(цикл прозы)
ИНТЕРЕСНО ДЕВКИ ПЛЯШУТ
На стенке – фотографии родни, деревянная плашка с берёзками и почему-то портрет Чайковского, Петра Ильича. Стол изобилует домашними соленьями и вареньями. На диване вышитые бабушкой саморучно подушки – орнаменты все сложные, витиеватые. И только на одной – пингвины, по магазинному рисунку. Остальное своё, все эти цветы, листья, ромбы, квадраты – плоды бабушкиных одиноких вечерних досужих раздумий. Единственный сын, давно, с восемнадцати лет, взрослый, и внуки – далеко, отсюда не видно. На полу – вязаные круглые коврики, нитки для них сшиваются из тканных лоскутков, оттого-то они так пестры и приятны на вид. О них, как баба Валя говорит, приятно подошвы шоркать.
- Хоть Ленина и хают, а образование хто дал народу? То-то. Неблагодарные, бессовестные...
- Никогда наша Россия из долгов не выйдет. Богатая страна, а все подарки принимает...
- Вы че так мало едите?
- Мало-мало, а едим.
- Вот в войну так ли было? И рад бы исть, да нечего...
- Ещё внуки будут за долги расплачиваться, спасибо-то нам не скажут. Счас опять какой-то кредит правительство взяло.
- И, где те кредиты...
Шло застолье. Ох, как шло, куда катилось! Собрались бабушки, каждой десяток-другой годков сверх полувека, и...
- Водка кедровая, на воде байкальской. Пьём?
- Только шумоток стоит!
- Ой, а вы слыхали? Пашу-то в армии избили, ажно штырь в ногу вставили.
- Что ты?
- Ну.
- Ай-яй...
Водочка, наливочки собственного настоя, салаты, круги колбас на тарелочках...
- Ой, девоньки. Совсем мой желудок от меня отказывается. Не хочет, паразит, рыбку принимать...
- В магнитофоне-то кто у тебя, Вика играет?
- Наша певица!
- А, наша-ваша. Мужика свово бросила.
- Оп-ля. Как бросила? Он же её в люди вывел?
- Грех на душу взяла.
- Эй, где Сашка? - В голосе бабы Вали послышалась паническая нотка. - Сашка-то где, чего же вы сидите?
- Никуда твоя Сашка не делася. На кухне Сашка, сидит себе.
- Радость мне, мил моя, - Баба Валя вышла к ней, - радость мне большая, что ты приехала. Спасибо родителям, нашли деньги отправить... А ты че тут делашь?
Сашка сидела, подвернув под себя обе ноги, уставясь в книжку невидящими глазами, и прислушивалась.
- Читаю.
- Скушно тебе с нами, старухами, а?
- Нет.
Следом вошла тетя Дуся, сухопарая и прямая, со смешком:
- Бо, так неужто я на 50 лет от твоей внучки старше? Не хочется стариться, как не хочется...
- Ну, поди, Сашок, погуляй, поди, - бабушкино милое лицо подобрело улыбкой, но глаза тут же задернули занавески бровей. - Только недолго, слышь?
- Слышу.
Сашка поскакала по лестнице, на ходу поправляя босоножки.
Здесь до загорода – пятнадцать минут. Она пошла от квартала торопливым шагом. Солнечный асфальт Ангарска, покрыт разводами трещин, сквозь которые пробивается неприхотливая травка. То сосны по обочинам дороги, то тянутся пустыри и блочные пятиэтажки.
На торцах старых домов – мозаичные композиции, с гордыми, мужественными профилями, с атрибутами космонавтики, армии и передовой науки. Кое-где мозаика заслонена зарослями, потускнела, поблекла, осыпалась. Раньше повсюду - бабушка рассказывала - глаз радовали клумбы чернобривцев, бессмертников...
- Кто счас че делать будет, зарплату не плотят... - сетовала она, - а раньше краси-ивый городок был, чистый, ой!
К невзрачным киоскам по блестящим лужам перебираются вплавь обрывки обёрточной бумаги, пакеты, пластмассовые бутылки...
Этот небольшой, неоживленный город далёк от времен своей славы и процветания. Он похож на город где-нибудь на Луне – запустелая колония землян, покинутая родным правительством. Но эта покинутость отчасти благотворна. Никакой спешки, никакой мышиной возни.
Сашка спустилась с холма в какой-то дачный поселок, пошла меж заборов наугад. Она наслаждалась полным одиночеством. Ведь не было никакой вероятности столкнуться здесь с кем-нибудь знакомым. Вскоре грунтовая дорога с пахучими, никогда не пересыхающими лужами окончилась высокой дощатой заградой. Сашка поискала взглядом вывески "Посторонним вход воспрещён", "Не входи, убьёт", но нашла только небольшой лаз. Недолго думая, скользнула в него. И попала в колючие заросли. С трудом и не без потерь прорвавшись, очутилась на крутом берегу быстрой мутноводной речки.
