(рассказ)
У сослуживца зазвонил телефон. Непроизвольно я бросил взгляд на экран. «Мама». Я задумался – как это, когда звонит мама? Попробовал представить или вспомнить. Но ланч уже подходил к концу, все поднимались, задвигали стулья. Я поспешно допил чай.
– Хорошо иметь две головы, – усмехнулся сослуживец. Он смотрел на меня и ждал, как отреагируют другие.
Я неопределённо пожал плечами и улыбнулся, чтобы показать, что оценил шутку.
– Не нужно было ему говорить, – сказала одна голова другой.
– Я был пьян.
Мы вышли из кафе. Влились в людской поток. Заговорили про автомобили, лошадиные силы, вариаторы, трансмиссии, на сытый желудок никто не стал развивать тему про мои головы. И я осторожно выдохнул. Может, и обойдётся.
– Я говорила тебе, остановись, иди домой.
– Да хватит тебе.
Вторая голова у меня женская. И в этом вся беда.
Погода сыпала пылью. Я шагал вместе со всеми, но уже скоро чуть позади. Как обычно, я, словно пытаясь незаметно удрать, увеличивал расстояние между мной и сослуживцами, всё медленнее переставляя ноги. При полном своём равнодушии, небо, казалось, наполняло меня собой, как какой-то пузырёк воздуха, вот тебе и нет меня. Но вместо этого совсем скоро надо будет сидеть, застыв, в спёртом воздухе до самого вечера, а потом в полном бессилии добираться...
Мы подошли к офису. Втиснулись в лифт. Постояли вплотную друг к другу, стараясь не дышать своими съеденными в обед котлетами, но от благих намерений, от неосторожного усилия, неизвестный пустил газы, на лицах проступили сложные гримасы, ведь как-то нужно было одновременно показывать, что это не ты, и что вовсе ничего не замечаешь. Лифт неторопливо переключал на табло этажи, непроизвольно мечталось о какой-нибудь катастрофе.
При входе в офис дверной проем сканировал каждого входящего, так фиксировалось время, когда ты уже не человек, а работник. Незримый луч скользил по извилинам, заботливо лишая тебя воли и напрасных забот. Я по обыкновению подставил вторую голову, снова в некотором сомнении, правильно ли я делаю, ведь впереди мучительное ожидание, бесконечное механическое пролистывание новостных лент и статусов. Пустой утомительный поиск чего-то совсем неясного для самого себя. Но всё-таки лучше так.
Я продаю экологически чистые стиральные порошки. А с этим вторая голова и без меня неплохо справляется.
Именно благодаря ей я лучший работник месяца, мой стол приставлен к окну, я могу застывать взглядом на ломкой линии горизонта с её башенками и трубами, уноситься мыслями за бреющими небо чайками и неустанно мечтать о побеге.
Экологически чистые порошки заботятся о вашем здоровье и о состоянии окружающей среды. Они не содержат ГМО, красителей и консервантов. Обладая смягчающим эффектом, порошок обеспечивает замечательный результат, ткань становится нежной, лёгкой, износоустойчивой. При производстве порошка используются только натуральные материалы: стебли лечебных трав с альпийских лугов, артезианская вода и минералы с энергетически заряженных месторождений. Рецептура приготовления сбалансированного состава порошка открыта ещё в давние времена, есть письменные свидетельства о его чудодейственном свойстве. Семьи, использовавшие его в своём хозяйстве, щадила чума и прочая зараза. И в наше время это удивительное качество доказано многолетними клиническими исследованиями. Мы продаём вам не порошки, мы даруем вам хорошее самочувствие, уверенность в себе и неугасимый свет будущего дня.Очень сложно поверить на слово. Но если ты хочешь поверить, то тебя уже и не надо обманывать. Ведь это важно – во что-то верить.
