ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Евгений Русских. ШЕСТОЕ ВЫМИРАНИЕ

Евгений Русских. ШЕСТОЕ ВЫМИРАНИЕ


(рассказ)


1

- Боже мой, Неверов! Разрази меня гром! - восклицает Марк Грабовский, и тянет гостя за руку в сени. - Проходи, Булат, милости прошу! Только бардак у меня, извини. Вчера, понимаешь, старье привез, не отсортировал еще!

И по его опухшему с многодневной щетиной лицу было видно, что он с похмелья.

Из сеней с грудой каких-то предметов прошли в кухню с печкой и столом под окошком. Неверов, шедший впереди, остановился -  на полу, около печки, тускло отсвечивал туловом самовар с трубой набекрень, загородив проход.

Всплеснув руками, Грабовский бросился к самовару. Но в порыве неуклюжести, спровоцированном похмельем, опрокинул его; сей миг из-под стола вылетел, вздыбив шерсть, кот с маленькими ушами, прижатыми к приплюснутой голове, и, прострелив Неверова дикими сверкнувшими глазами, убежал в комнаты. Бормоча извинения, Грабовский поднял самовар, и  водрузил его на стол. 

-  Копрызин и сыновья, Самоварыч-то! - оглянулся он, устремив на гостя налитые кровью глаза с безуминкой. - Расстрелян большевиками в 1923 году, - указал он на дырку в стенке самовары, где был выгравирован Большой герб Российской империи. - Но если его залудить, да запаять, генерал еще послужит во славу отечества!
 - А генерал-то с характером! - бросил Неверов, протискиваясь с рюкзаком в комнаты.

Вошли в горницу, больше похожую на магазин, торгующий подержанными вещами, чем на жилье. Продолжая восклицать, Грабовский метнулся к креслу и очистил его от книг.

- Присаживайся! - сказал он.

Сняв рюкзак, Неверов присел на кресло.

- Вижу, у тебя жилец появился? - спросил он, обводя взглядом полки с товаром. -  Прямо манул! Ни дать, ни взять! - пробормотал он, глядя на икону Пресвятой Богородицы, мерцавшую багрово-медовыми красками в углу, на отдельной полке.
- Он и есть манул! - сообщил Грабовский, присев на пуф.
-  Как манул? - оторопел Неверов.

И оглянулся в кухню, охнув от боли в спине.

- Котенком его нашел, в поле на городской свалке! - быстро зашептал Грабовский, наклонившись к гостю. - Стервятник его видно потрепал. Ну, выходил бедолагу. Думал, убежит. А он привык, понимаешь… Но, чтоб погладить его, ни-ни. Не любит он нас, двуногих. Хоть тебе что!
- А за что ему нас любить? Их, манулов-то, почти не осталось в мире. Истребили! - простонал Неверов. -  Да что там! Половина животных, некогда деливших землю с нами, человеками, вымерло! -  тяжело вздохнул он.

 Грабовский знал, что этот вздох вырвался из самого сердца Неверова, любящего и уважающего природу. Но слушал он его вполуха, проклиная себя за то, что вчера отдал московскому барчуку всю наличность, а гроши, что остались после сделки, пропил. А Неверов сокрушался о том, что на земле началось шестое вымирание позвоночных…

-  Погляди, что в тайге делается! - вовсе разошелся гость. - Черные лесорубы лес оголяют! Богатые и успешные как били, так и продолжают бить зверей. Тот же Греч бьет все, что под руку попадается! Что плохого бедная косуля или изюбр ему сделали? Кушать ему нечего? Ради забавы убивает! А третьего дня пошел я на болота за клюквой, а там Царевич, сынок его долбанутый с ружьем. Какого черта он там рыскал, не знаю. Дичи там нет. Увидел меня, злой донельзя. «Капец твоим волкам! - говорит. - Зря, мол, подкармливал!». А в глазах огонь почище, чем у хищного зверя. Ах, думаю, беда! Неужто он прознал про волчью нору! Там, в норе-то, волчица с волчонком поселились. Неподалеку от зимовья. Помогал я им. Вот иду проведать своих подопечных. Жалко! - в глазах Неверова заблестели слезы. - Жалко! Никого не пощадит, Денис-то. Ни волчонка, ни его мать…
- С него станется! - покрутил пальцем около виска Грабовский, зная не понаслышке, какой он, этот Денис по прозвищу Царевич, слабоумный, но хваткий сын местного заводчика Греча.

И ему захотелось жаловаться, когда он опять вспомнил, что сидит без гроша.

- На днях, - забормотал он. - Старик помер. Прибыл из Москвы его внук. Холеный, вальяжный юноша. Я к нему, так, мол, и так, могу очистить квартирку от вещей. Он и рад, что самому не нужно копаться в хламе, кому-то отдавать или продавать. Забирает деньги, сует мне ключ от квартиры и говорит: «Оставь пустую хату, мне тут ничего не надо!». Стал я разбирать вещи и наткнулся на архив. Письма, фотографии, награды. Показал ему. Он глянул и говорит, давай сюда орден Красной Звезды, а остальное сожги, у меня, мол, места в сумке нет. Он здесь шубу из волчьего меха купил, а я вот без гроша  кукую…
- Покупают хоть? - спросил Неверов, кивнув на полки, заваленные старыми вещами, среди которых выделялся катушечный магнитофон "Юпитер", отживший свой век.
- Какой там - покупают! - в сердцах воскликнул Грабовский. -Люди сами несут старье. Купи, мол, Самуилыч, выручи! Что я могу!
- Да уж, - вздохнул Неверов, сидя как на еже, и полез рукой в рюкзак, чтобы показать Грабовскому свою находку и, наконец, откланяться.

