ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Александр Барбух. КРЫСА

Александр Барбух. КРЫСА


(рассказ)


Заболел старший брат. Нефу пришлось оставить Москву, вернуться на родину, в захудалый южный городок, где не был он уже, наверное, лет двадцать, - ­ухаживать за чужим человеком. Разные матери, ненавидевшие друг друга до последних дней, не желавшие, чтобы сыновья их общались. Несхожие интересы - Неф был гуманитарием, книжником, фанатично занимался библиотечным делом, и даже своё прозвище от фамилии Нефёдов получил когда-то в университете на всю жизнь от одного профессора, сказавшего, что известное в церковной архитектуре «неф» происходит от латинского navis - «корабль»; в то время, как Алексей до пенсии проработал мелким чинушей при железной дороге, никогда ничем особенно не увлекался, и, если фейсбук или кто-нибудь из знакомых желал выведать, в чём состоит главный интерес его жизни, Алексей признавался: автомобили «Феррари». Иногда добавлял: рок-музыка. Также разделяла братьев существенная разница в возрасте: в свои пятьдесят Неф был младше Алексея почти на двадцать лет.  
Всё, совершенно всё у братьев было разное. Кроме одиночества, так неожиданно сблизившего их в это время.
Алексей, несмотря на многочисленные романы, в основном с проводницами поездов, всю жизнь прожил холостяком. Неф же после расставания с женой так и остался совсем один, жил на дальней окраине Москвы в съемной малосемейке, среди гор книжек, литературных журналов и каких-то записей, которые вёл непрерывно.  
Поначалу Неф предполагал остаться в тесной однокомнатной квартире брата на время. Однако после выписки оказалось, что Алексей совсем беспомощен и не может обслуживать себя сам. И Неф принял решение остаться подольше, с человеком, которого он видел до того всего лишь два раза в жизни и освободил московскую квартиру.
Нефу было неуютно, плохо в этом убогом запущенном жилище. Старые обои, обклеенные плакатами дорогих автомобилей, молоденьких женщин в купальниках и каких-то бородатых рок-музыкантов. Полное отсутствие книг, из-за чего Неф чувствовал иногда что-то вроде удушья.
В самом конце весны бодрое состояние Алексея, как казалось Нефу, обещало скорое выздоровление.
Но постепенно за лето Алексей как-то сник, потерял к жизни всякий интерес, просто лежал в своей узкой длинной кровати и тупо глядел в потусторонний мир телевизора, на экране которого мелькали тени людей, городов и войн.
Неф стал замечать за братом разные странности, недобрые подозрительные взгляды. Он как будто побаивался чего-то.
Нефа же пугало то, что в квартире с некоторых пор завелось какое-то животное, которое по ночам начинало скрести и шерудить на кухне - сначала за газовой плитой, потом под шкафом, потом в коридоре и захламленной ванной комнате.
Чем дальше развивалась незаметная, невидимая болезнь брата, тем сильнее и громче заявлял о своих правах странный зверь, которого Неф ни разу не видел.
Часто он пытался подстеречь и хотя бы одним глазком поглядеть на него. Но стоило ему неслышно прокрасться на кухню или открыть дверь в ванную, - звуки немедленно прекращались, как будто их и не было.
Брат к своим семидесяти был почти глух, и наблюдая за странным поведением Нефа, сильно настораживался, когда тот вдруг среди ночи подскакивал, хватал ботинок, выбегал из комнаты и долго стоял в коридоре на одной ноге.

- С ума ты, что ль, сошёл? - спросил он его однажды своим сиплым, бесповоротно старческим голосом.
- Ты разве не слышишь? - ответил Неф. - Там кто-то живёт, кто-то у нас поселился.
- В голове у тебя кто-то поселился, - бурчал брат, отворачиваясь к стенке, к потемневшему от времени плакату с гарцующей чёрной лошадью на жёлтом фоне - эмблеме «Феррари».     

