Олег Рябов. СОЦИАЛЬНЫЙ РАБОТНИК

(рассказ)


1

Елизавете Евлампиевне Троицкой на роду было написано однажды стать социальным работником. Конечно, она рассчитывала на что-то другое, но так уж случилось. Когда в двадцать пять лет она стала первым секретарем своего Малореченского райкома комсомола, ей прочили уже не областные, а московские кабинеты. Можно рассчитывать, когда ты попал в струю и тебя несёт?

Да вот не вынесло!

В годы национальной катастрофы, когда райкомы закрывались, а от партийных билетов отрекались даже уважаемые люди, осталась и Елизавета Евлампиевна без кабинета, без работы и без определенного будущего. Правда, на старых дрожжах и на накопленном авторитете она смогла продержаться ещё несколько лет, а потом пару сроков выбиралась депутатом в городскую думу, пока для этого требовались личные заслуги, а не деньги, но к сорока годкам уже и этот безответственный пост стал ей не по зубам: теперь и сюда попадали люди только с определенным материальным обеспечением.

Кто сейчас вспомнит, как в сложные девяностые ей приходилось спасать замерзающие больницы или из пальца высасывать меню для школьных обедов, или расселять в ведомственных общежитиях погорельцев да переселенок из Средней Азии? Никто. И если кто-то умудряется на подобной работе приобрести определенный авторитет и полезные знакомства, то у других от неё остаются только испорченное здоровье, семейные проблемы и масса врагов.

Семьи у Троицкой не было: маму похоронила, детей не завела, замуж – все некогда было. Так и оказалась она в самом расцвете сил без соответствующей базы и без надежды на будущее в своей двухкомнатной «брежневке», где наконец-то почувствовала себя одинокой. Правда, старые комсомольские коллеги, с которыми изредка удавалось поболтать по телефону, успокаивали её, что хотя бы приличную пенсию она себе зарезервировала пока в думе прозаседала десять лет. Только до пенсии далеко, а жить и кушать сегодня надо.

Чтобы не казалось, что я крашу всё черными красками, надо сказать, что предлагались Троицкой несколько мест для трудоустройства: как варианты можно было рассмотреть должность директора техникума лесного хозяйства и ещё что-то подобное. И она даже согласилась на какое-то время возглавить муниципальный центр социальной поддержки, который сама же когда-то и создавала и все годы своего депутатства курировала. Но не об этом думалось Троицкой в юности, и через год бросила она свой центр.

Елизавета Евлампиевна даже сама про себя удивлялась: как же так могло получиться, что у неё не оказалось друзей, заступников, должников благодарных, запасных аэродромов, а главное – единомышленников. Все вмиг или вдруг стали называть белым то, что всегда было для неё черным, а то светлое будущее, за которое столько лет  вместе боролись, стало бессовестно мазаться грязью. Бывшие товарищи пытались ей что-то там растолковать да объяснить, но  всё бестолку –  глупая, что ли, с некоторых пор Троицкая стала!

Надо описать ещё одну сторону Троицкой – внешнюю. Если в двадцать пять лет она была не только кокетливой, но ещё и внешне очень хорошенькой и с фигуркой точеной, с огромными глазищами, припухлыми губками, открытыми фарфоровыми ушками, звонким голосом, то теперь, в сорок с небольшим, всё это сильно поменялось.  Фигуру её можно было  теперь называть только корпусом, точеные ножки в икрах раздуло и приходилось ходить в брюках, коса давно острижена, а то, что осталось, без работы парикмахера ни на что приличное не походило. Только весёлый звонкий как колокольчик голос остался тем же, комсомольским и узнаваемым.

И вот Лиза, а с этого момента я имею полное право называть её уже только по имени…


2

И вот Лиза с некоторых пор зачастила в церковь, благо храм находился через дорогу от её квартиры, а староста храма дядя Коля жил на одной лестничной клетке с ней. У дяди Коли борода лопатой, брови нестриженные на глаза нависают, взгляд одновременно и угрюмый и нежный (бывает и так!), а церковный староста – это председатель приходского совета, который в народе просто «двадцаткой» называют. Разрешение на восстановление этого храма, стоящего в двух шагах от Лизиного дома,  когда-то пришлось пробивать ей самой в областных инстанциях, и потому отношения с дядей Колей сложились у них давно и были просто дружеские.