Если бы не трубы на горизонте, её можно было бы принять за неисследованный уголок планеты.
В шумных, пенистых струях вертелся одинокий деревянный кораблик. Его вогнало в маленькую грязную бухту, побило о щепки. Но все-таки выкинуло и он, кувыркнувшись раза два, понёсся на середину реки. Чтобы проследить, что будет дальше, Сашка взобралась на обрубленный ствол ивы, нависавший над течением.
Казалось, речка вобрала в себя все мысли и чувства людей, когда-либо смотревших на неё, до того беспокойна была она, до того противоречивы стремления волн.
- Слова от него путного не услышишь, - прозвучал мальчишеский голос, - якола: все "я", да "я"...
Из-за деревьев вышла ватага.
- Русалка! - Воскликнул старший, лет 15-ти, конопатый, ушастый и улыбистый.
- Не русалка, - поправила Сашка с достоинством, - а путешественница.
- Ты откуда? - с вызовом спросил один.
- Не из этих мест, - неопределённо ответила она, и вся компания обступила её с явным интересом.
Сашка попала в точку – каждый из пацанов спал и видел путешествия.
- Может, расскажете что-нибудь о здешней жизни?
Стая расселась на ветвях:
- Начинай, Васька.
Васька, малый серьёзного вида, темноволосый и похожий на зайца из "Ну, погоди", степенно начал:
- Зарплату не плотят. В Китой - так речка эта зовется - всякую гадость сливают. Недавно тут человек утонул.
- Хошь, мы и тебя утопим? - дружелюбно поинтересовался рыжий, который всё это время щурился и критически шмыгал носом.
- Вам следовало бы научиться манерам, - высокомерно ответила Сашка.
- Чи-во?
- Да ну тебя, Костик, дай с человеком поговорить, - перебил заяц.
- Тоже мне, человека нашел!
- Значит, в городе вообще не очень. Пьют порядочно. Курят - вот с нашего возраста.
Костя демонстративно чиркнул спичкой и дохнул дымом.
- Маловаты ещё, - осудила Сашка.
- Сама-то не больно большая.
- Кто ваши родители?
- Тебе на что? - заподозревал Костя.
- Кто, кто, - передразнил Васька. - Рабочие. Вот у него, у него и у меня, - грязным пальцем Васька потыкал в соратников, - отцов нет. А у них троих есть. Я, примером, мало дома бываю.
- Почему?
- Тесно. Мамка говорит, корова ляжет, хвост протянуть некуда. Мамка у меня зато хорошая, только ругается и гульливая.
- Где же ты кантуешься?
- А, где... Всяко-всячески. Мы калымим - сигареты продаём, газеты.
- Гуляем...
- Режем, грабим, убиваем, - встрял снова рыжий. - Хошь, тебя ограбим?
- Что о жизни думаете?
- А что её думать... Её жить надо.
- А Вы давно путешествуете? - кто-то вдруг перешел на "Вы".
- Не очень.
- А в Америке Вы были?
- Нет.
- Ангарск – дерьмо, - сплюнул Костя.
- Это почему?
- Недавно вот случай был. На маленького ребенка буфет упал, ну, его изурочило, он умер. Скорая приехала, говорит, мы его не повезем в морг, пока не заплатите. Так, пока не нашли деньги, и лежал... А что у Вас за блокнот?
- Просто.
- Вы в него всю-всю эту муть пишете? А откуда он?
Сашка глянула на обложку:
- Написано, из Италии.
- Вы там были?
- Н-нет...
Вырастут пацаны, едва оперятся – и дёрнут отсюда к неизведанным берегам, закружатся в вихре жизни. А кто-то останется. И те, и другие, наверное, не однажды пожалеют о принятом решении. Одних будет снедать тоска по родным землям, другие станут сожалеть о невиданном. Нелепо сконструирован человек!..
Ну, сейчас задаст бабушка! Сашка осторожно приоткрыла дверь.
- Мы днем с огнем, ночей со свечей, - весело объявила тетя Дуся, указывая на сумеречную лампу на столе.
- Что так?
- Сумно нам! Тамара, узнаешь ли её?
- Как не узнать внученьку. Отца твоего я нянчила, шибко влетало мне за него. Он, халда, хайлает, а я успокой! Так и не терплю его с тех пор, - Тамара засмеялась, отмахнулась.
- Девочки, давайте винца...
- Сашка, тебе никак не дашь твоих лет, холера. Ешь давай, на скелета похожа!
- Были бы кости, а мясо будет, скажи, Сашок, - подмигивает бабушка.
Кажется, пронесло.