Иногда Неф и сам сомневался: не сходит ли он с ума вместе с братом?
Ведь уже давно стал он замечать, как невольно повторял за Алексеем его жесты, ловил себя на том, что смотрит на брата его же собственным рассеянно-настороженным взглядом и часто копирует сиплый голос.  
«Всё это ужасно заразно, эта болезнь, эта близость конца… - думал он с брезгливостью, - главное, не поддаваться, не входить, что называется, в болезнь».
Но кажется, именно это с ним и происходило.
Никакого животного нет.
Есть только надуманный шум по ночам в его собственных ушах, когда он лежит в углу на своём матрасе и мучится от бессонницы, слушая, как ожесточённо чешется или храпит во сне на кровати чужой, нелюбимый человек - его брат.   
Часто после очередной облавы на зверя Неф выбегал ночью из дому, шёл с сигаретой в руке по тёмной улице до конечной остановки автобуса.
Там, под кривым фонарём, была единственная на всю округу скамейка в тёмных пятнах и рядом с нею - кофейный автомат, звуки которого действовали на него успокоительно. Он мог сидеть там до самого утра, благо, был сентябрь, дул тёплый ветер, перемешанный с запахами горьковатых степных трав. Здесь не было скучно, здесь всегда что-нибудь его занимало. Нередко по вечерам где-то на пустырях пускали в небо ракеты и фейерверки. На углу возле жилого дома возвышался багровый шатёр над запертой клеткой, за которой вповалку дремали крупные продолговатые арбузы. Возвращался подвыпивший отец семейства, держа перед собой фонарик, полоскавший асфальт своим анемичным светом. Шёл известный в районе персонаж, у которого всё время спадал правый ботинок, отчего его ходьба напоминала какой-то цирковой танец жонглёра ботинком. Иногда из окон ближайшей девятиэтажки раздавался вдруг вульгарный женский смех или включалось ритмичное месиво из электрических звуков, а потом - крики соседей, и всё стихало. Как-то поздней ночью Неф видел, как необычайной красоты высокая полуголая женщина с подушкой и одеялом выскочила из одного подъезда и, рыдая, забежала в другой. Ещё в июне в мусорном контейнере Неф нашёл потрёпанный грязный томик Лукреция, брошенный там рядом с треснувшим зеркальцем. И теперь он носил этот томик с собой и листал страница за страницей, вспоминая университетские лекции и пытаясь применить к своей нынешней жизни учение римского поэта. Да, он ещё не мудрец, он не достиг атараксии - безмятежности и душевного покоя, он ещё сердится на брата, раздражается, а главное, верит в смерть, боится и во всём ловит её тайные знаки. Часто Неф пил кофе из автомата - стаканчик за стаканчиком, - и выкуривал пачками сигареты с причудливыми названиями: «Мёртворождение», «Инсульт», «Инфаркт». Раньше, в детстве, он читал на пачках болгарских сигарет, которые находил и воровал у родителей, прекрасные манящие слова: «Родопи», «Стюардесса», «Феникс».
Но всё с тех пор изменилось, и не в лучшую сторону.
Вот он, взрослый, пятидесятипятилетний, небритый мужчина сидит на остановке далёкого и чуждого ему города.
Он приехал, чтобы ухаживать за малознакомым, неприятным, капризным человеком, давать ему лекарства, готовить еду, выносить за ним его испражнения…
Денег оставалось на пару месяцев. Пенсия брата - 8 000 рублей, едва покрывала расходы на квартплату и лекарства, большую же часть лекарств Неф покупал на свои.
С работы его уволили. Найти новую он сможет, когда вернётся, но когда?
Он с тоской думал о своих книгах и дневниковых записях, которые хранились теперь у его московского приятеля в холодном гараже.
Чем дольше продлится агония брата, тем дольше он будет мучиться сам.
Влезет в долги, потом многие годы придётся их отдавать, и от напряжённого труда, возможно, он сам заболеет.
И уже никто не будет с ним рядом в его последние недели и дни.
Тогда ради чего он вообще здесь сидит? Ради квартиры? Но квартира давно завещана какой-то женщине в Новосибирске, по слухам - внебрачной дочери Алексея.  
А ещё Неф заметил, что все эти месяцы вместе с братом перестал бриться, следить за собой. Иногда вместо того, чтобы приготовить еду, просто покупал батон хлеба, молоко, ел это, а потом точно так же, как брат, лежал с открытыми глазами, устремлёнными в серый потолок, ни о чём не думая.
В такие минуты иногда брат мог задать ему какой-нибудь неожиданный вопрос, про шпионский скандал, о котором говорили по телевизору, о войне в Сирии, об Украине, и Неф невпопад, не думая, отвечал.
Они никогда не обсуждали прошлое, их общего отца, их единственные в жизни две встречи до этого.
По утрам Неф давал брату таблетки, кормил его. А потом до обеда уходил в парк, где просто сидел на скамейке, смотрел на желтеющие листья, на лениво порхавших упитанных голубей. Только бы быть подальше от грязной берлоги брата.
Но потом наступало время возвращаться обратно в квартиру, пропахшую немытым старым телом брата, лекарствами, кухней, залежалыми вещами и еще каким-то новым, едва уловимым запахом присутствия кого-то третьего.
Запахом, появившимся здесь недавно.
Вначале Неф думал, что запах этот проникает из прорванной, открытой сливной трубы под ванной, и он купил на рынке возле конечной остановки цементную смесь, но дыры так и не заделал - просто было лень.
Иногда, что это - его собственный запах. Ведь теперь, из-за того, что в ванной нельзя было мыться, он просто протирал на кухне своё тело мокрым полотенцем.
А ещё чаще предполагал, что именно так пахнет неизвестное ему животное, жившее теперь в их доме.
Брат, казалось, не представлял серьезности своего положения. Во всяком случае, в их редких разговорах довольно часто строил планы на будущие годы и говорил «когда я поправлюсь», «когда смогу ездить в центр», хотя с дальнейшей его судьбой вроде бы всё было ясно.   
Брат никогда не плакал. Но зато Неф мог пустить слезу. Однажды, прогуливаясь с сигаретой в парке, он услышал от какой-то мамаши с малышом:

- Дядя большой, не плачет, как мы.
- Плачет, плачет… - сказал он вслух, но негромко, чтобы его не услышали.

Чаще всего он плакал по ночам на той самой конечной остановке. На скамейке у кофейного автомата, где напротив него до самого утра горела лампочка над тёмным окошком ночного магазина.
Он боялся.
Этой темноты, теней, бродивших по тротуару вдоль белых в ночи стен вещевого рынка, откуда раздавался попеременно то лай, то вой, то хрип сторожевых собак.
Боялся раскрытого окошка магазина, из которого то и дело выползала большая женская рука, чтобы вручить очередному покупателю сигареты, пачку сока или бутылку водки - здесь её ночью приторговывали, несмотря на запрет.
Он и сам много раз покупал у этой руки то сигареты, то какие-нибудь орешки, но никогда не видел, чем она заканчивается там, эта рука, какое имеет продолжение в виде тела или головы, не слышал её голоса - и только по мягким очертаниям, по маникюру и кашлю догадывался, что рука эта - женская.  
Он сидел здесь, потому что боялся находиться в доме брата, где уже прописалась смерть.
Он боялся увидеть, опознать её.
Но иногда, думая практически, ещё больше боялся, что она задержится с приходом. И что ему придется остаться в этом родном и одновременно чужом ему городе еще на полгода, на год.