Работой то, что она делала при храме, назвать было трудно, но всё, что ей поручалось: отвезти, помыть, постирать, приготовить – выполнялось Лизой легко и с улыбочкой.  Радовали её и люди, обычные женщины, с которыми Лизе приходилось теперь общаться каждый день. Только вот денег это в её бюджет не прибавляло, а кушать надо было каждый день.

Дядя Коля был в курсе проблем Лизы, связанных с поисками работы, сочувствовал ей, а также понимал, умудренный житейским опытом, что все как-то должно устроиться, но вот теперь…

Потому случай, который ему подвернулся, показался вполне закономерным.

Уезжал отдыхать за границу с семьей спонсор храма, благодаря которому и удалось восстановить его из руин, господин из новых русских, довольно богатенький. Он так же был членом двадцатки, но в храме появлялся редко, хотя с дядей Колей отношения поддерживал постоянные и теплые. И вот этот спонсор – а звали его Семен Иванович, и был он то ли директором крупного завода какого-то, то ли бизнесменом каким-то большим, а скорее всего и то и другое вместе, – попросил дядю Колю переговорить с Лизой по одному деликатному делу. Он и сам мог с ней поговорить, знал он Лизу хорошо и всё же попросил дядю Колю.

Ехал Семен Иванович на какие-то острова недели на три, и оставался у него дома почти неходячий  папа-инвалид в возрасте уже за восемьдесят . Инвалид не в том смысле, что сломано у него что-то было, а просто старость его уже догнала. Надо было за ним присмотреть и поухаживать, и кашку сварить, и покормить, и лекарство подать, и книжку почитать. Жить придется эти три недели в загородном коттедже, в охраняемом поселке, километрах в тридцати от города. Медсестра – приходящая, из соседнего санатория. Сторож-охранник круглосуточный тоже есть. Разговор шел о трех неделях, а после уж как получится.

Остановил дядя Коля Лизу во дворе дома, усадил на скамеечку – тихий теплый августовский вечер стоял. Уже пахло прелыми опавшими листьями, но ощущение полноценного лета еще стояло в воздухе. Что-то старушечье  выглядывало из-за невзрачной и неказистой Лизиной фигурки. Босоножки хоть не стоптанные, но уже не новые и какие-то пыльные, сарафанчик уже не раз простиранный, и даже черная бретелька лифчика, вылезшая и сверкающая на плече, говорили скорее о неухоженности, а не о беззаботности.

– Лиза, Вы, наверное, уже догадываетесь, с какой я к тебе просьбой?
– Нет, дядя Коля. А что надо-то? Я сейчас!
– Да не сейчас. Семен Иванович просил меня с тобой поговорить.
– А что он сам – мы же с ним в дружеских отношениях.
– Ну, вот так – попросил он меня.
– А что ему надо-то?
– Едет он с супругой и ребятишками отдыхать куда-то там заграницу. А папа его, старик древний, остается в доме один. Ну, не прикован он к постели, а все же плохой уже. А если и не плохой, всё равно волнительно как-то оставлять старика одного. Альцгеймер его догоняет – и соображает уже плохо, и с памятью проблемы все заметнее, и физически на глазах слабнуть стал, и даже, кажется, с ума он начал сходить. А по большому счету, я точно-то и не знаю ничего. Уезжает Семён Иванович на три недели, и вот это время надо пожить у него на даче, за стариком приглядеть. Вспомнили мы, что ты была директором какого-то социального центра и решили, что, может, подберешь хорошую сиделку, а потом он так и сказал: «А лучше если бы она сама согласилась посидеть с дедком моим. Я уж заплачу, не обижу». По сто долларов в день будет он платить, да на всем готовом, за три недели две тысячи долларов – думаю, они тебе сейчас не помешают
– А чего ж он сам-то меня не попросит?
– Я думаю, стесняется. А ты готовить-то умеешь?
– Ой! Да, я мечтала с детства поварихой быть. Помните, как по Пушкину: для батюшки-царя я не родила богатыря – не сподобилась или царя не встретила, – а вот на весь мир я бы приготовила хороший пир.

