между физически плотным земным обликом и эфирным призраком, сквозь который можно не только посмотреть, но и пройти насквозь, не заметив. Я прятала, как могла, нагую душу, стыдящуюся жалкой беспомощности, тщеславно выставленной мальчиком-казановой на всеобщее обозрение.


Я увлекаюсь, не могу остановиться: мне тоже хочется писать стихи, хотя я давно уже не слагала поэтических строк, выбрав для себя прозу. Может быть, и прозу жизни вместо поэзии тоже? Пора возвращаться к себе…

Возьми меня за руки, не отпускай,
Веди хоть в чистилище, в ад или в рай,
Пусть песни свои менестрели поют,
И в чаши вина нам с тобою нальют…
И жизнь только миг для касаний твоих,
Мы сможем ее разделить на двоих,
Верней, не делить, а связать навсегда,
А может – насколько позволит судьба…
Я крикну ущелью, пусть эхо несет
Молитвы мои… Мирозданье поймет.
Шаманскую душу Венера ведет,
Под небом библейским она тебя ждет,
В жару или в холод, в пространстве снегов,
В монашеской келье, в чащобе волхвов…
Возьми меня за руки, не отпускай,
Чтоб я не рассыпалась тысячью стай
Всех птиц перелетных, влекомых на юг,
Теперь ненавижу я прозвище «друг»,
Но кто ты, скажи, я не смею сама,
Меня ежеутренне сводит с ума
Та мысль, что и в полночь я без твоих рук
Себя замыкаю в любовный недуг,
И руки проходят насквозь пустоту,
Они леденят и мою наготу,
Смешную, нелепую, в чуждой стране,            
Как твой Арарат на турецкой земле…

 
 
***

Утром Рубен Пашинян помогает мне перебросить чемодан в другую гостиницу, и мы снова идем гулять по Еревану, по главной улице – Абовяна. Взгляд натыкается на памятник продавцу цветов, старику Карабале, изваянному скульптором Токмаджяном. Об этом персонаже тоже сложена легенда. Легенда о Черном мальчике (так переводится его имя).
Карабала дарил цветы влюбленным, девушкам и стал одним из героев городского фольклора, о нем слагали и слагают стихи, пели и поют песни.

Будто ты родился старым, с корзинкой цветов в руке,
Украшая жизнь вином с доброй улыбкой на лице
И даря цветы...


Это перевод песни о Карабале известного исполнителя Папина Погосяна. Но, разумеется, Карабала не родился старым, и при рождении ему дано было другое имя. Его звали Степан Арутюнян. Родился он в начале XX века в богатой семье, проживавшей в Ереване в районе Канакер. Этой семье принадлежали сады «Флораи айгинер», занимавшие когда-то обширную территорию на месте сегодняшней станции метро «Еритасардакан», находящейся в центральной части улицы Абовяна. После установления советской власти всё богатство семьи было утеряно, но жизнь продолжалась, и Степан женился на девушке из Раздана по имени Ашхен, а в 1926 году у них родился сын Жоржик, единственный сын Карабалы.
В 1934–1936 годах он был осужден за публичное оскорбление власти и волею судьбы очутился в одной камере с Егише Чаренцем, который воспел его в своем стихотворении, – было, значит, что-то особенное в личности Карабалы, раз такой поэт, как Чаренц, посвятил ему стихотворение.

К сожалению, то, что открылось великому поэту и было оценено им, в обыденной жизни цены не имело. Ашхен не дождалась мужа и сразу вышла замуж за другого. Когда Карабала вышел из тюрьмы, у него не было ни дома, ни семьи, ни сына, с которым ему запретили видеться. Жоржик рос с новым отцом и появившимися на свет четырьмя сестрами в собственном доме на улице, находящейся рядом с садиком Комитаса. По воспоминаниям внуков Карабалы, их отец любил отчима, очень хорошего человека, но, когда тот умер, попросил мать приютить Карабалу, на что получил весьма жесткий отказ. Ашхен говорить o Карабале не любила, никогда не объясняла своего отношения к первому мужу, но до сына дошли разговоры о том, что во время следствия Ашхен показали какие-то фотографии, которые уличали Карабалу в измене не только родине, но и жене.