Но на комоде задребезжал старинный телефон из темного дерева, и старьевщик подскочил, как ужаленный!

- Да. Слушаю… А, это вы… - сказал он в металлическую трубку, и его лицо приняло напряженно-хмурое выражение. -  Но  я же вам говорил русским языком, что не продаю иконы... Что? Сколько?

Грабовский побледнел как смерть.

- Т-триста штук п-предлагает! - зашептал он, прижав трубку к груди, а другой рукой, свободной, указывая на божницу с иконой Пресвятой Богородицы. - Не знаю, что и делать! - пробормотал он в растерянности.

Но Неверов только плечами пожал. Он знал, что после гибели дочери Грабовский стал пить горькую, был кругом должен. Но икона есть икона. Как тут советовать? А Грабовский оглянулся на икону, и ему показалось, что на груди у Пресвятой Богородицы вместо Младенца проступило лицо Верочки, его дочки …

- Ало! - закричал он в трубку. - Да, подумал. И говорю, нет. Что? Слушай ты, пошел ты…

Грабовский положил трубку.

- Достал уже! - проговорил он плачущим голосом, опустившись на пуф, и его рука запрыгала по ломберному столику. - Шельмук звонил, будь он неладен. Да, он самый. Из аппарата главы. Как-то раз приехал сюда на отстрел волков, купил у меня статуэтку с шутом верхом на свинье. И увидел икону. Пристал, как жук: «Продай!». Да как же я ее продам? Она мне от деда досталась. Верочка ее любила. Мамы не было у нее, померла Лиза-то родами. Вот она и называла Богородицу мамой. А он не отстает! Теперь вот грозится прикрыть мою лавку. Гори оно все синим пламенем!

Грабовский закашлялся, лицо его посинело, и сам он, тучный, низенький, как будто стал еще меньше, «выпустив пары».

Неверов негромко матюгнулся в адрес чиновников, но обсуждать их моральный облик, у него не было, ни времени, ни желания - он думал только об одном. Трое суток об этом думал, и днем, и ночью, пока болел и не мог подняться с постели, - живы ли волчица и волчонок?

- Глянь вот… - торопливо вынул он из рюкзака фотоаппарат в кожаном чехле. - На болотах нашел. В тот день, когда с Царевичем там пересекся. Местные туда не суются. Может, кто из пришлых ягодников обронил?
- Минольта, - пробормотал Грабовский, взяв дрожащими руками японский дальномерный фотоаппарат. - Говоришь, на болотах нашел?
- Чего ты? Не веришь что ли? - нахмурился Неверов.
- Тю. Но, понимаешь, этой камере место в музее, а не на болотах. Вишь, работает… - щелкнул он затвором. - И пленка,  кажись, в ней…  Так ты продать ее хочешь, или что?

 Голос у Грабовского дрогнул.

- Зачем? - поднялся Неверов. - Оставь себе. Я теперь надолго, в тайгу. Пленка, говоришь? - указал он глазами на камеру.
- А это мы сейчас проверим, Булатушка! - засуетился Грабовский. - Такое, знаешь, иной раз попадается на этих самых пленках, мама не горюй, - кивнул он на полку, где лежали фотоаппараты: «Зоркие», «Зениты», «Киевы» с объективами и без оных.
- Проверь! А я пойду, - взял свой мешок Неверов.

И добавил:

- Хорошо, что ты не продал икону. Воздастся, брат! Звякни мне на сотик, если что…

Грабовский шмыгнул крупным пористым, как губка, носом и клятвенно обещал, что непременно позвонит.


2

Проводив Неверова, Грабовский вернулся в дом и схватил с кресла «Минольту» с редким объективом Super Rokkor Chioko 45 mm/f2.8…

- Тысяч на тридцать тянет! - вслух пробормотал он, свистя легкими как астматик. 

И вдруг заметил на чехле камеры тиснение с остатками позолоты. Он взял с полки лупу, подошел к окну и стал разбирать английские слова, поворачивая чехол к свету так и сяк.

- To my grandson Colin... With love… Grandfather Paul Rogers…-   прочитал он с третьей попытки.
- Внуку от дедушки, стало быть…

И он еще раз перечитал фамилию внука, вытесненную на коже .

- Роджерс!

Где он мог слышать эту фамилию, задумался он. И кинулся в кухню, схватил со стола газету «Шанс», чуть не опрокинув пивную кружку с рыбьим скелетом, торчавшим из нее.

- На днях следователь возбудил по факту безвестного исчезновения студента Колина Роджерса уголовное дело по статье «Убийство», - вслух забормотал он.

Газетные строки запрыгали. Он положил газету на стол и, прижав ее ладонями, продолжил:

- …Из Америки прибыла его обеспокоенная мама. Она просит о помощи всех неравнодушных людей. И объявляет награду за любую информацию о сыне в размере ста тысяч рублей…
-  Сто тысяч! -  оцепенел Грабовский, глядя на портрет исчезнувшего студента, отчасти похожего на юного Бреда Пита. 

На его лысину села муха. Он хлопнул по ней ладонью. Но промахнулся и счастливица, избежавшая смерти, вылетела в приоткрытую форточку, тогда как другие мухи ползали по стеклу в междурамье, пытаясь пробить невидимую преграду и вырваться на вожделенный простор…

- Дур-ры проклятые! - отшвырнул газету Грабовский.