Лиза вспомнила своих девчонок из центра социальной поддержки: как те ходили для своих старушек в магазины за продуктами или лекарствами, а с некоторыми, наиболее активными, выбирались и в кино, и в театры, как носили эти девчонки по просьбе своих подопечных столовое серебро в комиссионные магазины да в ломбарды, как дарили им эти же старушки в благодарность старинные брошки да разные царской работы побрякушки. Много замечательных, добрых, отзывчивых и почти бескорыстных девчонок было, которые поработали с Троицкой и на память ей сейчас приходили.  Только помнила Лиза и о пресловутом социальном коммерческом центре «Эдем», которому старушки и одинокие старики переписывали свои квартиры за мифические услуги и заботы и потом очень быстро уходили навсегда. Она и уволилась-то тогда из своего центра, узнав об этой страшной и грязной истории. Хотя при чем тут это!


3

Получить две тысячи долларов за три недели – подспорье для Лизы существенное.

На следующий день после разговора с дядей Колей она созвонилась с Семёном Ивановичем и поехала знакомиться со своей новой работой в Зелёную Рощу, в загородный коттеджный поселок.

От разогретых солнцем сосен такой дурманящий хвойный настой заполняет лесное пространство, что воздух даже трудно вдохнуть полной грудью, птички хотя и не по-весеннему, но пока еще поют, под ногами хвойная подушка фантастической толщины и хочется на ней попрыгать – прыгать-прыгать, а потом взять, подпрыгнуть и куда-нибудь улететь. Коттедж у Семёна Ивановича трехэтажный рубленый, как домик-пряник из русской сказки. Да и все вокруг как в сказке, у Лизы голова закружилась – может, от жары!

Старика звали Иван Семенович. Был он не такой уж старый и глупый, как его представлял Лизе дядя Коля. К тому же глянул  старик на Лизу при знакомстве не то что бы с неприязнью, но достаточно настороженно и тут же заторопился к себе наверх, и поднимался он по лесенке не то что бы шибко, но довольно уверенно. Лизе как-то сразу даже захотелось отказаться от всей этой затеи с уходом за стариком.

Семен же Иванович напротив встретил Лизу весьма приветливо. Был он обряжен в довольно легкомысленный полотняный домашний костюм – ну, не в постельную пижаму, а всё же во что-то похожее и сам выглядел очень по-домашнему. Он даже не поинтересовался: согласна ли Лиза пожить у него в коттедже – отнесся к этому как к вопросу решенному и сразу перешел к практическим вопросам: повел Лизу на экскурсию по дому, показывая ей все свое хозяйство от погребов с винными и консервированными запасами и до библиотеки и биллиардной, расположенных на третьем этаже дома.

В Лизино распоряжение на время проживания предоставлялась отдельная комната на первом этаже – огромная, с двумя десятками разнообразных торшеров и настенных бра, уставленная горками с фарфоровыми статуэтками и серебряной посудой, с камином, полутораметровой панелью на стене, кучей диванов и толстенным-толстенным белоснежным ковром на полу, на который можно было лечь и спать. Здесь же, рядом, на первом этаже располагались и кухня, и гостиная, и кабинет и еще какие-то помещения. Однако предполагалось, что спать Лиза будет на втором этаже в маленькой комнатке рядом со спальной старика.

Вся экскурсия заняла по времени не больше двадцати минут, а потом и Анна Васильевна, супруга Семена Ивановича, свою экскурсию провела Лизе: уже по кухонному хозяйству и по продовольственному. Только после этого уже Семен Иванович усадил Лизу на кухне за какой-то маленький неуклюжий приставной столик выпить по чашке чая.

– Лиза, я не хочу быть многословным. Просто я просил обговорить предварительные условия с Вами дядю Колю. Если вы согласны с ними, то мне хотелось бы, что бы вы к нам заехали завтра после обеда, а послезавтра рано утром мы уже улетаем всем семейством на Цейлон на три недели купаться.
– Семен Иванович, к чему все эти египетские хитрости – мы с вами знакомы много лет, и знаем друг друга намного лучше, чем сейчас пытаемся показаться. Меня все устраивает, и я постараюсь вам помочь.
– Да, конечно! Елизавета Евлампиевна, я помню те несколько проектов, которые мы с вами осуществляли вместе много лет назад, во времена вашего депутатства, и мне всегда доставляло радость сотрудничество с вами. Вы меня всегда смущали своей молодостью и задором.  Вот, может, потому я и сейчас немного  смущаюсь.
– Ну, тогда, Семен Иванович, для нашего с вами удобства, у меня будет и предложение и просьба – на время нашего контракта зовите меня просто Лизой. Так будет и мне и вам уютнее. Помните, как в комсомоле, – всех, вплоть до первого секретаря обкома только по имени, без отчества. Вы ведь тоже комсомолу отдали должное?
– Да, но я ведь только на заводе у себя посекретарствовал. Тогда я вас жду завтра после обеда, я за вами пришлю машину, и с папой вы уж тогда завтра знакомиться будете, а то он лег сейчас отдыхать. В принципе он знает о вашем существовании и о нашем с вами договоре.