Сейчас трудно представить, что оставшийся в памяти Еревана Карабала именно как символ доброты, бескорыстности и где-то беззащитности мог быть плохим семьянином, но, по легенде, Карабала был влюблен в известную актрису Арус Восканян, которая часто ходила на работу в театр по улице Абовяна и каждое утро получала от Карабалы в подарок прекрасную розу.
Однажды на Карабалу напал ревнивый турок, угрожая ножом, однако ловкий Карабала убил нападавшего его же оружием.
Когда Арус умерла, Карабала каждый день носил по одной розе к ее могиле, присматривал за могилой первой жены своего покойного друга Чаренца – Арпеник и… опять дарил розы молодым девушкам на улице.
Когда родился старший сын Жоржика, Левон, Ашхен всё же разрешила показать внука дедушке. Они пришли на улицу Абовяна, где Карабала неизменно стоял со своей корзинкой цветов. Карабала, опустив корзинку на землю, дрожащими руками прижал к своей груди самый прекрасный цветок Жизни, маленького Левона, с которым виделся в первый и последний раз в жизни.
Умер Карабала в начале 70-х годов, где его могила – родные не знают: в похоронах они не участвовали.
Ереван не смирился с уходом своего любимца, теперь на улице Абовяна стоит уже каменный Карабала, которому не страшны ни зимний холод, ни палящее солнце, которому никто не сможет причинить боль, а вот он доставляет радость людям даже спустя десятилетия после смерти…


***

Идея посетить блошиный рынок пришла голову нашему фотографу Асатуру, желавшему приобрести сувениры для кого-то из гостивших у него друзей. Я навязалась за компанию. Площадь рынка оказалась довольно внушительной. Посередине располагались ряды прилавков и столов – так называемая сувенирная часть вернисажа с узорчатыми шапками, кружками с видами Армении, расписными тарелочками, магнитиками, картинами, бижутерией, мягкими тканевыми куклами, разнообразными изделиями ручной работы из серебра, камня и дерева, национальной одеждой и музыкальными инструментами… Там можно было приобрести искусно вырезанные из дерева картины и хачкары, выкованные местными умельцами кинжалы, старинной ковки кувшины, вазы, подносы, медные турки «джазве» и прочую кухонную утварь, расшитые вручную скатерти и полотенца, связанные крючком салфетки, вырезанные из дерева или камня шахматы и нарды, армянские специи, сладости, коньяки, вина и наливки, подставки под бутылку коньяка, вазы и тарелки для фруктов из дерева и камня, куклы-обереги и традиционные куклы, сотканные в технике гобелена, стеклянные изделия и елочные игрушки с национальными мотивами, «таросики» – мини-подарки для гостей на свадьбах, бронзовые статуэтки национальных героев и много разных других удивительных сувениров… На «блошиной» части рынка товар раскладывается прямо на земле или развешивается на деревьях. Там продают поношенную одежду и обувь в хорошем и не очень состоянии, советского производства фотоаппараты, старые книги и открытки, коллекции марок и монет и многое другое. Больше всего меня привлекали армянские ворсовые и безворсовые ковры, их завораживающие узоры… Развешанные там и тут, новые и старые, шерстяные, шелковые, синтетические, льняные, они манили и звали… Их было много, поскольку традиционно ковроделием занимались почти в каждой армянской семье – это ремесло было неотъемлемой частью быта. Коврами армяне устилают полы, покрывают внутренние стены домов, диваны, сундуки, сиденья и кровати. До сих пор ковры часто служат завесами дверных проемов, ризниц и алтарей в храмах, ими покрывают и сами алтари в церквах. Я не удержалась и купила маленький коврик, старый, немного потертый, с геометрическим узором, из которого явно восставал, вырисовывался храм. Душа моя Армения, ты хотя бы таким образом будешь со мной всегда!


