(рассказ)
Снега намело много, очень много. Казалось, вся земля стала до самого ядра снежной, а не земляной или каменной. И океаны замерзли. Белый шар медленно крутился в черном космосе, будто отколовшаяся, громадная часть снежной бабы. Тихо мерцали звезды. Холодно. Но здесь, под пуховым одеялом, было тепло, как в норке.
Соня открыла глаза. За окном шелестел дождь, дрожала и постукивала неплотно закрытая форточка.
Папы опять не было рядом. Место на постели, где он обычно спал, уже остыло. С тех пор, как мама уехала, Соня снова стала приходить рано утром в родительскую постель, хотя, когда была мама, ее отучили от этой привычки.
Соня вылезла из постели, сунула ноги в тапочки и как была, в пижаме — уже коротковатой, она из нее выросла — вышла из спальни.
Отец, как она и предполагала, сидел на кухне спиной к входу, курил и пил коньяк. Несколько пустых бутылок, выпитых папой за последние дни, стояли и лежали на полу. Папа всегда аккуратно в эти дни выносил мусор, подметал в кухне, мыл посуду. Но бутылки не убирал, словно хотел какого-то тяжелого, но нужного ему напоминания.
Соня села рядом с ним, лицом к окну.
— Какой Новый год странный, — сказала она, — дождь идет.
— Мокрый, со снегом, — отозвался отец. Он тяжело, сипло дышал, глаза и скулы припухли, лицо было нездорового, кирпично-серого цвета. Хотя папа был еще молод — ему не было и сорока.
— Папа, — сказала Соня, — а когда вы с мамой меня рожали восемь лет назад, — тоже была такая погода?
— Нет. Тогда мела метель, и все занесло снегом. Была очень снежная зима.
— Да, как во сне, — кивнула Соня.
Отец повернул к ней голову.
— В каком сне?
— В моем.
— А, понятно… Знаешь, мы с мамой тебя не рожали вместе, мама одна тебя родила.
— Ну, вы же оба мои родители. Значит, и рожали вместе.
— Хорошо, пусть так… — отец чуть заметно усмехнулся. Затем отвернулся, залпом допил оставшийся в рюмке коньяк и затушил сигарету в пепельнице.
У соседей включили музыку — пела женщина, и гулко ударял динамик.
— Папа, — сказала Соня минуту спустя, — а мама же умерла, да?
— Да, — раздался его сиплый голос. — Я тебе об этом говорил.
— Нет.
— Нет? Ну прости, забыл…
Отец глянул на Соню, потом на висящий над столом календарь с фотографией венецианского карнавала, увидел там обведенную оранжевым фломастером цифру «6» и нарисованный рядом профиль Буратино. Тяжело вздохнув, он сжал виски ладонями, взъерошил волосы и опустил голову.
— Прости, дочка, прости… — сказал отец. — Я забыл, что у тебя сегодня день рождения. Я все на свете забыл. Прости! Я ужасный, страшный отец. Я...
Соня положила руку ему на колено.
— Ты не ужасный, папа. Ты просто такой папа. Ты же один на свете. Никто не виноват, что ты такой. Подумаешь, родилась? Ну и что.
— Как что… Я обещал тебе…— мотал головой отец, — год назад, я помню… обещал деревянного настоящего Буратино на день рождения, чтобы у него двигались руки и ноги, как в сказке. Думаешь, я не помню? У меня друг детства, Валя, деревянные игрушки делает, и я, и он обещал… Как же все далеко! Как Ира далеко… Боже, как же все стало далеко.
— Папа… — Соня обняла его руку и прижалась к ней. — Ты, не обращай, пожалуйста, на меня внимание. Представь, что меня здесь нет. А если я буду нужна, я тут же появлюсь. Хорошо?
— Да, хорошо… — отвернувшись, он вытер выступившие слезы, сглотнул, и вновь повернулся к дочери, — только ты, Соня, не исчезай так уж надолго. Ладно?
— Ладно.
— С днем рождения тебя, родная.
— Спасибо, папа.
— Сейчас я, немного приду в себя, схожу в магазин и куплю что-нибудь… подарок, там…
— Подожди, папа. Посиди просто так.
— Да, просто так. Хорошо.
Он замер на стуле в не очень удобной для себя позе, ощущая тепло прильнувшей к нему дочери. Ее волосы были такими же густыми и золотистыми, как у Иры, и так же кучерявились. Соня была внешне копия мамы, но внутренне она была все же ближе к нему. «Твоя дочка, твоя!» — нередко со смехом говорила Ира, откидывая назад свои золотистые кудри. С Ирой было сложно. Последний год они почти не жили вместе. То она уезжала к своей матери или в другую квартиру, и забирала к себе Соню, то дочь оставалась с ним. Чаще — с ним. А когда Ире вдруг определили саркому, и она сгорела в две недели. Павел забрал дочь и сказал, что мама уехала в длительную командировку по работе. Он и не врал почти. Ира же часто моталась по командировкам. Кажется, там и подцепила этого, с которым… Впрочем, скорее всего, ему просто хотелось, чтобы все обстояло именно так: она ему изменила, ушла, а потом… умерла.