На следующий день, по приезде Лизы на дачу,  состоялись последние наставления: знакомство со сторожами, контролирующими периметр поселка, приходящей медсестрой из соседнего санатория и личным водителем Семена Ивановича, Володей.  Володя передавался теперь в полное распоряжение Лизы вместе с машиной, чтобы она могла съездить за продуктами в магазины и на базар и которого она могла теперь вызвать по телефону в любое время суток.

В день отъезда дом проснулся рано, отъезд в аэропорт проходил еще затемно, но старик вышел на балкон второго этажа дома, чтобы помахать рукой.


4

Когда после отъезда Семена Ивановича с семейством  Лиза осталась в доме вдвоем со своим новым подопечным, она уже знала, что он не так и плох, как его пытались представить близкие, и соображает намного лучше многих Лизиных знакомых. Также Лиза узнала, что старик был профессором–химиком с мировым именем, автором сотен статей и книг, переведенных на все языки мира. И объездил он полмира, да и лекции он читал тоже, ни больше ни меньше как в десятке университетов на всех континентах.

В первое же утро, то есть в день отъезда Семена Ивановича, Лизу разбудил сам старик. Хорошо, что она не успела раздеться и улечься спать, а просто прикорнула в глубоком и мягком кресле одетая подремать в большой гостиной на первом этаже. Мобильник пропиликал в шесть. Старик просил Лизу подняться, чтобы помочь ему умыться.

И туалет и ванная – все было рядом с комнатой старика, и это было удобно. Потом Лиза помогала ему одеться. Он уселся в высокое и жесткое дубовое кресло с высокими подлокотниками и попросил Лизу сесть рядом на стул.

– Я со вчерашнего дня думал, как мне к вам обращаться, – начал разговор с Лизой старик, – были варианты: доченька, голубушка, Елизавета Евлампиевна, а остановился я на Лизоньке! Просто я просматривал ответные варианты вашего обращения ко мне, и во всех первых случаях они выглядели бы оскорбительно-уничижительными, и понятно, что вслух они не будут произноситься, и только при варианте «Лизонька» вы будете меня про себя называть «стариком», а вслух – Иваном Семеновичем. Ну, так как – устраивает?

– Да, Иван Семенович, вполне устраивает.
– Тогда я сейчас доложу вам, что я завтракаю по утрам в семь – яйца всмятку и сладкий кофе с молоком. Также за завтраком мы с вами будем обсуждать меню обеда и ужина. Потом ко мне приходит сестра, а вы в это время едете в магазины и на базар за продуктами. Сегодня обсуждения не будет, потому что я не знаю вообще – умеете ли вы готовить. Потому давайте попробуем пообедаем как-нибудь попроще: суп-лапша с мясными фрикадельками и картофельное пюре с сосисками. Сумеете приготовить?
– Да, сумею, конечно.
– Ну и чудненько. А вообще старик я довольно крепкий ещё – ни диабета, ни гастрита, ни холецистита у меня нет, и ем я почти всё. Не люблю только молочные супы и рисовую молочную кашу. А сейчас готовьте мне кофе и яйца, вызывайте Володю  и на базар. Деньги берите в моей прикроватной тумбочке и вечером мне бумажный отчет по тратам за день. А вот после обеда мы с вами обсудим наши планы на вечер и на выходные. Ну а дальше посмотрим. Надо ещё посоветоваться с Энджи.

И тут Лизу как прострелило.

– Что за Энджи? – спросила она и осеклась.
– С моей супругой, Анжеликой, Ангелиной Михайловной. Я вас познакомлю.

Лиза остановилась и замерла в дверях. До неё стали доходить намёки дяди Коли.

– Ну что же, Лизонька, вы напугались? Я же не с ума сошел. Я просто хотел не торопясь просмотреть вместе с вами наши семейные альбомы с фотографиями. Но это занятие не на минутку – оно займет у нас с вами несколько часов.