***

На следующий день Асатур предложил мне сходить к местному ясновидящему, у которого он раньше бывал и успел убедиться в верности его прозрений. Я колебалась, поскольку любые прорицания настраивают человека на то, что они должны исполниться, но потом из любопытства согласилась. Этот непонятный для меня человек жил не в центре города, а ближе к окраине, там, где небольшие домики карабкаются на невысокую гору, лепясь к ней, словно ласточкины гнезда. Часть входных дверей домов, выстроившихся вдоль дороги, где жил ясновидец, была распахнута настежь, некоторые чуть прикрыты, но не заперты…
К сожалению или к счастью, ведуна не оказалось дома. Нас встретили маленькая белая собачонка, с которой мы сразу друг другу понравились, и сын ясновидящего, сказавший, что отца нет в городе…
«Это и хорошо, правильно, – подумала я, – не стоит жить по чужим подсказкам, надо выбирать путь самой, своим разумом и чувствами, своими решениями…» Пусть прозрения будут моими собственными, не продиктованными кем-то еще… Ничего не происходит случайно, и эта невстреча так же закономерна…


***

Участники форума приезжают в Сурб Рипсиме, храм Рипсиме. Кругом много машин, творится некий ажиотаж… Скоро начнется свадьба, венчание… Мы мешаем жениху, невесте и их гостям, но нас радостно приглашают поучаствовать. И мы, люди из разных стран, собравшиеся вокруг них, желаем жениху и невесте счастья на всех языках мира, которые знаем: на русском, английском, французском, польском, литовском, итальянском, испанском… Они не ожидали такого подарка, откровенного и удивительного в своей искренности. За чудо гостеприимства молодожены получили другое чудо в ответ. Пусть они пронесут его сквозь годы и как благословение их семьи, и как пожелание мира всей Армении. Захожу внутрь, беру свечи… Это уже ритуал… Подношу восковой хвостик нити к другой, горящей свече… Жду, когда разгорится пламя, и бережно прикрываю его от сквозняка рукой. Восковые слезы Бога обжигают ладонь и застывают на коже… Осторожно ставлю ее на предназначенное место, в мокрый черный песок, покрытый водой… Пламя бьется, танцует, выгибается, словно любуется своим отражением в воде. Почему я не родилась в Армении?! Сами собой складываются строки…

Я ставлю эти свечи за тебя,
За всех друзей, возлюбленных и близких
Твоих, и знаю – ветер ноября
Их пламя не задует. Византийским
 Всем ликам больше скорби нет –
Когда идет душа тебе навстречу,
Я вытянула только твой билет,
И я его любым богам отвечу.


Хочется снова отправиться на озеро Севан и там, подставив руки-крылья пронзительному поющему ветру, царящему над гладью вод, закружиться осенним рыжим листом в его сумасшедших объятиях…
Божья Матерь с Младенцем ласково смотрит с иконы прямо в мои глаза… Черты ее лица характерны для армянского народа. Они мягче, нежнее наших изображений, их лики не скорбны и унылы, а полны задумчивой улыбки, свойственной внимательной, готовой выслушать матери…
Дай бог этой паре молодоженов счастья… Влюбленные, возлюбленные миром и своей родиной, они будут так же любить своих детей и не позволят им стать дурными, порочными, нетерпимыми снобами…


***

Думаю о том, что многие русские называют хачами всех выходцев с Кавказа, хотя хач в переводе с армянского означает крест. Изначально хачами азербайджанцы-мусульмане называли армян, потому что вторые были христианами и носили крест – хач.
 