Генеральный директор подозрительно на всех посматривает, у него чутье, когда кто-нибудь замышляет подумать о постороннем. Вид у него неопрятный, одежда сальная, с сильным синтетическим запахом, с большой его головы сыплется перхоть, иногда мне кажется, что он дистанционно управляемый биологический робот, срок службы которого давно уже вышел, что ему давно пора на утилизацию, но его перекупили по дешёвке, почистили память, обновили функции и запустили в наш аквариум, чтобы сделать наш бизнес ещё более прибыльным. Он смотрит на затылки, шепчет, считывая слова с чужих губ. Всё идёт, как задумано. Механизм работает. Менеджеры звонят, отрабатывая «холодные» контакты. Кому-то везёт. Контакт теплеет, словно рыба вертится вокруг крючка, на том конце провода кто-то лениво переспрашивает о стоимости. Директор подрагивает всем телом, его красные, воспалённые глаза смотрят не мигая, не отрываясь от незримого поплавка. Менеджер отрабатывает следующую ступень, на эти деньги вы дополнительно получаете важные преимущества, следом менеджер соглашается с уместностью возникшего возражения, но в свою очередь спешит развеять опасения, говорит о гарантии, хвалит необходимую в наши дни бдительность, позволяет ласковое, чуть даже нагловатое обращение, человек там уже не сопротивляется, уже тёпленький. Директор словно под напряжением, перхоть, осыпаясь, вспыхивает в воздухе. Нет для него чище счастья, сладостней наслаждения.
Но вдруг он резко поворачивает ко мне голову, смотрит на меня яростно прищурившись, я вскидываю брови, ласково и преданно ему улыбаюсь, мой кормилец и отец родной, это на мгновение сбивает его с толку, но он шарит по моим извилинам и в недоумении замирает, мои извилины, как у младенца – ни страха, ни сознания, только чистый свет.
В новостных лентах повеяло напряжением. В городе пожар.
Горят склады на территории бывшего завода. Объяты пламенем несколько корпусов. Пожару присвоен наивысший уровень сложности. Очевидцы сообщают, что огромный столб дыма поднимается высоко в небо. Пожар ещё не локализован, есть угроза, что пламя перекинется на занятые офисами помещения. Я бросаю взгляд на дверной проем, из щелей выползает дым. Дверь чуть потрескивает. Там в коридоре что-то не так. Я смотрю по сторонам, все сосредоточенны, пусть губы их ещё улыбаются в трубки, но лбы в напряжении. Директор по- паучьи качается в своём кресле, он тоже ничего не замечает.
Я бросил взгляд на улицу: у подножия здания собираются люди, они стоят, задрав головы, рты их приоткрыты.
Я читаю новости, сверяюсь с разными страницами,
положение ухудшается, старые шланги пожарных лопаются, воды не хватает, в кислородных баллонах нет давления, уже двое пожарных госпитализированы.У меня запершило в горле, я не смог удержать кашель. Закашляли и другие менеджеры, директор насторожился, лицо его разгоралось яростью. Всё это было похоже на издёвку. Люди стали валиться на пол. Воздух помутнел от дыма, потолки зачадили, начали оплавляться. Директор зарычал, потом стал плевать, что-то в исступлении выкрикивая. Звонки обрывались, процент конвертации падал, люди бились в конвульсиях.
Я вскакиваю, дёргаю створки окна на себя, но они даже не шевелятся, уже ни в чём не сомневаясь, я беру стул и разбиваю стекло. Кричу всем, что надо выбираться, но они смотрят на меня недоумевающими глазами, кто-то, показывая на меня пальцем, смеётся, директор, маневрируя между столами, устремляется ко мне. Мне никого не спасти. Я хватаюсь руками за рамы, встаю на карниз и прыгаю.
Хорошо, конечно, иметь две головы, но мне бы сейчас больше пригодились девять кошачьих жизней.
Я брел по улице. Что это была за улица, в каком это было городе, я не знал. Видимо, прыжок с четвертого этажа дался мне не так легко, как вначале всем показалось. Я словно не падал, а спускался, стоя на большом листе фанеры, медленно скользил по грязной жёлтой стене, касаясь трещин на штукатурке кончиками пальцев и глядя по сторонам. И казалось, что мне только и надо, что у самой земли пружинисто и легко соскочить со своей фанерки и, словно цирковой гимнаст, выгнуться и поклониться рукоплещущей публике. Только вместо этого я стал биться о козырьки, цепляться за вентиляционные трубы, упал на дерево и свалился в кусты.