И бац! - будто по мановению волшебной палочки, на столе возникла запотелая чекушка и миска с малосольными огурцами. Грабовский сглотнул слюну и протянул руку к сияющим сквозь века и пространства слезам Христа, но за его спиной вдруг раздался хрипловатый кашель, и кто-то сказал ржавым голосом, будто с железным ведром на голове:

- А виной всему-с - водка!

Грабовский оглянулся.

Хмуро, по-стариковски на него глядел Самоварыч, будто грозно вопрошал: «Доколь?». И Грабовский вспомнил, как вчера, выпив все пиво и водку в одну физиономию, он стал свистеть в свисток, коим была снабжена ручка старинной английской кружки. Но сидел-то он не в ливерпульском пабе среди моряков и корабельных воров, уже давно пьющих эль на том свете, а в своем доме. Однако продолжал свистеть, призывая лакея. И свистки летели в пустоту ночи, как сигналы «sos».

Осатанев от свиста, Барсик заметался по кухне и залез под печку.

Грабовский хотел заплакать. Но слезы, будто прилипли к исплаканным глазам. Сцепив пальцы рук, он смотрел на самовар. А самовар - на Грабовского. Казалось, он все понимал. И Грабовский сам не заметил, как стал рассказывать ему о Верочке, какой жалостливой и доверчивой была его дочка! И как с малых лет она любила трудиться: готовила, мыла посуду, наводила порядок в доме.

- Так что дом ею держался, за всем успевала! - рассказывал он. - А потом ее убили. Две маленькие ведьмы убили ее возле скалы Зуб Дьявола, исписанной сатанинскими знаками. Одна из них, племянница Греча, ударила ее камнем по голове. Но Верочка была еще жива, когда они ушли, забросав ее землей. И пролежала в лесу тридцать шесть часов. Ее нашли волонтеры. Умерла она в больнице. Вот когда я вспомнил ее слова: «Папа, не закапывай меня в землю, если я умру, я очень боюсь насекомых…».
- Было ей четыре годика, когда она, заболев, попросила об этом, - мычал Грабовский, уронив голову на скрещенные руки. - Ах, горе. Какое горе!

Самоварыч слушал и невольно вспоминал свою жизнь, сковырнувшуюся в Туле, когда гравер Тарлыкин, будучи в запое великим постом 1923 года, выгравировал на нем «Большой герб» с двуглавым орлом вместо портрета Ленина, и был расстрелян в гараже губчека.

- Но лучше б меня переплавили тогда! - думал он и теперь,  в это утро, спустя без малого век, глядя на Грабовского, и ни сном ни духом не ведая, что заговорил человечьим голосом.
- Ибо тайна бытия не в том, чтобы только жить, а в том, для чего-с жить! - вздохнул он. 
- Оно, конечно, - согласился на всякий случай Грабовский, улыбаясь заискивающей улыбкой. - Но насчет переплавки, ты это брось, братец. Погоди. Будет и у нас чаепитие в Мытищах! - а сам подумал: "Чего это я? Какие Мытищи? Выпить бы!.. "
- Именно! - донесся писклявый голосок из подпечья. - Выпить! И безотлагательно! Ибо пгомедление смегти подобно! - прокартавил нежить. - Но мы это все устроим! Музыку для товарища! Уан, ту, фри!..

И Грабовский услышал, как в горнице щелкнула ручка катушечного магнитофона «Юпитер», и хор младенцев грянул, будто с небес:

- Эх, водочка, как трудно пьются первые сто грамм!
- Когда с устатку, да не евши, ох-ох, тяжело! - ворвался в ангельские голоса, баритональный бас разбитного молодца, заохавшего, лукаво запричитавшего.
- Эх, водочка, потом идет пол-литра пополам! -  продолжил хор с учетверенной силой.
- А вот это уже кое-что, но все-таки не то, ей-богу! Ага! Ага! -   заагакал удалец и вдруг возопил всем своим пьяным нутром: - Праздника хочу! Душа, е, болит!

И сей миг дом наполнился душераздирающим пением цыган, заплакали, зарыдали скрипки, и обладатель больной души, вскрикнув в тоске: "Однова живем!"  - пустился в пляс, да так заприседал, так затопал, что заходил ходуном пол, тонко зазвенела стеклянными висюльками люстра, а Самоварыч, вздрогнув, закачался на столе и прогудел против воли, подпевая убиенному Тарлыкину:

- Эх, раз, еще раз, еще много-много раз!

Вдруг все стихло, ушло вдаль, будто небесный «звукарь» обесточил вселенную, и Грабовский, услышал знакомый жиденький голосок, донесшийся из печного лаза:

- Приветствуем, мол, вас, дорогой товарищ! Понимаем, какая основная причина вашего архискверного состояния, и рады бы помочь, но, увы-с - поиздержались! Тут не то, чтоб чекушку, хлебца не на что купить, дабы накормить стомиллионное стадо детишек из певчих. Среда, так сказать, заела…

Грабовский хотел было перекреститься, но не смог пошевелить рукой - одеревенела!

- Но вы, Марк Самуилович, сами виноваты, - продолжал трещать тенор. - Воля ваша, но отвергать триста штук, предложенных за фетиш, я бы не назвал мудрым решением. Ну, ну, не дуйтесь! Тут больше виноват ваш Христос, а не вы. Зачем Он обещал миллионному стаду хлебов и успокоения, коли они будут исполнять неосуществимые нравственные заветы? Тогда как людям необходима реальная власть, способная правильно распределить эти хлеба, дабы каждый страждущий, проснувшись с бодунца, имел бы не только реанимационную в холодильнике, но и докторскую колбасу высшего сорта. Ибо дело Христа своим чередом, а практика жизни  - своим. Хе-хе!  Не так ли, Марк Самуилович?..