Таким образом, всех христиан можно назвать хачами, и ко мне это тоже относится напрямую. Откуда в нас прорастает нетерпимость к людям других национальностей? Мы же раньше все входили в Советский Союз, братались, вместе воевали против Гитлера с его безумной националистической арийской идеей, с его концлагерями и лагерями смерти вроде Аушвица, Треблинки, Освенцима, где сжигали людей только за то, что у них другого цвета волосы, другой формы нос… К чему мы идем с такой черной душой, ненавистью, презрением? К очередному геноциду?.. Я изучала свое родовое древо, в нем нет других кровей, кроме русской, но это для меня не важно. Главное – внутренняя суть человека, а не внешние национальные признаки… Я не люблю разве что оголтелых националистов, фашистов, мусульман-фанатиков и шахидов-смертников, готовых убивать ради извращенной идеи, идеи, которой нет, потому что любая религия нацелена на добро, только вот всякую мысль, каждую заповедь можно извратить и вывернуть так, что в кривом зеркале она приобретет иной смысл, иное толкование… Сделайте мне переливание крови, влейте любую, я не изменюсь…

Когда-то давно, я написала на эту тему аллегорическую сказку.
 
Жил да был на свете лягушонок. И всё у него было хорошо: солнышко светило, грело его ласково, дом у него был, друзья – в общем, чего еще можно пожелать? Лягушонок этого, наверное, не знал, поэтому ничего больше и не желал. А радовался тому, что у него есть, песенки пел, когда пелось, прыгал, когда прыгалось.
Жил да был на свете воробьишка. У него тоже всё было хорошо. Ну, настолько, насколько это вообще возможно в его воробьиной жизни. У него тоже были друзья, дом, и его тоже ласково грело солнышко, а когда не грело, то, по крайней мере, светило. И он тоже и пел, и прыгал, и радовался, когда было чему.
А потом лягушонок и воробьишка случайно встретились, посмотрели друг на друга, познакомились и разошлись по домам. И стали тосковать, потому что поняли, что хотят быть вместе. Но вроде как лягушата с воробьишками семей не создают, не было еще такого в природе. И стали над ними окрестные лесные жители потешаться. Сороки во все стороны сплетни разносят, стрекочут, даже зайцы и те по кустам шепчутся, хихикают, хвостиками от смеха пошевеливают. Друзья и знакомые отговаривают: «Что это, мол, за глупости? Диво дивное, чудо чудное, небывалое, неслыханное». Долго ли, коротко ли, но решили наши друзья – лягушонок и воробьишка – не слушать советов друзей и соседей, а пойти искать волшебную страну, такую, где бы их никто не осуждал и никто над ними не смеялся. Взялись они за руки, вернее за лапу и крыло, и ушли. И никому ничего не сказали. Нечего было потешаться. Тут друзьям стыдно стало, да поздненько они спохватились.
А лягушонок с воробьишкой, говорят, с той поры в волшебной стране живут. Домик у них там свой пряничный на берегу кисельного озера, и они на шоколадной лодочке по озеру плавают, конфетных рыбок ловят. А еще у них детки появились – воргушонки. Смешные такие, зеленые, с крылышками, и лапки у них в перепоночках. Очень симпатичные. И самое главное, что все они очень счастливы. На то она и волшебная страна!


Ну почему мы все не можем жить в волшебной стране?.. В мире, согласии, любви… Люди могут делиться только на злых и добрых, умных и глупых, но не по принадлежности к религии и вероисповеданию, национальности, цвету кожи, финансовому положению, касте избранных или прокаженных… Между прочим, когда-то ариями самоназывались народы Древнего Ирана и Древней Индии, а Иран граничит с Арменией, и Ар – это и Армения, и Арарат, и Арагац… Да, и еще: в буддистской литературе ārya (пали ariya) употребляется в значении «благородный», «святой». Я не хочу вдаваться в подробности, скучные и выверенные доказательствами научные изыскания, но пусть будет так, что арий тот, кто добр, светел и чист душой…


***

Едем в Эчмиадзинский монастырь (от драрм. Ej Miacinn – Сошествие Единородного), монастырь Армянской апостольской церкви, местонахождение престола Верховного Патриарха и Католикоса всех армян в 303–484 гг. и снова с 1441 года. Здесь расположены Эчмиадзинский кафедральный собор и богословские учебные заведения. Монастырь является резиденцией Католикоса всех армян. По преданию, место его строительства указал святому Григорию сошедший с небес Господь. Несмотря на то, что это место вроде должно казаться пафосным, оно притягивает. В нем хочется побыть подольше, прикоснуться к его святыням, поставить свечи во всех углах храма… А время неумолимо утекает сквозь пальцы, тает, как горящая свеча, но стекающий воск минут и дней, проведенных в этой стране, застывает в памяти…
Вспоминаются стихи Баха Ахмедова, посвященные Армении.