Улица была пустынна. Движение только лишь угадывалось. Мне хотелось лечь, прорасти в землю, уйти под поверхность, уснуть. Я совершенно не представлял, что мне делать дальше. Идти домой я не мог – на работе знали, где я живу, и наверняка уже там меня поджидали, да и где этот дом, поди поищи. Я прислушался к себе, кто я? Ничего не отозвалось. Я не знал. Казалось, не знал и никогда раньше. Ладно. Может, другая голова знает, но она висела безвольно, словно заснувший всадник. Моя же голова трещала и пульсировала, словно там внутри вот-вот должен был вылупится крокодильчик. Маленький такой, со слезящимися глазами. Или уже вылупился и пожрал все мои воспоминания.
Я вновь попытался вспомнить, как меня зовут. Ничего не получалось. Всего-то и нужно было – представить, что меня окликают или зовут, ведь это наверняка проделывали со мной за мою жизнь ни единожды. Я добрел до скамейки, сел и попытался отвлечься. Ответ должен был прийти легко, сам собой.
Это была скамейка, какие бывают в городских парках. Затоптанная, с облупившейся краской. Я забрался на нее и стал ждать. Казалось, сейчас распахнётся одно из окон, и мама позовёт домой. Но окна молчали. Всё вокруг по-прежнему казалось обездвиженным чьей-то чужой волей.
Зашевелилась вторая голова.
– Что случилось? – беспокойно и вместе с тем подозрительно стала озираться она.
Из какой дыры в пространстве вынырнул старик, было неясно, но мгновение назад никого не было. Он стоял с торца скамейки и молчал, но по тому, каким было это молчание, я почувствовал – что-то не так. Старик в чёрном обвислом пальто, без кепки или шапки, стоял и ждал чего-то от меня. Словно я здесь не просто так, а с каким-то для него посланием. Седые волосы шевелил ветер, голова в напряжении опущена. Я подождал некоторое время, но ничего не менялось. Только росло напряжение в воздухе, ещё чуть-чуть и дуга молнии испепелит и меня, и его. Я кашлянул и почему-то вдруг севшим голосом спросил:
– Чего вы...
Но договорить я не успел. Срывающимся от ярости голосом он прорычал:
– Убрали к ебеням ноги со скамейки!
Мы вмиг соскочили вниз и испуганно отошли. Он сел на скамейку, всё ещё яростно шевеля губами, но всё же быстро успокаиваясь. Полез за пазуху и достал целлофановый пакет. Запустил внутрь руку, бросил взгляд на меня, словно примериваясь. А потом швырнул в мою сторону горсть пшена.
И в тот же миг мир взорвался движением. Налетели голуби, появились люди, зарычали машины, дети заголосили на детской площадке, зазвонили телефоны, запахло жареной курицей, и в небе появилась полоса от самолёта.
– Что тут происходит? – повторила вопрос моя вторая голова.
– Если бы я понимал, Зоя, – впервые я обратился к ней по имени.
Иногда только и обращаешь внимание на то, от чего ты хочешь убежать, совершенно не задумываясь, куда ты в итоге по-настоящему хочешь попасть. Мир катился куда-то, и я невольно покатился вместе с ним.
Мой город иногда большой, иногда маленький. Иногда в нём люди говорят на одном языке, иногда – на разных. Здесь можно заплутать в извилистых улочках, а порой ходить по одной, единственной улице и не знать, куда ещё себя деть. Иногда кажется, что мой город совсем рядом с морем, буквально вдоль побережья, а потом выходишь на набережную большой реки и только и думаешь, чтобы успеть перебраться на другой берег, пока мосты не развели. Поэтому сказать, что я знаю, как здесь всё устроено, это всё так же ошибиться дважды.
Многие вещи меня не перестают удивлять, порой мне кажется, что всё здесь работает по законам сновидений.