Иван Семёнович вслед за Лизой спустился вниз на кухню и уселся за столом, в ожидании, пока она приготовит кофе и сварит яйца. Сидел он молча, постукивая по столешнице крупными желтыми ногтями и разглядывая Лизу. Лиза тоже наконец-то смогла хорошенько разглядеть старика. Если про раздутого от неправильного образа жизни Семена Ивановича сказать ничего приятного было нельзя, то его папа выглядел если не карикатурно, то очень интересно. Видимо, подсохнув от возраста, профессор уже потерял свои оптимальные мужские габариты в теле. Но в чертах лица они сохранились и стали даже более выразительными: нос определился и стал по-настоящему орлиным, длинные, до плеч, почти совершенно седые, пепельные волосы формировали всю его фигуру и делали её абсолютно старорежимной, а глубокие морщины, разрезающие и лоб, и щеки, и шею старика, придавали выражению лица античную римскую мужественность.

Лиза с Иваном Семеновичем пили кофе молча, сидя друг напротив друга. Потом пришла медицинская сестра и стала работать со стариком. Потом приехал Володя, и, переодевшись, Лиза поехала с ним по магазинам. Сделав намеченные покупки, Лиза заскочила и на базар, где прихватила незапланированную крупную и заманчиво пахнущую узбекскую дыню-торпеду.

За обедом профессор загрустил, ел молча, без аппетита и с безразличием. Лиза даже заволновалась – может что-то не так сделала. Однако старик, поблагодарив её, сказал, что хочет полежать и отдохнуть. Вдруг уже на первых ступенях лестницы, ведущей к нему наверх, он остановился и с заметным лукавством спросил

– Лизонька, а вы дыню как – на десерт купили? Или, может, у вас какие-то другие планы на её счёт?
– На десерт. После ужина будем дыню.
– Это будет ошибкой.
– Почему?
– А дыня – это пища мудрецов, и её нельзя смешивать с другими продуктами. Её надо есть или за пару часов до ужина, или существенно спустя после. Это отдельный специфический продукт, который надо вкушать. Ну, это я вам вечером объясню как химик. Поболтаем, если вы никуда не уходите.

Но Лиза недолго сомневалась: она приготовила и запланированные творожники с взбитыми сливками, и выставила на стол нарезанную длинными дольками дыню. Старик будто забыл про то, что говорил насчет пищи мудрецов, – съел и два творожника и отдал должное ароматной и сочной дыне.

– Лизонька, всё было просто замечательно. Спасибо! Когда управитесь со своим хозяйством здесь, поднимитесь, пожалуйста, ко мне. Я хочу показать вам старые свои альбомы с фото и рассказать вам кое-что.

Лиза поднялась к старику через полчаса.

Профессор сидел за столом. В комнате была включена вся иллюминация: и напольные торшеры, и верхняя пятирожковая люстра, и настольная лампа. Лиза молча уселась рядом вполоборота к старику и только тогда разглядела большой прекрасной работы женский портрет, висящий в простенке между окнами, на который она не обратила раньше внимания. Женщина изображенная была уже немолода, но мастерство художника скрыло  её возраст – и кофточка из голубого гипюра и сияющая матовая нитка крупного жемчуга позволяли фантазировать по этому поводу довольно в широком диапазоне.

Старик молчал, а Лиза заметила, что и на столе в старинной бронзовой изящной рамочке была размещена фотография этой же женщины. Да и в раскрытом альбоме на открытой странице на фото стояли в обнимку профессор и эта же женщина.

– Это моя Энджи, Ангелина Михайловна. Она ушла десять лет назад. Уже десять лет прошло, а я по привычке каждый день с ней советуюсь, не хватает мне её. Мы с ней пол земного шара объездили – я ведь и в Бразилии, и в Китае преподавал в университетах. А вон в том шкафу, – старик кивнул куда-то в угол, – висят её вещи: и шубки, и кофточки. Выкинуть их я никак не могу, а Семка сын все требует, чтобы я от них избавился. Говорит: сначала давай я их в подвал вынесу, а уж потом посмотрим. А я не могу всё! Вот так, Лизонька!  Ну да ладно – я передумал: в смысле альбомы рассматривать будем завтра. А сейчас вот что я вас попрошу – надо завтра позвонить в консерваторию моей доброй знакомой, профессору Соне Хейфец, и попросить у неё для меня пару билетов на выпускной концерт. Концерт будет в субботу, будут выпускать органистов. Вы любите орган?