ПИСЬМА В СЕЗОН БЕЗМОЛВИЯ

…Теперь дышать и жить придется снова.
А вместо имени – одно сплошное «ты».
Холодный мир согреет только слово, 
что трепетно хранит твои черты.

«Жизнь удалась!» – кричу я в ночь пустую.
И это, как ни странно, не обман.
Я небо под ногами смутно чую…
Прости меня, что я надеждой пьян.

Пропущено «за то». Зато свобода!
Свобода не бояться высоты.
А осень – это просто время года,
где каждый день – одно сплошное «ты».


И увиденная свадьба, и сама энергия древнего Урарту, и стихи Баха вдохновляли меня, когда я снова и снова садилась за стол, прикасаясь к тексту в очередной раз, продолжала писать.


***
Когда его уносило с одной из представительниц прекрасного пола (он объяснял это необходимостью срочно найти аптеку), я прозорливо-болезненно считывала язык их тел, и меня сжимало и уменьшало в размерах, как Алису в Зазеркалье, проглотившую соответствующую пилюлю. Чрезмерная чуткость восприятия давно зашкалила все возможные вероятности, я не обманывалась, а точно знала, видела сквозь пространство, как она, упиваясь минутной властью, вбирает его харизму, согревается и расцветает его вниманием, наивно мнит происходящее за признание ее необходимости, торжествующе светится, победно ликует, не догадываясь, что его бегство от меня лишь растерянность, попытка отстоять свое «я», утвердить его, потерявшего точку равновесия, отчаянно балансирующего в поисках возможной опоры.

Я ускользнула, поспешно ретировалась в гостиничный номер, уже не думая, что это может выглядеть поражением, забилась в нору, как раненое животное, стремящееся зализать раны. Глушила раздражение и боль тем светлым, что он подарил мне, вспоминала ощущение птичьего полета, оправдывала его, как только могла. Смотрела на часы с неуклонно ползущей вперед стрелкой, сокращавшей наше возможное время вместе, и звала его, сотрясаясь в чудовищном ознобе, загнавшем меня под одеяло. Я не могла винить его, не собиралась, не смела, заранее определив его безгрешие как непреложную константу, но его отсутствие обезвоживало меня, диагностируя крайнюю степень любовно-пыточного истощения.

И даже когда отчаяние зашкаливало в безнадежности, я все равно ждала. Когда стрелки часов невозмутимо показывали три утра, он позвонил, придумывая на ходу оправдание – неожиданно затянувшуюся деловую встречу, – и я с готовностью приняла эту ложь, брошенную мне как подачку, неумело маскирующую непристойную картину равнодушия.
Артак все же приходит, и последние часы мы проводим вместе, отчаянно, больно и судорожно сливаясь воедино, торопливо насыщаясь, урывая последнюю возможность утолить жажду тел и душ, передать каждому то, что останется у другого, так или иначе...

Мой возлюбленный исчезает на рассвете – ему надо заехать домой переодеться, захватить необходимые бумаги для начальства, чтобы потом, после официального закрытия, успеть проводить меня в аэропорт… Цепляюсь за него взглядом, обнимаю, трусь щекой о его спину, хватаю за руки, пальцами запоминаю рельефы мускулов, ощущение от его кожи, зарываю их в волосы, провожу по губам…