Я задумался. То, что я потерял работу, было очевидно. Но относиться к этому трагически я никак не мог. Мною ещё владело чувство, что теперь передо мной открывается всем своим разнообразием множество возможностей. Хотя я не особо отдавался данным ощущениям, так как был с ними уже знаком. Они неизменно сменялись черным отчаянием, когда всё это множество обращалось в пустоту. Или в самое вероятное – в наихудший вариант. Но думать об этом в настоящий момент, застыв на мостовой оживлённой улицы, смысла не было.
Я подозревал мир вокруг себя в полном ко мне равнодушии, и мне не оставалось ничего, кроме как самому решать, что делать дальше. А мыслей на этот счёт не имелось ни одной.
Если включить холодную голову (это какую?), то не мешало бы отправиться домой. Директора не нужно переоценивать, нужен я ему, как же. Да, повёл себя странно, ушёл с работы достаточно оригинальным способом, но я, если припомнить, всегда казался чудаковатым, даже более того. А эти мои рассказы накануне про вторую голову…
нет, это даже и лучше, что так, ведь слетел бы вконец с катушек, потом соскребай его с тротуара или уворачивайся от режущих предметов…Дома отдышусь, голова просветлеет (та, эта), и станет понятнее, что это меня так шмякнуло.
– Я уже думала, что ты безнадёжен, – облегчённо выдохнула Зоя. – Ведь и слышать ничего не хотел…
– А? – не расслышал я.
Да, домой. Я огляделся. Местность казалась и знакомой, и незнакомой. Одновременно. С этим еще надо было разобраться. Вся это двойственность во всём. То, что всегда было отдельным друг от друга, теперь только и делало, что слипалось. Одна сторона улицы, словно была из одного города, а другая – из другого. Мне предстояло решить, остаться здесь или перебежать на другую сторону. Оттуда манила к себе витрина маленькой пекарни в обрамлении двух стоящих по сторонам лип. Нежного цвета листочки закручивали воздух в спирали весеннего тепла. Пахло свежим хлебом.
Порывшись в кармане, я нашёл пару монет, сел у окна и стал рассматривать всё, что меня окружало. Едва ли меня кто-то замечал. Я впитывал в себя запахи (пахло уже чем-то другим, но не хлебом), прислушивался к воспоминаниям, ничего не слышал, только казалось, что здесь не хватает гуляющего под столиками толстого рыжего кота. Я заглянул под столик, всё так – его нет. За окном недавно прошёл дождь, и с клёнов осыпался жёлтый цвет. Прохожих не было, только мимо изредка проезжали автомобили.
Я рассматривал монеты, которые в ожидании чего-то выложил на стол. По всем законам гостеприимства ко мне уже должна была подойти официантка, или в крайнем случае официант, принести меню. Но мне нужен только кофе (или чай, лучше чайник на две чашки). Оставалось лишь, так ничего и не дождавшись, с печальным видом оставить эти монеты на столе и выйти на улицу. И там ещё долго удаляться, медленно уменьшаясь своей фигурой в продолжении улицы.
Но то ли это место, как я о нём думаю. Да, я сидел за столом, но больше столов здесь не было. Свет, проникающий через большое окно, быстро терял силу, и что было внутри помещения, я уже не мог видеть. Только казалось, что оно, имея прямоугольную форму, уходило в темноту и там терялось. Кто бы ни нёс с той стороны мне меню, он, видимо, не спешил или идти ему было не так уж и близко. Я прислушался. Шагов не было слышно. Я лишь пожал плечами. Ничего нового. Всё так и есть. Отправляться в темноту предстояло мне.
Я поднялся. Рассеянно погладил кота, запрыгнувшего на моё место и, вглядываясь вглубь, ступая целеустремлённо, скрылся в темноте.
– Вот зачем? – спросила Зоя.
Я лишь упрямо выпятил подбородок. Задавать глупые вопросы я тоже могу, а вот ответить на них кто бы попробовал.