Умерла.
Сегодня был сороковой день.
Не стесняясь дочери или действительно забыв о ее существовании, Павел заплакал. Навзрыд — но тихо, бесшумно содрогаясь. Слезы вытирал валяющейся тут же футболкой.
Соня прижималась к отцу и, закрыв глаза, молчала.
Она видела в темноте свою землю — заснеженный ледяной, болтающийся во Вселенной шар. И молила волшебного короля всей Вселенной, чтобы он смилостивился и зажег снова Солнце, и оно снова начало бы обогревать Землю. А пока что там, в морозных сугробах, занесенные снегом, сидели они вдвоем с папой. И где-то под снегом была еще их мама — умершая, но почему-то живая. Мама смотрела на них широко открытыми, неморгающими глазами, просто смотрела и молчала, будто разучилась говорить.
«Мама!» — немо крикнули одновременно отец и дочь, и от этого крика оба одновременно пробудились.
Отец встал. Стал стряхивать с себя какие-то невидимые крошки.
— Ладно, Сонь… пойду, что ли, в магазин.
— Подожди, папа. Я хотела сказать…
— Да, — он тяжело опустился на стул и внимательно посмотрел на дочку.
— Я хотела сказать, папа, что вырасту и стану мамой.
— Как это? — отец улыбчиво поднял брови.
— Женюсь на тебе, и стану мамой. Я же похожа на нее.
— Соня, ну… — Павел стоически ухмыльнулся, пожал плечами, и погладил Соню по мягким пружинящим волосам, — ты все-таки другая.
— Ну и что. Я стану мамой, — Соня смотрела ему в глаза.
Отец бросил взгляд на пепельницу, где лежали серые смятые и сломанные сигареты. Потом скривил губы, издал щелкающий звук и отрицательно качнул головой:
— Так не бывает, Соня.
— Почему не бывает?
— Потому. Есть, что бывает, а есть, что не бывает. Ты моя дочь, и не можешь стать моей женой. Как будто ты не знаешь.
— Да знаю-знаю, — с задумчивой улыбкой кивнула Соня, — что я, маленькая? Ладно, па. Тогда я выйду замуж за мужчину, похожего на тебя, и буду ему, как мама. А ты будешь жить с нами. Меня на обоих вас хватит, не волнуйся.
— Конечно, Сонька, выходи замуж за кого хочешь. Только неувязочка: ты еще не выросла. Тебе всего семь лет.
— Восемь, — поправила Соня.
— Да, восемь уже, прости, — с усталой улыбкой кивнул отец. — Хотя… ты же еще не родилась! Ты родилась ровно в полночь с шестого на седьмое января, то есть в ночь на рождество.
— А, вспомнил, вспомнил? — радостно искрила глазами Соня.
— Конечно, — кивнул папа. От его глаз побежали, словно вспышки лучей, тихие морщинки. — По идее, надо было записать, что ты родилась седьмого. Но в паспорте написано — шестого. Почему?
— Наверное, лучше ближе к рождению, чем дальше от него, — предположила Соня. — Но это же, не важно. Все равно я родилась.
— Конечно, не важно. Но все равно, ты еще очень маленькая девочка, и тебе еще рано думать о замужестве.
— А я вырасту мгновенно, папа. Знаешь, есть такое волшебное вещество, которое съедаешь, и бац — сразу становишься взрослым.
— Да? — папа втянул воздух и с шумом, надувая щеки, его выпустил. — Вот как… А дашь попробовать? Я тоже хочу мгновенно снова стать ребенком.
Соня засмеялась.
— Нет, папа. Вещество действует только в одну сторону.
— Гм. Скучное какое-то вещество. Одностороннее. Кстати, где ты его взяла?
— У Маленького Мука.
— Какого еще Маленького Мука?
— Того самого, который сбежал от Похитителя Снов, и волшебное вещество с собой прихватил.
— От кого, кого он сбежал?
— Ладно, па. Я пошутила. Конечно же, у Маленького Мука есть и обратное вещество, для таких пап-ребенков, как ты. Съешь его и отправишься в детство. Только там тебе будет ужасно скучно, папа.
— Слушай, ну откуда ты это знаешь? — отец сел перед дочкой на корточки.