Когда за ним закрывается дверь, начинаю исступленно рыдать, перестав сдерживать стоявший в груди ком, выплескивая бьющуюся истерику, жалко радуясь тому, что он не видит этой слабости, не подозревает о ней. Через несколько часов я приду в себя, специальные подтягивающие и наполняющие кожу сиянием кремы придадут помятому лицу свежий вид, а умелый макияж скроет следы отчаяния. Я сумею ловко приладить очередную маску, спрятав истинные чувства, и сохранить лицо…
Отчего-то немыслимо больно…

Так получилось, что я провела здесь гораздо больше времени: тринадцать дней, чертову дюжину, за которую мой мир перевернулся полностью.
Я не помню, когда была настолько счастлива, когда еще так полно ощущала себя женщиной – не матерью-утешительницей, не домашней хозяйкой-хлопотуньей, не предметом интерьера или домашним любимцем, взятым в дом ради престижа, не тупой скотинкой, которую надо ежечасно поучать, воспитывая ради торжества мелкого эго, не бессловесной рабыней, призванной удовлетворять все желания своего господина, не другом-психологом или рубахой-парнем, которому можно поплакаться в жилетку, а просто – женщиной…
Не помню, чтобы я так отчаянно и безропотно, с истинно женской покорностью ждала и верила, любя даже через невыносимое жжение, судороги, с упрямством преодолевая накатывающую безысходность, не позволяя себе судить его, взращивать гнев и обиду, насильно растворяя горечь и превращая ее в безусловную любовь.
Не помню я и такой боли от ощущения предательства и потери. Не помню ничего, что было до…

 

***

Армения похожа на один из своих символов – плод граната. Когда ты видишь его в первый раз, можешь гадать о его содержимом, о вкусе и структуре, но, раскрыв его, видишь множество зерен, составляющих его целостность. Так и эта страна состоит из множества таких зернышек: язык, поэзия, живопись, танец, музыка, характеры людей и их гостеприимство, национальная гордость, сохранение традиций, перенесенные страдания…

Я уезжаю из этой страны с болью расставания и надеждой на скорую встречу. Наш «Литературный Ковчег» подплыл к границам прощания. Его временные обитатели снова разлетелись по своим странам, унося маленькие щепочки в кулачке памяти, тогда как моя щепочка впилась накрепко в самое сердце… Олег Панфил сочувственно обнимает меня за плечи и шепчет: «Ты скоро вернешься…»

«Печаль моя светла», – писал поэт.
А я пишу: печаль моя прозрачна,
когда я сквозь нее смотрю на свет,  
что от тебя исходит. Я не плачу!

Я просто улыбаюсь и смотрю…
Я лишь боюсь на вечность ошибиться.
И вновь молюсь тому календарю,
где ты мне наяву смогла присниться.


(Бах Ахмедов. Письма в сезон безмолвия).

В аэропорту снова слышу армянскую речь. Улыбаюсь.
Я схватываю смысл все еще незнакомой речи на лету и уже интуитивно, без перевода на русский показываю паспорт, снимаю часы, чтобы пройти через рамку… Мне улыбаются в ответ. Постоянно… Таможенник заботливо помогает закрыть туго набитую сумку, в которую я запихнула свитер и шарф: в Москве может быть холодно. Он галантно извиняется за причиненное неудобство. Скрываю наворачивающиеся слезы. «Я вернусь. Я скоро вернусь», – шепчу себе мантру или аффирмацию в тщетной попытке обрести спокойствие и обмануть саднящее сердце.

 В салоне самолета прикрываю глаза, делая вид, что сплю, чтобы справиться с нахлынувшей грустью. Меня медленно окутывает дремота на грани яви и сна…

Ни одно место не было мне так дорого, как эта земля… Почему?.. Но ответ на этот вопрос не важен, главное, что такая земля есть. И когда станет совсем невыносимо от разлуки с ней, я возьму билет на самолет, взлечу в небо и через два часа двадцать минут выйду из аэропорта Звартноц.