Я шёл со странным ощущением – в такой темноте, словно с закрытыми глазами, не понимая, куда иду, не чувствуя ни цели, ни направления. Впрочем, ничего необычного в этом состоянии не было. Так я жил, сколько себя помнил.
Изредка мне казалось, что я слышу, как где-то негромко разговаривают мужчина с женщиной. Я вертел головой, но голоса доносились то с одной стороны, то с другой.
…ещё слишком рано…
…но ты обещал мне… он растёт… он с каждым днём становится всё взрослее… совсем скоро он…
…хорошо, я поговорю с ним…
…этого мало. ты обещал…
…я знаю! я помню! помню!..
– Эй, – кричу я. – Где вы?
Голоса замирают. Я слышу только моё сдержанное дыхание. Я иду всё так же в полной темноте, постепенно растёт беспокойство. Начинает казаться, что я застрял здесь навсегда. Но я продолжаю идти, почти бегу.
…он спит?..
…только что заснул...
…температура спала?..
…да…
– Хватит уже! – кричу я. – Покажитесь! Где вы?!
Меня стремительно, словно волна, сбивающая с ног, охватывает паника. Я хочу, чтобы темнота закончилась, и я вышел хоть куда-нибудь. Кто они, эти люди в темноте?
А в следующий момент я слышу, как женщина зовёт…
…Дима…
Я резко останавливаюсь и жадно слушаю. Я знаю точно. Это моё имя.
– Открой глаза! – настойчиво говорит Зоя. Я открываю глаза. Кофе на столе остыл. Перед столиком стоит официант и, чуть согнувшись, с беспокойством смотрит на меня.
– Я знаю, как меня зовут, – торжествуя, сообщаю я ему. Он пытается вежливо улыбнуться, но у него получается странная гримаса. Я пытаюсь повторить выражение его лица, от чего он отступает, обо что-то спотыкается и падает. Я бросаюсь, чтобы помочь, но он мычит и пытается отползти от меня. Я в задумчивости замираю.
– Лучше пойдём, – почти с угрозой в голосе говорит Зоя.
Мы выходим на улицу. Ленивый рыжий кот провожает нас взглядом и растворяется в темноте.
Хороший день. Обратив к солнцу лицо, я стою некоторое время, закрыв глаза, впитываю лучи. Хорошо быть человеком, у которого есть имя. Свет сквозь веки.
Если ты помнишь свое имя, то ты начинаешь вспоминать. Любое воспоминание – это уже умирание. Вспоминаешь, значит, ты считай, уже умер. Можно ходить мертвецом по улицам, ничего вокруг не замечая, потому что твой день запутался где-то в прошлом. Но я был не прочь немного умереть. Человек ведь – это всё вместе и без трупа он немыслим.
Я огляделся по сторонам и вспомнил название улицы. Я вспомнил название города. Я вспомнил, в какую сторону нужно идти, чтобы, к примеру, прийти на море. Я вспомнил, в какой стороне мой дом. Это было странное ощущение. Всё в том направлении было словно смазано, словно кто-то постарался всё стереть, но полностью не получилось, остались следы и разводы. И стоит мне приблизится к этому пятну, и меня тоже размажет.
И всё-таки в очень странном месте я оказался. Куда бы я ни посмотрел, меня охватывали воспоминания яркими мысленными всполохами.
– Вот, а здесь остановка, автобусы тащились по пустым ранним улицам, не было ни одной машины, только они, стоишь, ждёшь, волнуешься. В кармане проглаженный утюгом талон, его нужно вставить в компостер, новые дырки перебивали старые. Контролёр всё знал, но не всегда ему хотелось связываться, в нём ещё особым запахом сохранялись выдернутые совсем недавно из тёплой мягкой кровати сны. А здесь неработающий фонтан, наполненный мутной дождевой водой, и казалось, что среди заросших тиной монеток то тут, то там мелькает рыба. Ходишь по бетонному парапету, спотыкаешься в дурацких сандалиях, ремешки рвутся.
Но все это было не так уж и важно. Главное всегда – это дом. По-прежнему всё словно двоилось в глазах, одновременно пробуждая чувство узнавания, и всё же оставаясь чужим.