Но Грабовский уже не слушал, вдруг оказавшись в гипермаркете с вывеской «Бери, не хочу!» - над входом.

- Да, да, вам сюда, Марк Самуилович! - пискнул нечистый и толкнул его острым кулачком в спину. - Гулять, так гулять! Чего вы?
- А деньги? - пробормотал в растерянности Грабовский, боясь оглянуться. - У меня денег нету!
- Ну вот, опять двадцать пять! - с укоризной в голосе воскликнул искуситель. - Что за рабская психология! Для граждан, пострадавших от оборотней, засевших во властных структурах, тут все, все бесплатно! Уан, ту, фри!

И в глазах Грабовского зарябило от экзотических этикеток на пузатых бутылках, коими были уставлены полки снизу доверху в винном отделе. Шаря по ним глазами, он запрокинул голову назад, но вместо потолка с камерами наблюдения, увидел небо, где скучивались облака: одно облако было похоже на черта, другое - на свинью, а третье на остров…

И под набрякшим веком Грабовского всплыл райский остров с лагуной, площадью 30 гектаров с гаком, который он тотчас и купил в аренду на сто лет. В тропических трусах он возлежал в шезлонге на балконе белокаменной виллы, построенной в итальянском вкусе, и, потягивая чай с ромом, глядел на необозримый океан, где едва приметными точками белели яхты. А на полу, выложенном римской плиткой, радостно гудел, сияя на солнце, самовар «Капрызин и сыновья» с запаянной дыркой в тулове и как будто хотел сказать: «Ну, теперь и я доволен. Эх, знать бы наперед, как оно все обернется, не досаждал бы этому дураку!».

- Папа! Папа! - вдруг донеслось до него с моря.

И в руках Грабовского оказался бинокль с 15-кратным увеличением. Он навел его на одну из яхт, бегущую по волнам к острову и, ахнул, увидев Верочку, которая, улыбаясь, махала ему загорелой рукой с бушприта!

Грабовский вскочил, но  в картинку, затуманенную мерцающей дымкой, забежал Барсик и спросил:

- А где давешняя рыба, что от ужина осталась?
- Не знаю… - замахал руками, как крыльями, Грабовский, не в силах оторваться от дивного видения.
- А кто знает? - не унимался Барсик. - Пушкин?

 И все исчезло. А Грабовского швырнуло с небес в кухню, где  сидел на столе под окошком Барсик и брезгливо нюхал скелет тарани по 15 рублей за штуку, торчащий из пивной кружки.


3

Придя в себя, Грабовский метнулся в комнаты, схватил с кресла «Минольту» и нырнул в подпол, где была оборудована фотолаборатория.

- Однако, есть! - нащупал он в кромешной тьме контейнер с фотопленкой.

И включил лабораторный фонарь. От красного фонаря легли на стены и пол странные тени. И когда Грабовский посмотрел на них, то ему показалось, что он давно помер и теперь в подвале копошится его тень.

Он подошел к полке, прибитой к стене дюбель - гвоздями, и взял одну из бутылок, стоявших на ней. Судя по дате на этикетке, написанной его рукой, срок годности проявителя давно истек.

- Но и такой сойдет!

Он был уверен на девяносто девять из ста, что пленка негодная. Но делать нечего,  уговор  -   дороже денег, раз обещал!
Он  выключил фонарь, перемотал пленку на катушку бачка для проявления; поместил ее в бачок и закрыл его крышкой. Включил фонарь. И глянув на ручные часы "Победа" с красной звездой на циферблате, залил в бачок проявитель.

Он опустился на табурет. В подвале без доступа воздуха ему стало совсем худо. Сердце стучало, как станковый пулемет. Погруженный в свои думы, он почти забыл, что чего-то ждет, а когда снова глянул на часы, то увидел, что время, необходимое для проявления, истекло. 

Сделав над собой усилие, он поднялся, вылил из бачка проявитель в раковину. Открыл кран и промыл пленку водой. Налил в бачок фиксаж. И вдруг всхлипнул, зашмыгал носом, вспомнив, как он показывал Верочке процесс фотопечати, объяснял, как из света и тени магическим образом рождаются фотографии...

......................................................

- Ну, надо же! - пробормотал он, вынув катушку с пленкой из фиксажа и увидев с десяток негативов, вполне годных для печати.

Однако на кадрах не было ничего интересного: горы, поросшие лесом, долина реки, скалы…

- Стоп! А это кто? -  пробормотал он, увидев кадры с персонажем.

Но фотограф снимал  его откуда-то сверху, а человек находился внизу, то ли в овраге, то ли в распадке, так что был мелок, едва различим.

С задумчивым вздохом Грабовский повесил пленку на веревку, протянутую через весь подвал из угла в угол. И не в силах  сидеть, сложа руки, подошел к столику, на котором стоял увеличитель «Ленинград" и включил его шнур с вилкой в сеть. Казалось, само провидение указывает ему, что делать.

И пока он готовил растворы для фотопечати; пока расставлял кюветы; наполнял водой эмалированный таз  -  для отпечатков; искал щипцы, - пленка подсохла. Не совсем, но можно! 

Отдуваясь, Грабовский поместил ролик в держатель для негативов. Нашел нужный негатив и развернул пантограф, увеличив изображение в разы.
Отпечаток вышел серым, неважнецким.
Грабовский поднес его к фонарю, при этом лицо его, выступив из потемок, вспыхнуло красным.