– Не знаю, – ответила честно Лиза.
– Ну вот, сходим, послушаем токкату и фугу ре-минор Баха. Я вообще люблю молодых, начинающих: хожу на выпускные спектакли в театральное училище, на выставки выпускников художественного училища. Художественное творчество очень сильно зависит от игры гормонов в организме. А насчет органа…  А вы были в Риге?
– Да, была.
– И, конечно, были в Домском соборе?
– Нет! Ни в каком Домском соборе я не была. Я была там на каком-то комсомольском семинаре.
– Семинар – это хорошо, а вот в Ригу надо вам ещё разок съездить, сходить там в Домский собор и послушать хорошую настоящую органную музыку, чтобы понять, что такое музыка вообще.

Тут запиликал мобильник  Ивана Семеновича, это сын звонил, чтобы доложить, что он с семейством прибыл на Цейлон.  Лиза, кивком спросив разрешения уйти, вышла и закрыла за собой дверь.


5

Проблема нарисовалась на второй день. Посетив с Володей кулинарию, где была куплена уже сваренная баранья почка для рассольника, а потом и базар, где были взяты соленые огурцы и небольшой судачок на ужин, а также зелень и фрукты, Лиза поехала в консерваторию, чтобы встретиться с профессором Соней Хейфец. В этот момент заурчал её айфон в кармане – звонил старик.

– Лизонька, попроси у Хейфец контрамарку на троих. Я посоветовался с Анжелочкой, и мы решили, что тебе надо пойти на концерт вместе с нами.
– Хорошо, Иван Семенович, – ответила Лиза и отключилась. – Послушай, Володя, а вот ты знаешь старика, в смысле Ивана Семеновича, уже много лет. Расскажи мне о его проблемах, а то сейчас он просит, чтобы я взяла ему у профессора Хейфец контрамарку на посещение какого-то органного концерта для него с его супругой Анжелой или Ангелиной Михайловной – не знаю, как правильно. И как мне быть?
–  Это плохо.
– Почему?
– А потому, что, видно, у старика начинается обострение. Эта Хейфец – подруга его молодости, и она уже давно умерла. Он будет теперь каждый день разговаривать со своей супругой, которую он зовёт Энджи, я её помню. Но и не только с Ангелиной Михайловной, а и со своими фронтовыми товарищами, которых он потерял и в сорок третьем и в сорок пятом. Ты вот не знаешь, а старик закончил войну в Вене в звании майора. Поэтому будь готова, что реальных людей, вроде меня и тебя, он иногда будет путать с людьми уже давно помёршими. Семену Ивановичу пока не звони, а меня держи в курсе. Про Хейфец скажем, что она нас не дождалась и что мы к ней заедем завтра.

Лиза уже приготовилась к непонятным воспоминаниям и действиям старика, но, как ни  странно, ни про Хейфец, ни про свою Ангелину Михайловну  он ни разу не вспомнил.

За обедом говорили о возможных видах  реинкарнации и воскрешениях из мертвых у разных народов и в различных религиях.

После обеда старик отдыхал.

Он позвонил по мобильному телефону незадолго до ужина и попросил Лизу подняться к нему. Когда та вошла в комнату профессора, он сидел в своем жестком дубовом кресле за столом, чуть развернувшись к входной двери. Что-то сразу не понравилось ей и в комнате, и в одеянии старика. Он был одет в полуфрак с белым жилетом с черной бабочкой. Только висел этот костюм, похожий на театральный, на престарелом профессоре неаккуратно, как-то мешком, и жилет был застегнут косо. Смутило Лизу и собранное ружье, лежащее на застеленной кровати поверх покрывала, и чехол от ружья, валяющийся на полу, и коробка с патронами на тумбочке.