Прилетаю в Москву ночью.
Вместо того чтобы сразу лечь спать или хотя бы разобрать чемодан и принять душ, я как одержимая влекусь в свой кабинет, чтобы дописать роман и поставить точку, а может, многоточие…


***

Едем в такси, время от времени перебрасываясь незначительными репликами для приличия. Полное молчание, как и безудержная болтовня, невозможны. Говорить о чем-то важном мы еще не готовы, дело даже не в том, что рядом посторонний, чужой человек… Артак держит меня за руку, иногда сжимая ее, словно намекает, что не желает моего отъезда, противится ему…
Мы приезжаем в аэропорт так быстро… В глубине души я надеялась, что могу опоздать на самолет, и тогда придется менять билет, возвращаться, оттягивая момент разлуки, но – нет. Мой солнечный паж помогает зарегистрировать электронный билет и сдать багаж. «Давай без сентиментальности, – смущенно, стараясь казаться твердым, выговаривает он. – Для меня это плохо заканчивается. Если начну, будет сложно остановиться. Я себя знаю». Он не видит мою боль, я на это надеюсь… Только неловкость, которую, может статься, принимает за желание поскорее уйти в тот сектор, куда провожающим нет доступа… Неуклюже обнимаю его, поднимаясь на цыпочки для поцелуя… Позволяю себе замереть лишь на секунду, не дольше, жалея, что не умею останавливать время…
Стремительно ухожу прочь, почти бегу, с трудом удерживая «невозмутимое» (обманывай себя, как же) покерное лицо и выплывающие на поверхность слезы… Я заранее (на случай рыдательной катастрофы) положила в дамскую сумку карандаш, тушь, подводку для глаз и пудру, чтобы не шокировать летящих со мной пассажиров страдальчески потекшим гримом, смахивающим на маску несчастного Пьеро…
Сидя в самолете, стараюсь отвлечь сознание, придумать ему занятие, заполнить подобием умственной деятельности – черкаю страницы блокнота:


Вырубай меня из своей души,
Молот Тора взяв напрокат,
Как отшельник келью среди вершин
Высекает, глядя в закат… 
Винограда горсть преврати в вино
И забудь про мои глаза.
Ты найдешь Ковчег, Золотое руно.
И, пытаясь себе доказать
Правоту свободы лишенной любви,
Невозможную сладкую ложь,
Засыпаешь ночью, меня обвив… 
Не тревожь себя, не тревожь…
Я уйду, пока не зареет тьма
Близким утром грядущего дня…
Без любви весь мир все одно – тюрьма,
Будешь имя мое склонять…
Окликая эхо, моля вернуть,
Чтобы больше не потерять…
Ты меня не сможешь перечеркнуть,
Только разве что сам отнять…


Я не знаю, что ты там себе думаешь, мой милый, стремящийся к солнцу возлюбленный… Что это было для тебя: преходящее мимолетное приключение, увлеченность, стремление к самоутверждению путем покорения очередной вершины, искреннее чувство, вспыхнувшее на день, месяц, год, жизнь?.. Вместе с тобой я вдруг сошла с ума, и мне совершенно не хочется возвращаться к той себе, закованной в благопристойные латы приличия, на которую я смотрела в зеркале изо дня в день… Годами… Я не буду ждать тебя и не буду звать, позволяя тебе решить, сделать выбор, проявить волю… Мой мир оказался тих и пуст без тебя, безмолвен, необитаем, но ты узнаешь об этом, только если спросишь, если позовешь…

Под нажимом стержня на белом листе проявляются крылья ангела, хранящего души… Ты видишь их кипарисовую нежность, распростертую над твоей головой?.. Я отослала его к тебе, моля защищать ежесекундно, неусыпно оберегать… Мне достаточно того, что ты есть… Хотя вру – я очень надеюсь на новую встречу. Даже если мне придется назвать себя солнцем, чтобы ты знал, куда стремиться… Но если я не то, что тебе нужно, и наши пути должны разойтись, пусть так и будет. Я уже получила от тебя так много, мне ли сетовать на судьбу, обрубившую неумолимой секирой тонкую нить, протянутую между нами?!



Окончание >скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
4 165
Опубликовано 27 авг 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