- Могилу что ли копает? - промолвил он, разглядывая снимок с человеком, стоящим с лопатой в руках в овраге, но спиной к зрителю.

Двинув пленку, он нашел другой кадр. В этот раз  фотограф "стрелял" по персонажу с другой стратегической позиции, но все также сверху, и не заботясь о ветках, попавших на первый план, как будто он фотографировал из кустарника...
Грабовский спроецировал изображение на лист фотобумаги.
Снимок получился так себе,  но…
От неожиданности он выронил щипцы, ударившиеся о пол с металлическим звоном, а его сердце подпрыгнуло, и застучало в горле.

- Ах, ты ублюдок! -  выдохнул он с выражением мучительной боли на лице.

И сунул руку в карман халата, вынул мобильник и позвонил Неверову.
Но «сотик» Неверова был вне доступа.

Грабовский напечатал еще с десяток снимков, на которых ни кто иной, как Царевич, сын Сашки Греча держит за гриву тощего волчонка со связанными лапами, а на куче земли возле вырытой ямы лежит его ружье.  Он вдруг вспомнил, как не так давно в газете «Шанс» он читал статью Неверова о том, как некоторые горе-охотники, вместо того, чтобы охотиться на взрослых волков, бегают по тайге, находят волчьи норы и крепко перетягивают проволокой лапы волчатам…

- …Естественно, такие волчата ходить не смогут, - будто слышался Грабовскому глуховатый голос Неверова. - Мать своих детенышей никогда не бросит. Будет кормить их до последнего. А через год охотник приходит к норе, и забивает подросших волчат-калек. Если, конечно, мать-природа не накажет  злодея,  - уповал Неверов на возмездие свыше.
-  Теперь накажет! -  процедил Грабовский.

Уж, он об этом позаботится!
И в его груди тяжело заворочалась злоба, когда он вспомнил, кто убил его Верочку, но малолетняя племянница Греча осталась безнаказанной.  Отмазали! Откупили!

- Ничего, т а м  разберутся! -  бормотал Грабовский, наклеивая снимки на хромированные пластины электроглянцевателя, от которого несло жаром. - Так что, крышка тебе, наш божок! Поцарствовал, довольно!

И перед мысленным взором Грабовского всплыл альбом для фотографий с надписью на обложке «Наш божок», который Сашка Греч показал ему по-пьянке, в девяностых, в самый, можно сказать, расцвет своего агрессивного самоутверждения.

Детские фотки Сашеньки Греча в том альбоме с обложкой из малинового бархата были сплошь цветными, хотя, в те времена, когда они были сделаны, такую роскошь, как цвет, мало кто мог себе позволить из рядовых граждан. Но Сашенька Греч родился в богатой семье большого общепитовского начальника, а его мать работала главным бухгалтером в универмаге. Так что своего «божка», как они его называли, они не ограничивали ни в чем, полагая, что ребенок должен расти раскрепощенным, а не зажатым винтиком, и главное, ни в чем не нуждаться.

- Вот с нее-то, с этой машинки-то, все и началось! Я уже тогда обожал технику! - тыкал пальцем Греч в фотку, где он, белокурый бутуз с пузцом, в шортиках и в ковбойке, прижимал к груди чудо-машинку красного цвета, копию Шевроле выпуска 1960-го.

И в порыве откровенности взахлеб рассказывал, каким умным и расчетливым он был в детстве, когда хотел получить от родителей желаемое. Нет, в истерике он не падал, не дрыгал ногами, а просто брал деревянный меч и шел вперед, сметая со своей дороги коллекционные вазы матери, а она плелась следом с веником и совочком и быстренько прибирала за ним осколки и сор, дабы «наш божок» не расстроился, оглянувшись на содеянное. Грабовский не сомневался, что так оно и было. Ибо детское неистовство Греч сохранил на всю жизнь, и когда в стране начался передел экономического пространства, «Греча», - такое было у Сашки погонялово, -  стал брать у других то, что ему очень хотелось. Рэкет и запугивание тех, кто портил ему настроение тупой упертостью, то есть не хотел отдавать ему то, что он так желал прямо здесь и сейчас, - приносили результаты. А желал он совсем ничего - заводик по производству тормозных колодок для легковых авто плюс автосервис. Ибо очень любил технику, и не любил тех, кто заступал ему дорогу к его мечте.

Так что лобовые стекла у иномарок, мешавших ему перестроиться на дороге, разлетались вдребезги, когда он, разъяренный, выскакивал с бейсбольной битой из машины. Ибо он царь, которому можно все, если есть такое желание.
Но так было до рождения его сына, когда бандитский период вдруг завершился его женитьбой на местной красавице, из-за которой он еще в школе ранил из отцовского ружья одноклассника, не желая делить с ним цыпочку. Но и это сошло ему с рук: откупились, отмазали от лесоповала школьного Печорина.
Но с рождением сына Дениса в него стала закрадываться тревога. Он чувствовал, как пресс отвержения не дает ему самостоятельно управлять своей жизнью. Да и женщины, по сути, не любили его, а любили только его деньги, его превосходство над быдлом. Страшно ли было все это для него?

- Да по барабану! - свирепым взглядом обводил он собутыльников, сжимая в руке стакан с водкой, а в другой   - шампур с кусками жареной оленины. - Быдло и завистники не могут не порицать!

И Греч, директор завода, вел себя на предприятии как тиран, придирчивый и капризный, а кулаки были у него крепкие. И когда кто-нибудь из быдла, его рабочих, допускал провинность, то его просто выпиновали за ворота, где толклась целая армия безработных, прибитых бедностью, готовых отдать себя в рабство и трудиться в поте лица за гроши.