Я перебежал улицу. Уткнулся в дом из стекла и бетона. Таких я никогда здесь не видел. Прошёл вдоль него в поисках прохода. Стекло сменилось грязной штукатуркой, здесь должна была оказаться дверь. За ней короткий сквозной подъезд, холодный и тёмный от сырости, выползающей из подвала. Я почувствовал, как сжалась Зоя. Ей было страшно, но я ещё не знал почему. Мы прошли сквозь дом и оказались во дворе. По правую руку тянулись сараи и гаражи, по левую – три подъезда. Я задрал голову и посмотрел на своё окно.
– Вот, мы и пришли, – я старался быть бодрым, но отчётливости во всем, что окружало меня, так и не было. Всё в один момент, казалось, может оплыть. Я подошёл к одной из дверей. Потянул ручку на себя, она поддалась, и я оказался внутри, среди ряда почтовых ящиков. В моем, как и прежде, отсутствовал замок, я заглянул внутрь – пусто. Ни «Мурзилки» тебе, ни «Весёлых картинок».
Я шёл, тяжелея с каждой ступенькой, ко второму этажу я весил уже тонну. Между этажами слабо светились окна, тускло освещая ступени. Я помнил каждую из них, по субботам каждую неделю я подметал и мыл всю лестницу с четвёртого по первый этаж. Так меня приучали к труду ленивые соседи. В грязном ведре дохлой рыбой плавала тряпка.
Это было или ещё будет? Во всём том, что окружало меня, времени и пространства уже не существовало: всё перемешалось. Но я подозревал, что стоит мне на этом заострить внимание, попытаться разобраться и расставить всё по местам, как меня тут же разорвёт на части.
Я поднимался всё выше, стараясь не думать о том, что может меня ждать впереди. За спиной у меня были моё странное увольнение и стремительный побег. В одночасье я свалился на тысячу километров назад и на несколько десятилетий в прошлое, теряя память, и тщетно пытаясь соединить нити своей новой жизни. Возможно, это было обычным безумием, и меня уже ловят по всему городу (или между вторым и третьим этажами) санитары с успокоительным, или же это обычный сон (заснул после обеда, ну с кем не бывает?), и стоит мне только очнуться, как ждёт меня выговор, лишение сорока процентов премиальных, впрочем, почему это сорока, всех пятидесяти.
Но вместе с тем я был уверен, что дело совсем не во мне. Я здесь, потому что это кому-то очень нужно. И этот кто-то просто не справится без меня. Он ведёт меня с надеждой на мою добрую волю, он знает, что мне ничего не стоит остановиться, заупрямиться, засомневаться, потребовать обратно своё «состояние покоя». И вместе с тем, я хоть и могу повернуть вспять, но только это для меня немыслимо. В моем поведении нет никакого принуждения, я преданно и с радостью пойду, куда бы ни потянул меня этот некто за руку. И если надо, я без всяких экивоков растворюсь и в безумии, и в самом яростном сне. Нет для меня роднее и важнее этого человека. Я просто немыслим без него.
Дверь в мой дом была хлипкой. Словно из тонкой фанеры, полая внутри, её ничего не стоило разнести в щепки одним лишь ударом, но этого не требовалось, она не была закрыта, в ней не было даже замка, только с внутренней стороны – болтающаяся щеколда. Я лишь толкнул дверь рукой, и она легко ушла в глубь мрака прихожей. Словно я вновь оказался в темноте, прямоугольником уходящей в бесконечность. Я толкнул ещё одну дверь и стало посветлей. Квартиру окутывала тишина. Здесь было совершенно пусто. Казалось, что совсем недавно из квартиры вынесли последние вещи, быть может, сразу на свалку, всё то, что осталось от прошлых хозяев. Не было ни мебели, ни чьего-либо присутствия. Покинутое жилище.