— Да чего тут знать? — пожала плечами, искрясь задумчивой улыбкой, Соня, — тот, кто уже побывал во взрослых, не сможет быть счастливым в детях.
— Почему?
— Потому что он уже никогда не захочет стать взрослым. А время не останавливается. Да и таблетки от стирания памяти нет.
— Что, даже твой Маленький Мук такую таблетку не изобрел?
— Даже он, папа.
Они помолчали немного, каждый на своем месте и в своем времени. Потом папа хмуро обвел глазами кухню, вздохнул и с трудом поднялся на ноги.
Соня тоже встала.
Папа подошел к двери в ванную, заметил висящее со вчерашнего вечера на вешалке махровое фиолетовое полотенце, которое оставила его гостья. Он сорвал полотенце, скомкал, и бросил его в корзину для грязного белья.
— Папа…
— Да.
Он остановился, но не обернулся. Свесив растрепанные, немытые седоватые волосы, Павел хмуро смотрел вниз и куда-то в сторону.
— Я не возражаю, — сказала Соня.
— Против чего?
— Чтобы к тебе приходил женщины.
— Почему?
— Я понимаю. Я же не маленькая. Тебе нельзя без этого.
— Можно.
— Ты только не приводи, пожалуйста, их очень часто. Или сам езди к ним, я же не маленькая. Могу уже сама оставаться дома. Я и ночевать сама могу, ты не думай…
— Соня…
— И только, пожалуйста, не женись очень быстро. Дай мне немного вырасти.
— Сонька….
— Что?
— Ты говоришь так, словно тебе не се… не восемь лет.
— А я сейчас вообще не знаю, сколько мне лет. Я вообще, сейчас, кажется, тебя старше, папа.
Отец посмотрел на Соню, жевнул губами, кивнул. Потом, сощурившись, глянул в какую-то точку перед собой — потерянно, хмуро, брезгливо.
— Хорошо… — медленно сказал он и покачал головой. — Я и пить больше не буду.
— Не обещай, — сказала девочка, — просто не будь. А будь со мной.
— Сонька… — отец шагнул к ней, распахнув глаза так резко и широко, словно подпалил их вспышкой огня. Но остановился. Потух. Сжал пальцы в кулаки, потер костяшками кулака по руке, как бы соскребая что-то с кожи.
— Ты ангел? — поднял он голову.
Соня пожала маленькими плечами и чуть развела в стороны длинные тонкие руки. Глаза ее тихо искрились.
— Все дети ангелы, говорят, папа. Но я же уже большая.
Она еще хотела добавить, что мама сейчас наверняка находится среди ангелов. Но промолчала, понимая, что кожа ее папы сейчас тонкая, как мокрая бумага, она может порваться навсегда, и лучше пусть она хоть немного высохнет.
Отец потерянно смотрел сквозь стоящую перед ним дочь, и бегущие лучики вокруг его глаз постепенно останавливались, замирали. Соня тоже стояла тихо. Прекратился дождь за окном, перестала дребезжать оконная рама.
Снежный шар замер, перестал крутиться. И даже вечно движущийся звездный свет остановился, застыл молочными нитями в иссиня-черном пространстве.
Подождав какое-то время, тишина закончилась. За дверью глухо стукнуло. Послышался шорох, гул.
— Дзы-ынь!
Звонок в дверь.
Отец медленно повернул голову к двери.
— Дзы-ынь. Дзы-ы-ы-ы-нь! — пела песня пилы и колокольчика.
— Странно, кто это? — услышала Соня сиплый голос отца. — Мы никого не звали…
Он подошел к двери, прислушался.
Когда звонок снова дзынкнул, отец негромко, натужно командным тоном, выкрикнул:
— Кто это там?
— Это я, Паша. Открывай, черт, я…
Отец прильнул к глазку, и отпер дверь.
В квартиру ввалился, весь в снегу — даже на меховой шапке застыла пушистая горка — бородач, грохнул чемодан на колесиках на пол.
— Что, не ожидали? А?
И задрожал грохочущим смехом, тряся бородой, с которой сыпался снег и ледяная крошка.
— Валька? Ты? — изумился папа.
— А то кто же? Ну вы спрятались в нору, звонил тебе, звонил….
Разлапил руки в рукавицах, дернул к себе папу, обнял.
— Да откуда ты тут?
— Откуда, откуда, с Альфа Центавры, из Неспящего Королевства, от великих мужей человеческих. Что, думал, спрячешься, не найду? Ну ты, Пашка, совсем бугаем стал, год не прошел, как виделись, — весело изрыгал бородач. Потом отодвинул отца, посмотрел на стоящую посреди коридора Соню. Сощурил брови, выдохнул инеем:
— Соня, София, принцесса солнечной долины. С днем рождения тебя от папы Карло, и получи-ка Буратину.