Но с годами его тревога стала нарастать. Порой, ему казалось, что он тонет, захлебываясь в тине. Он жаловался, что кричит во сне, зовет на помощь, но никто не протягивал ему руки. Его вторая жена глотала опиаты, запивая их алкоголем. Все чаще стал прикладываться к бутылке и он, а когда напивался, хвастался прошлым и доказывал свою исключительность. А копившуюся злобу вымещал на зверье, отправляясь на охоту вместе со своим дружком, начальником убойного отдела Косовым.

Одно было у него утешение и оправдание его грехов, -  сын. Ради него Греч мало-помалу стал стараться быть добрее к людям, но из этого ничего не выходило: натура его брала верх над формой, в которую он насильно стремился себя загнать. А Царевич, подрастая, понял, что его предок замочит любого, кто обидит его. Завод был его вторым домом, где он околачивался с детства, считая рабочих - слугами, рабами, с которыми он стал поступать так же, как и его отец, скорый на расправу.

Грабовский вспомнил, как однажды  Царевич прикатил на завод на новенькой «Хонде», и по дороге в заводской офис  дал пинка Иванычу, пожилому седовласому охраннику, который, ползая на карачках, дергал траву, выросшую между плитами тротуара, - такое задание дал ему Греч, не любивший, когда охранники сидели без дела.

Иваныч упал на четыре кости, а Денис, как ни в чем не бывало, обминул тело и зашел в офис.

- Ну и за что ты навесил Иванычу? - нахмурился Греч, видевший из окна эту сценку.
- А чего он какой-то фигней занимается, а заводские ворота не закрыл!  - отвечал Царевич, рассмеявшись. - Старый он уже… - бросил он, упав в директорское кресло.

На другой день Иваныча уволили. А он, можно сказать, вынянчил Царевича, когда Греч, похоронив свою первую жену, стал таскать   его на завод и оставлять его под присмотром Иваныча.

Ровно через неделю после этого, так сказать, инцидента, пендаль получил и он, Грабовский, работавший у Греча специалистом по логистике. Уволил он его без выходного пособия с клеймом "вор", обвинив в краже горючки, дабы заткнуть ему рот, немало знавшему о финансовых аферах, творящихся на предприятии. А на место менеджера по логистике Греч принял свою любовницу.

- Но есть высшая справедливость. Есть она матушка! - бормотал Грабовский, засовывая  глянцевые фотографии в три конверта из оберточной бумаги.

И его мечущаяся по стенам тень, похожая на птицу, взмахивающую крылами, пугала Барсика, хищно наблюдавшего из темного угла за каждым движением своего благодетеля.


4

Не дозвонившись до Неверова, Грабовский, посетил редакцию газеты «Шанс». И отдал редактору, Сергею Перову, конверт №1 со снимками, напечатанными с фотопленки из «Минольты», рассказав, где и кем был найден фотоаппарат. Затем, спросив у журналистов, где остановилась мать исчезнувшего Колина Роджерса, он направился в гостиницу «Белый лебедь».

Администратор гостиницы Оксана, юная женщина с длинными изящными ногами, выслушав Грабовского, и не взглянув на его паспорт с «Большим гербом» России, который он вынул из широких штанин еще за десять метров от здания гостиницы, позвонила по телефону, и, видно, получив добро, сказала:

- Пойдемте! Она ждет…

Они поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по коридору,  и Оксана постучала в двери номера.

Мать Колина Роджерса оказалась высокой и сухой, загорелой дамой лет пятидесяти с заплаканным лицом и коротко остриженными седыми волосами, подкрашенными в синий цвет. На ней были джинсы и черная майка, обнажавшая ее плечи и грудь, покрытые веснушками.

- Хелло, миссис Смит, - приветствовала ее Оксана, владевшая английским языком.

 По приглашению американки они прошли в комнату, и присели на стулья, стоявшие возле круглого полированного стола, на котором стояли бутылки с кока-колой, бокалы и ваза с фруктами. Оксана затрещала по-английски, кивая на Грабовского, который, не теряя времени даром, вынул из своей спортивной сумки "Минольту" и положил ее на стол.

 Увидев «Минольту», миссис Смит, вскочила и, взяв фотоаппарат, прижала его к груди.

- О, май год! Май сан… Где он? Я хочу видеть сын! - забормотала она, путая английские слова с русскими, и стала что-то быстро говорить Оксане.
- Она говорит, что этот фотоаппарат принадлежит ее сыну Колину, и что это семейная реликвия, с которой Колин не расставался, и спрашивает, знаете ли вы, где он? - перевела Оксана, и добавила, одернув юбку:
- Она вам заплатит, за любую информацию…

Оксана встала и, обняв за плечи американку, усадила ее на диван.
Грабовский крякнул и сказал, что этот фотоаппарат нашел его знакомый в тайге, на болотах.

- Однако о Колине, ни он, ни я, ничего не знаем. Пусть следствием займется ФБР! - воскликнул он, вспомнив, что начальник убойного отдела полиции Мишаня Косов приятельствует с Гречем, и опасаясь, как бы они не замяли дело, в котором явно замешан Царевич.
- Так и скажите, чтобы непременно с ФБР! - подчеркнул он, торжественно выпрямившись на стуле, как будто принимал историческое и судьбоносное для двух держав решение.
- Ибо дело пахнет керосином! Нет, нет, про керосин не надо! Это я так, к слову…

 И подал миссис Смит конверт №2, пояснив, что снимки  сделаны с фотопленки, обнаруженной в «Минольте», и что они несомненно прольют свет на исчезновение Колина, ибо….