Отец просто больше никогда не переступил порог этого дома. Он забрал меня и уехал. Квартиру продали без его участия, по доверенности его друзья. Освобождая комнаты от мебели, одежды и вещей, закидывая всё без разбора в кузова грузовых машин. Выполняя его волю, не переча ей. Не предлагая иных вариантов. Не уговаривая одуматься. Подождать. Они понимали, что сделав так, как он просит, они пусть и не уменьшат его боль, но во всяком случае остановят ее безудержный рост.
Я ходил по пустым комнатам. Я знал, что это мой дом. Мог быть моим домом. Здесь в этих комнатах я бы рос, бегал, играл, вот здесь была бы моя кровать, здесь рассыпаны мои игрушки, в шесть лет болел бы ветрянкой, и всё бы чесалось, и мама мазала бы меня зелёнкой, а я тоскливо смотрел бы во двор на то, как играют в футбол другие мальчишки.
Но ничего этого не было.
Большое несчастье лишило меня всей этой жизни. Изменило всё вокруг до неузнаваемости. Сорвало порывом урагана.
Но дело было по-прежнему не во мне.
В пустой квартире меня кто-то ждал.
Женщина стояла у окна. Она знала, что за спиной я, но не оборачивалась. У нее словно не хватало духу сделать это. А я… Я был готов разреветься, меня переполняли нежность, тоска и предчувствие счастья…
– Мама, – позвал я.
Она поникла и повернулась ко мне.
Я будто бы в несколько раз уменьшился. Мои глаза направлены снизу вверх. Я не отрываясь смотрел на ее лицо.
Я не помнил, как она выглядит. Я никогда ее не знал. И она никогда не видела меня. Даже сейчас мы не могли прикоснуться друг к другу.
– Отец, – сказала она, – должен был всё рассказать тебе.
Я кивнул.
– Ты умерла, – с укором произнёс я, совсем по-детски.
– Да, – кивнула она и замолчала.
Но потом она продолжила. Ей нужно было успеть.
– Мы ждали вас, и всё вначале было хорошо. Но потом что-то пошло не так. Я стала чувствовать беспокойство, мне не хватало воздуха. Но врачи говорили, что это просто естественное состояние. Вам страшно, и это нормально, говорили они. Но я знала, что-то уже не так, я стала готовить твоего отца, но он очень боялся меня услышать и всё отшучивался, стараясь тем самым успокоить и себя. Ты родился первым, а она не смогла. Мне не хватило сил. А врачи уже ничего не успели сделать.
Мама смотрела на меня, но, казалось, не видела.
– Но вины твоей в этом нет. Ты не должен винить себя. Я хочу, чтобы ты понял это.
Мне не надо было ничего объяснять. Рядом со мной стояла Зоя, мы касались друг друга плечами.
Иногда так бывает. Жизнь – это не случайность. Жизнь всегда сама выбирает себе воплощение. Это странно. Так не должно было случиться. Мы соединились ещё в утробе и поселились не каждый в своём теле, а в одном. Соединились, как сиамские близнецы.
Я только подумал о том, что в этой квартире мы бегали вместе, воздух полнился нашими криками и смехом. Солнце наполняло комнаты светом.
Мама опустилась перед нами на колени и обняла. Как обнимают, просто перед тем как отпустить во двор на прогулку. Передают свою защиту. И пусть мамы не будет рядом, но нам теперь, словно в доспехах, всё ни по чём.
И мы срываемся с места. Выбегаем из квартиры, хохочем, перепрыгивая через ступеньки, несёмся наперегонки вниз по лестнице. Мы быстрее самых быстрых антилоп. И одновременно, в один и тот же миг, вырываемся в огромный сияющий мир.
_________________________________________
Об авторе:
ВАДИМ ШАМШУРИНПрозаик. Родился в 1980 году в г. Клайпеде (Литва). Окончил факультет географии и геоэкологии СПбГУ. Финалист премии «Дебют»-2005. Публиковался в журналах «Дружба народов», «Урал», «Волга», «Сибирские огни» и др. Автор книги рассказов «Сети» (издательство ИЛ-music, 2016). Живёт в Санкт-Петербурге.
скачать dle 12.1