Он вытянул из чемодана здоровенный, с Соню ростом, тряпичный мешок, откуда за ноги выдернул деревянную куклу Буратино и поставил на пол. Буратино был с длинным острым носом, большими оттопыренными ушами, улыбкой от уха до уха и душисто пах стружкой.
— Как, мне? — не верила, искрясь, словно она из снега и на нее падал свет, Соня. — Как в сказке?
— Ну да, без одежды, правда, и без Золотого Ключика, но ты, я думаю, одежду сама ему сошьешь, а папа ключ золотой выкует. Так, кузнец?
— Ну ты вообще, Валька, ну вообще… — папа с сахарной улыбкой мотал головой и взмахивал руками.
— И руки, ноги двигаются? — спрашивала Соня, гладя Буратино, который оказался чуть ниже ее ростом, по деревянным плечам.
— Ну конечно, принцесса. Полено живое было, когда я его стругал.
— Еще как, сошью одежду, сошью! — Соня вместе с куклой, вся в солнечном инее, подскочила к бородачу, уткнулась в его дубленку и бороду, Валентин нагнулся, поцеловал девочку, обдав льдистыми снежинками.
— Ой, — сказала Соня, — а почему вы весь в снегу?
— Правда, Валя, там что, снег пошел?
— Ну вы, дети подземелья, на улицу, что ли, не выходите? Да там такой снегопадище! Я как с поезда сошел, начал валить. В Новосибирске редкость. А у вас… На такси еле добрался, пробки, заносы.
Валентин, наконец, разулся, повесил дубленку, вымыл в ванной руки и вместе с папой вошел на кухню. Соня взяла Буратино под руку и не спеша отправилась с ним в свою комнату.
— Эх, Валя. Хорошо, что ты нас застал, мы ж могли уехать…
— Куда ты там мог уехать, не рассказывай сказки. Телефон, небось, выключил?
— Да нет, я так это… блин, точно, выключил! Ну, как ты, рассказывай.
— А что мне рассказывать. Давай ты. С Ирой… когда случилось?
— Да…сегодня сороковой день…
— Вот те раз. А мы ржем тут. Ну ладно, Ирка бы на нас не обиделась. Да она и сейчас не обижается, смотрит на нас. Так, сейчас, посидим, помянем.
— Валь, я это, типа, не пью…
— Уже? Да вижу я, как ты «типа». Ну и бардак у тебя! Давно прибирался? Не стыдно, Сонька же видит.
— Да знаю, дурак я… Сейчас в магазин…
— Какой магазин, сиди. У меня все с собой. Сейчас приберемся маленько, стол накроем. Веник у тебя где?
— Валь.
— А?
— Спасибо, что приехал. А то у меня тут, крыша поехала…
— Вижу. Затормозим. Так одевайся, мусор вынесешь. А я тут пока в наряд. Помнишь, как мы в казарме палочками кровати равняли? У тебя еще лучше меня получалось, я даже завидовал.
— Валь, ну что ты несешь. Кстати, сколько я тебе за Буратино должен?
— Ты что, дурак? Тебе сразу по кумполу понадовать, или после отбоя?
— Да шучу я, шучу… Э-э, а пить я точно не буду, не наливай.
— Будь спок, я за двоих! Ух! Так, Паш, ты почему еще здесь? Быстро бутылки собрал и пулей всю эту хрень на мусорку!
— Да иду уже, иду…
Буратино сидел в бело-солнечной Сониной комнате на диване. Он улыбался и смотрел куда-то далеко, может быть, даже за пределы Вселенной.
Соня сидела за своим школьным столом и кропотливо строчила на маминой швейной машинке. Она шила камзол, колпак, носки и панталоны для деревянного живого человечка. За окном медленно падал снег. Земля оттаяла, зазеленела и тихо вращалась в прозрачном космическом океане, словно круглая со всех сторон рыба, на которой жили люди. Было так тихо и хорошо на многие километры вокруг, что Соня услышала, как кто-то сказал:
— С Рождеством, люди-братья, все-все, кто меня слышит.
Соня услышала, но тут же забыла, как это часто случается во сне. Она продолжала шить.
_________________________________________
Об авторе:
ВАЛЕРИЙ БЫЛИНСКИЙ
Родился в Днепропетровске. Окончил художественное училище и Литературный институт им. Горького. Работал продавцом, сторожем, уличным художником, журналистом. В данный момент пишет кино- и телесценарии.
Публиковался в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Русский пионер» и др. Автор романа «Адаптация» (2012), вошедшего в лонг-лист премий «Национальный бестселлер» и «Русский букер».
скачать dle 12.1