– Это что? – спросила Лиза довольно неприветливо и просто, кивая на постель, точнее на ружьё.
– Это, Лизонька, моё охотничье ружье, работа знаменитого чешского мастера Антона Лебеды, а может, и его наследников. Я его с войны привёз, единственный мой трофей, возможно, из коллекции Геринга. Из ружей Лебеды и Тургенев, и Брежнев стреляли. И мне очень неудобно перед вами, что я вас втягиваю в неприятную, а главное грязную и кровавую историю.  Вам сейчас надо будет вызвать не Володю, а такси – и уехать. То, что я сегодня сделаю, я задумал уже две недели назад. Мне удалось отправить своих за границу, а вот теперь мне надо отправить вас домой. Сегодня ночью здесь будет много крови, и я хочу, что бы вас тут не было. Я хочу уйти к Энджи, к своей Ангелине, к моему ангелу! Она меня ждет – я знаю. Я сегодня убью себя. Мне неинтересно жить здесь без неё. А смерть меня не страшит – мне ведь приходилось на войне стрелять в  людей много раз, и рядом со мной погибали от пули мои товарищи. Это очень просто.

У Лизы отнялся язык – она ничего не могла сказать.

– Лизонька, вы только ничего не бойтесь и не предпринимайте – я ведь перед выстрелом позвоню сыну и попрощаюсь с ним и предупрежу его.

Лиза молча вышла, закрыла за собой дверь в комнату старика и у неё подкосились ноги – она уселась прямо на паркетный пол посреди холла. Если днем, после разговора с Володей, ей показалось, что она разобралась – когда старик нормален, а когда он улетает куда-то, – то сейчас она видела, что старик, улетев очень далеко, собирается творить беду наяву, и Лиза не знала, что предпринять.

Внутренне собирая себя по частям, точнее мысли, которые разбредались сами по себе и не понятно куда, Лиза спустилась к себе вниз на кухню и сварила кофе. Так делала она всегда, когда надо было решать трудные вопросы или приниматься за долгую и трудоемкую работу. Правда, всегда рядом были опытные товарищи, с которыми можно было посоветоваться. У неё даже первым желанием было – позвонить отцу Алимпию, настоятелю храма и её духовнику. К тому же отец Алимпий знал о существовании Ивана Семёновича.  Отец Алимпий…

И в ту же минуту она почувствовала, как в ней рождается уверенность, что она всё сделает сама, и она всё исправит. Она узнавала это своё состояние, в которое входила, если от её решений зависели чьи-то судьбы и жизни. Можно было поговорить со стариком о деньгах, которые она не получит из-за его выстрела, – но он же просто отдаст ей деньги и ушлёт, можно было вызвать Володю и отправить старика в дурдом, благо там его знают. Были еще варианты, но Лиза остановилась на самом неожиданном варианте.

Она поднялась к старику через час, одетая в легкую курточку, мальчишескую бейсболку и с рюкзачком за плечом.

– Иван Семенович, я уезжаю. Я переехала к вам в дом по просьбе вашего сына, чтобы помогать вам и готова была терпеть даже капризы. А то, чем вы сейчас занимаетесь, это – не по моему адресу.  Потому прощайте.
– Прощайте Лизонька!

И вдруг в дверях, обернувшись и ехидно-ехидно покачивая головой, Лиза назидательным тоном и очень выразительно высказалась:

– Знайте, Иван Семенович, вам никогда не встретиться с вашей любимой Ангелиной Михайловной.
– Почему же?
– А потому, что она на небе, куда её забрали ангелы, а вы попадете прямо в ад, прямо в преисподнюю. Вас как самоубийцу даже на православном кладбище хоронить нельзя. Только за оградой! Правда, Семен Иванович за деньги насчет кладбища-то, может, и  договорится. А вот на небо вы даже за деньги не попадете – только в преисподнюю. А ваш ангел, ваша Ангелина Михайловна – на небе, и она там, на небе, ждет вас. Вы же выросли в православной семье, сами вы человек крещеный. Даже если я вам сейчас своего знакомого батюшку из храма приглашу, и он вас исповедует, и грехи отпустит, и причастит, то в своем последнем грехе, грехе самоубийства, вы не сможете покаяться. Вот так-то!
– И как же мне быть?

Проводили Ивана Семеновича через два года по православному обряду, и похоронили его рядом с супругой.







_________________________________________

Об авторе: ОЛЕГ РЯБОВ

Родился и живет в Нижнем Новгороде. Окончил Горьковский политехнический институт им. А. А. Жданова. Один из наиболее известных библиофилов России. Публиковался в журналах «Наш современник», «Нева», «Север» и др. Автор книг «Когиз», «Убегая – оглянись, или возвращение к Ветлуге», «Утки не возвратились» и др. Лауреат премий им. Шукшина, «Нижний Новгород» и др. Финалист премий «Ясная поляна», «Золотой Дельвиг» и др.скачать dle 12.1