*   *   *

В воскресенье он решился на это и пошел на рынок за крысиной отравой.  
Когда он спрашивал у продавца, то вдруг подумал, что тот каким-нибудь образом догадается, что Неф живёт с больным братом и может решить, будто яд предназначен не для крысы, которая по ночам прошивает стены их квартиры своими острыми невыносимыми звуками, а именно для брата.
Но продавец, добродушный толстяк с огромным родимым пятном на щеке, похожим на какой-то иероглиф, вынул как ни в чём не бывало из картонной коробки и дал ему пачку, где находилось несколько красно-синих пакетиков.

- Это лучший, уж поверьте, - сказал он. - Сделано в Петербурге. В Петербурге всегда делали лучшие яды, ещё со времён немецко-чухонских аптек. От обычного яда крыса дохнет, но потом начинает разлагаться под полом, в норе, в трубе. Вы понимаете, какое амбре стоит несколько месяцев. А от этого - тихо умирает и медленно изнутри начинает сохнуть, мумифицируется и становится сухой, как вобла. Если человеку, например, давать такой яд, то он постепенно превратится в мумию.  

Вечером Неф разложил несколько пакетиков на кухне и в ванной. Пакетики пахли барбарисовыми леденцами.
В ту же ночь ему приснился брат.
Брат сидел голый на земле в какой-то земляной выемке, вокруг были его отец и мать, и они мыли брата, ласково гладили, как ребёнка, и говорили: «Наш маленький, наш любимый», - и брат действительно был похож на ребёнка. А в руках у него была резиновая игрушка, что-то вроде жабы с расплющенными лапками, и Неф вспомнил, что именно такой формы видел иероглиф на щеке рыночного продавца.
Утром, когда Неф зашёл в ванную, то увидел, что отравы уже не было - видимо, крыса утащила к себе в логово.
Остался только в воздухе сладковатый запах.  
Не было яда также и на кухне, и в туалете.
«Несколько дней - и я её уничтожу», - подумал он.
Этим же вечером он подложил ещё несколько пакетиков сине-красного яда.  
На следующее утро исчезли и они.
А вместе с ними как будто исчезли и сами звуки.
Крыса, или кто там был - животное, таскавшее к себе пакетики, пахнувшие дешёвыми леденцами, затихло и долгое время никак не проявляло себя.
Неф обрадовался этому и как-то раз на радостях купил огромную среднеазиатскую дыню, разрезал и заставил брата съесть несколько кусочков.

- Нужно жить! - говорил он ему, нелюбимому, чужому, грязному, с отросшей бородёнкой, с густыми спутавшимися бровями. - Надо жить, брат! Ты меня слышишь?
- Слышу, - безучастно отвечал брат.

И Неф видел, что глаза брата как-то округляются, западают и становятся похожими на глаза Ленина с одной из его предсмертных фотографий.

- Нужно жить, брат! - орал он ему в ухо. - Жить и сражаться! Наша материя вечна и бесконечна! Ты читал Лукреция? Страх страдания нелеп! Тебе нужно просто встать, просто пойти! Движение - это жизнь!
- Хорошо, - равнодушно и замедленно отвечал брат.
- Да что же хорошего! - кричал он на него. - Сколько раз ты мне уже обещал! И что? Тут же засыпал! Спать нельзя! Лежать нельзя! Надо постепенно вставать на ноги и идти, - и тут он впервые за многие годы обнял и поцеловал брата.

Неф был как будто пьян от любви к нему, от чувства одиночества, о котором он подумал вчера на скамейке: «Я кричу на него, срываюсь, злюсь, а ведь на всём свете остался у меня только он один из близких, он и больше никого!»
И Неф снова обнял, поцеловал брата, и решил, что завтра мягко заставит его подняться и пройтись хотя бы по комнате.
Но брату становилось всё хуже. В конце сентября - совсем плохо.
Он кричал ему, стоя над его изголовьем, звал, как зовут в путь близких друзей, он умолял его, но брат упорно продолжал лежать, говоря:

- Сейчас, сейчас… немного - и встану…

Или просто молчал, оледеневшим взглядом смотря куда-то в сторону, в угол, во мрак - и этот мрак в его глазах всё больше расширялся. И казалось, что их пути начинают расходиться.  
И вот однажды ночью, когда Неф совсем отчаялся, в первых числах октября, лежа на своём матрасе со смартфоном в руке, он вдруг услышал, как в ванной комнате снова что-то зашевелилось.
Он не слышал этих звуков уже несколько недель, и думал, что с крысой покончено.
Осторожно поднявшись, он сделал несколько шагов по комнате, прислушался, убедился, что брат жив - дышит во сне, и прокрался в коридор, к двери ванной комнаты.
Шорохи прекратились, но спустя недолгое время снова возникли.
Он включил в ванной свет, резко распахнул дверь и вдруг впервые за всё это время увидел её, шмыгнувшую прямо под ногами.
Крыса пробежала от стены под умывальником и скрылась под ванной, затихнув в дальнем углу.
На какое-то время он снова стал сомневаться: была ли она на самом деле, или только показалась ему?
Но затем осторожно стал разгребать завалы в проёме между чугунной ванной и кирпичной стеной, отбрасывая в сторону замшелые рубашки брата, его старую обувь.  
И вот он увидел аккуратно сложенные на полу пакетики с сине-красной отравой. Некоторые из них были надкушены, и яд просыпан на кафель.
Неф приподнял приваленную к стенке толстую доску и за ней в узком проходе среди таких же пакетиков, посреди гнезда из кусочков шерсти и всякой трухи, разглядел серую крысу.
Она сидела неподвижно, шевелила тонкими усиками, и видимо, тоже увидела его, но бежать не торопилась.  
Неф заметил у стены деревянную швабру, осторожно взял, перевернул, ухватив её, как за копьё, и замахнулся.
Никогда в жизни не убивал он живое существо. Даже в детстве, когда мальчишки, его друзья, давили муравьев или стреляли из рогаток по воробьям, он всегда уклонялся от этих забав.
Но тут, ничуть не сомневаясь, со всего размаху ударил концом швабры и сходу попал прямо в крысу - и она заверещала.
Каким-то очень живым, жалостливым голосом. Но тут же сникла, перевернулась на бок, выпростав светлые лапки.
Неф сделал полшага назад, отыскал глазами истёртый от времени мятый пакет из супермаркета. С его помощью поднял крысиную тушку, завернул в другой, более прочный пакет.
И как только он это сделал, тут же услышал за своей спиною медленные тяжёлые шаги, которые вначале его даже испугали.
Он резко обернулся. И увидел в коридоре брата - полуголого, босого, мертвецки бледного, с вытянутым лицом, но всё-таки живого и неожиданно - родного и близкого.
Брат хотел что-то спросить у Нефёдова, но только открыл рот и промычал что-то вместо слов.  
Первый раз за долгое время, когда брат поднялся. Сам поднялся с постели и стоял теперь перед ним.
И Неф вдруг понял, что смерть отступила, что всё постепенно наладится.  

- Я был прав, - сказал он брату, указывая глазами на свёрток, из которого выпал и бледным червем повис безжизненный крысиный хвост. - Это всего лишь крыса. Хотела свить себе гнездо и родить детей. Но я убил её.







_________________________________________

Об авторе: АЛЕКСАНДР БАРБУХ

Прозаик, сценарист, фотограф. Родился в Симферополе. Учился в Литературном институте им. Горького, отделение прозы. Окончил филологический факультет Симферопольского государственного университета. Работал ночным сторожем на складе видеокассет концерна «Видеосервис», инструктором служебного собаководства, фотографом, учителем русского языка и литературы; сценаристом, режиссером и редактором на телевидении; сценаристом-сюжетчиком в московском отделении британской телекомпании «Fremantle Media», шеф-редактором на телеканале СТБ (Украина), в кинокомпании Амедиа (Москва) и др. Рассказы печатались в московских сборниках прозы и в журнале «Дружба народов». Живет под Москвой.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 880
Опубликовано 23 окт 2018

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