 Он не договорил, потому что в комнату вошла девушка, одетая в спортивный костюм. Она поглядела на Грабовского, затем на миссис Смит и, увидев в ее руках «Минольту», прижала ладони к лицу.

А Грабовский вцепился руками в сиденье стула, чтобы не упасть.

- Боже мой, - пробормотал он. - Боже мой…
- Хелло, - бледно улыбнулась девушка.

 Американка заговорила с ней, и девушка присев на край дивана, внимательно слушала ее. Из ее глаз выкатилась слезинка…

- Сори, - сказала она и, встав с дивана, ушла в соседнюю комнату.
- Кто эта девушка? - придушенным голосом спросил Грабовский.
-  Сестра Колина, - тихо ответила Оксана. - Бонни… Она прилетела из Америки вместе с мамой…
- Скажите ей, что я очень сочувствую, - кивнул на американку Грабовский. - И что ее дочка очень похожа на Верочку, на мою дочку… Боже мой, какое сходство!

Он хотел добавить, что сам пережил ад, когда пропала Верочка, и ее двое суток кряду искали полицейские и ребята из ПСО, но прикусил язык и поднялся, решив, что мавр сделал свое дело и может уходить.
Американка тоже поднялась и что-то заговорила, прижимая к груди «Минольту». Взглянув на ручные часики, Оксана перевела:

- Она благодарит вас и готова заплатить вам за столь ценную информацию!  Скажите ваш банковский счет… У вас есть счет?
- О, нет, нет … - замахал руками Грабовский, побагровев апоплексическим лицом. - Скажите ей, что я очень хочу, чтобы Колина нашли живым и здоровым. И это будет лучшим вознаграждением!  

Оксана перевела. Американка посмотрела на Грабовского благодарными, полными слез глазами.
Он и Оксана вышли из номера. Грабовский повеселел и стал словоохотлив. Он был рад, что устоял и не поддался дьявольскому соблазну. Прощаясь с Оксаной, он неожиданно для себя вынул из кармана пальто эротическую нэцкэ из Японии и подарил ее славной помощнице, которая, деланно улыбаясь, посмотрела на него, как на чокнутого.
С гордо поднятой головой он вышел из гостиницы на улицу. В кармане его пальто лежали еще две нэцкэ: в ломбарде, куда он их сейчас отнесет, ему должны неплохо заплатить за эти вещицы, вырезанные из слоновой кости.
И он направился в ломбард.


5

Получив в ломбарде деньги за нэцкэ, Грабовский зашел в супермаркет.
В винно-водочном отделе он взял с полки водку «Добрый медведь». Медведь на этикетке выглядел добрым и немного придурковатым, но прикольным.

- А добрый ты Мишка или паленый, будем поглядеть завтра,  - крякнул Грабовский.

И предусмотрительно положил в карзину к Михалычу шесть бутылок темного пива Velkopovicky Kozel по 38 рублей за одного «Козла».

- Теперь, чтоб об закусить! - вытер он со лба крупные капли пота, как после решения важной и трудной задачи.

Он знал, чем «об закусить». И положил в корзину репчатый лук, чеснок, помидоры, паприку. Затем, в другом отделе, яйцо и ржаной хлеб. И баночку с маринованными огурцами.

С тяжело нагруженной корзиной, Грабовский засеменил в рыбный отдел и купил хвосты лосося для Барсика. Пусть порадуется! Барсик бросал все, что бы ни лежало у него в миске, ради живой дичи, будь то, пролетающая мимо муха, воробей или мышь, и только свежая рыба могла перебить его хищную тигриную натуру.

Придя домой, Грабовский не удержался и остограмился на скорую руку под маринованный огурчик, воплотив в жизнь свою утреннюю похмельную мечту.

- Ничего, Самоварыч! Живы будем, не помрем! - раздухарился он. - Я, конечно, большой фулюган! Но завтра ни-ни. Завтра мы тебя запаяем и отполируем. Будешь сиять, как труба в руках Джона Леннона на обложке Сержанта Пеппера! А покуда  пойдем-ка, дружище, в горницу! Не место тебе тут! Совсем не место…

Взяв самовар за хватки, Грабовский перенес его в горницу и поставил его на ломберный столик. И Самоварыч как бы вытянулся во фрунт, обретя надежду, но «Доброго медведя» все одно не одобрял. «Добрый-то он добрый, -  казалось, хотел сказать он, глядя на Грабовского пустой глазницей, сотворенной пулей: - Но лучше бы ты, братец,  перемогся, а вместо водки испил бы чайку с медком!»

Грабовский хихикнул. И позвал Барсика, вынув из сумки хвосты лосося, но Барсика дома не было. Он, видно, охотился, сам по себе.  

Грабовский открыл холодильник и положил хвосты в холод. Туда же определил початую бутылку водки, ни на секунду не забывая о Неверове. Что-то его ждет в тайге? И не выдержав, снова позвонил ему. Но сотовая связь по-прежнему отсутствовала. Ничего, подумал он, Неверов увидит пропущенные звонки и сам позвонит ему. А пока…

 И он опять выпил, достав «Доброго медведя» из холодильника, который притягивал его как магнит металлическую пылинку. Затем включил в сеть электроплитку. И принялся за стряпню, повязав бабий фартук.

Лук он порезал кольцами, чеснок - на тонкие пластины, а паприку - кубиками, как и полагается.
Масло, налитое в сковороду, зашипело. Грабовский засыпал в сковороду лук и обжарил его до полупрозрачности. Потом туда же - перец, чеснок и помидоры. Посолил. Сыпанул пряности. И перемешал, стараясь не помять помидоры.

- Эх, водочка, как трудно пьются первые сто грамм…- замурлыкал он, привязавшийся мотивчик.

Как хорошо, что у него есть такой друг, как Неверов! Честный хороший человек, на которого можно положиться, но одинокий волк и такой же, кандидат на вымирание, как и  его любимые звери. Грабовский задумался, помешивая овощи, пытаясь собрать свои скачущие мысли в четкую картину того, что могло произойти в тайге.  Он не сомневался, что  фотограф, снимавший преступные деяния Царевича, был Колян…

- Тьфу ты! Колин!

Шел себе американец  по тайге, посвистывая, переходя ручьи, распадки, и вдруг заметил в овраге человека. Заинтересовался. Стал наблюдать. А когда понял, что творит в овраге горе-охотник, достал фотик и стал  снимать, прячась в кустарнике. Царевич засек фотографа. Взбесился. Схватил ружье. Американец испугался, побежал… 

-  Ох  - ох - ох …

«Какого черта он рыскал, на болотах?» - вспомнились ему слова убитого горем Неверова. - Дичи, мол, там нет…». И вправду, зачем? Следы заметал?  Или что?..

- Короче, т а м разберутся - «зачем», - решил он не заморачиваться безответными вопросами, нарезая ломтями брынзу.

Но ясно было одно, пока не найдут Колина, живым или мертвым (не приведи, Господь!),  прижать Царевича и расколоть его будет невозможно.

- Требуется свидетель! -  поднял кверху указующий перст Грабовский. - Или еще одна убойная улика, кроме «Минольты»…

Овощи обжарились. Грабовский нарезал ломтями брынзу и, проделов ложкой в овощах борозды, положил ее на сковороду, а затем  в те же углубки вбил по яйцу.

- Ах, черт! - сказал он, потянув носом аромат, исходящий от кушанья.

Давно он так не питался!
И вдруг похолодел: «Икона!».

Крутнувшись, он вытянул шею, заглянул в горницу - икона стояла на своем месте. Господи, спаси и помилуй! Фу ты! Что это на него нашло?

Покрывшись потом облегчения, Грабовский открыл дверцу холодильника, намереваясь принять сто наркомовских, дабы снять только что пережитый стресс, а затем - хорошо закусить, но в этот момент в наружные двери постучали.

Поставив запотевшую бутылку на стол, Грабовский засеменил в сени:

- Щас, иду уже!

Он отодвинул щеколду на входной двери.
И был сбит с ног ударом в переносицу.

......................................................

По версии сыскарей, картина происшедшего в доме Грабовского выглядела следующим образом.

Молодой человек, предположительно 23-25 лет (личность устанавливается) вошел в дом  старьевщика с целью ограбления. Судя по беспорядку, царившему в доме, где все было перевернуто вверх дном, Грабовский оказал ему сопротивление. И был убит выстрелом в голову из пистолета Стечкина с насадкой для бесшумной стрельбы, которым был вооружен грабитель.

Пуля калибра девять миллиметров вошла в правый глаз убитого и вышла за левым ухом, но какое-то время Грабовский оставался в сознании и позвонил Булату Неверову, сообщив последнему, что в него стреляли. Затем он пытался позвонить в полицию. Но сделать вызов не смог, очевидно, потеряв сознание.

Получив предсмертный звонок Грабовского, Неверов, будучи в тайге, тотчас направился в город. Воспользовавшись попуткой, остановленной на трассе (владелец автомобиля «Тайота» этот факт подтвердил), прибыл в дом Грабовского первым. Увидев труп неизвестного ему человека с черным чулком на голове, лежавший в сенях, мертвого кота Барсика, убитого выстрелом в голову,  а затем труп Грабовского  (в кухне), он вызвал полицию.

Прибывшие на место происшествия криминалисты обнаружили в сумке грабителя икону «Знамение», имеющую художественную ценность. Как установила судмедэкспертиза, грабитель погиб в результате повреждения яремной вены. Эту рану, не совместимую с жизнью, нанес ему кот-манул Барсик, который вцепился в горло преступника, когда тот пытался покинуть дом.

В настоящее время арестован предполагаемый  заказчик (имя не разглашается в интересах следствия, известно только, что он чиновник из аппарата главы района).  Известно также, что «дело Старьевщика», как ныне именуют журналисты убийство Грабовского, неожиданным образом пролило свет на исчезновение американского студента Колина Роджерса, и привлекло внимание международной общественности. К поиску американца подключились  криминалисты из США.   Следствие продолжается.

Конец.







_________________________________________

Об авторе: ЕВГЕНИЙ РУССКИХ

Родился в городе Шяуляй. Автор сборников рассказов и повестей «Ответа нет» (Литва. Саулес Дельта.1998), «Будь на Лезо» (2003), «Дом в готическом стиле. Повести. Рассказы» (Канада. Altasprea. 2012). Публиковался в бумажных литературных журналах «Север», «Балтика», «Простор», «Вильнюс» «Чайка» (США), «Книголюб»; в антологиях современной новеллы «Утомленные стронцием» (Москва. 20011) , «И будут люди» (Москва. 2013). Произведения переведены на литовский язык (сборник рассказов «Vilkolakis». Saulės delta. 2006). Лауреат конкурсов, проводимых сетевыми литературными сайтами и журналами.



скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 431
Опубликовано 02 сен 2018

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