- С детства, - рассказывает Тамара, - у меня была мечта. Чтоб койка отдельная, с простынями. И вот появилась она у меня. Муж мой был – руки-золото, все табаретки и курятник - мы в деревне жили - сам делал. А только бил меня изрядно. Тогда, думаю себе, на черта это мне надо? Буду сама – не клята, не мята, и пальцем не тронута. Что душу друг другу теребить. Дочь за руку, узел на спину, ушла, с чем пришла, и даже простынки оставила...
- Песня вся, песня вся, да песня кончилася, - пропела высоким голосом тетка Дуся. - Я своему первому так сказала: "Хоть с худшим, да не с тобой". А ходил, плакал. Как я ему, сурово, а? Знай наших. Женщина, Сашка, никогда не должна поддаваться обстоятельствам, поняла?
- Поняла.
- Я уже седа стала, краситься приходится. Одна у меня теперя любовь – Мишка мой. И он меня любит. Я у Мишки, - засмеялась она, - Штирлицом зовусь. Они вот, парни-девушки, сидят в беседке, я мимо иду, вроде как с дачи, да и прислушаюсь. Что же делать, следить-то надо. Так сначала Сыщиком была, а теперь Штирлиц...
- Сашка, марш за судомойкой.
- Куда?
- Тряпку со стола вытирать, нешто не знаешь, как и тряпка зовётся?
- Наташка-то померла, что с Аносово. И тридцати не было. Начала таять, как заря, да вся и растаяла. Двое пацанов осталося.
- Ох, что ни жизнь русской бабы, то трагедия.
- Сашка, как папка сейчас-то, худ или толст?
- Ни то, ни другое, бабушка.
- Живете-то вы дружно хотя?
- Дружно.
- Хорошо, так вот и надо, Сашенька. Брат жалел, поди, что не может в Сибирь к бабке скататься?
- Сдаёт вступительные экзамены, - ответила Сашка уклончиво. Прям мечтал Петька в Сибирь! От друзей, от подруг...
- Бог даст, всё обойдется...
- Сашка, на балалайке играешь? - Спросила тетя Дуся.
- Н-нет.
- Ты попробуй сперва, а там и говори. Мой второй муж играл. Он когда помирал, никому ниче не говорил полгода. Доктор, примером, спрашивал, как себя чувствуешь. Он говорит, хорошо, а сам ночь не спал. Так как же хорошо? Вот какой стойкий был!..
Она щёлкнула языком.
Сашка огладила треугольник балалайки, тренькнула невзначай. Примостила на коленях.
- Шырыкает, гляди-к.
Звякнули стопарики.
Бренчала неналаженная, неумелая балалайка. Тамара, склонив голову на бок, поддевала вилкой кусочек сыра и снова снимала его. Бабушка Валя выпевала какой-то свой немудрящий мотив. Может, вспоминала сына, как однажды ушёл в большую жизнь и потерялся в ней, навсегда отбился от матери. Тетка Дуся, нахмуренная, с ладонью у щеки, смотрела в угол темнеющего балкона, а в глазах блестело.
Запершило у Сашки в горле, крыло носа щекотнула слеза. Она ниже наклонила голову и прилежнее прижала струны.
- Мужики были, твой дед да брат его, - вспоминает баба Валя. - Баба Лида говорит, им шаг, нам десять. Рябчиков носили с охоты. Медведя шкуру тому, чьи собаки обнаружили, всё честно. Я иной раз заругаюся, опять морока с дичью. Он: "Чего ворчишь-то, в дом, не из дома". Матюгнулась раз при нём. Бесились, молодые, я ему: дескать, иди ты. Он: "Валентина, чтоб я этого не слышал!" Пальцем по столу стучит...
- Да, - вздохнули.
- Как ему погибнуть, мне сон был. Что вся моя ночная рубашка в крови. Утром говорю, не ходи ты на работу. А он пошёл, и на тракторе под лёд провалился... Отец твой был младше, чем ты сейчас.
- Ты почто ребенка терзаешь? - спросила Тамара.
- Знать она должна... Володя, брат деда твоего, очень папку любил. Однажды, когда ещё в Братске я жила с другим мужем, приехал папка в гости. И Володя в тот же день. Случайно они встретились. Так всю ночь и проговорили на кухне. Смеялись, - она улыбнулась. - Володя говорил, умный Сашка. Помнишь ты его?
- Немного.
- Вот. Умный, говорил, Сашка, далеко пойдёт. Так что вы теперь в Москве живете. Родители-то не ссорятся?
- Нет.
- Пусть папка приезжает, ты скажи ему. Я уже, наверное, не выберусь. Дорого очень. А папка пусть приезжает, ладно?
- Скажу.
- Скажи.
Ввечеру долго сидели с бабушкой на чистенькой кухне.
- Ты задергушки-то смыкни, - тихо попросила бабушка.
Сашка задёрнула занавески и также тихо спросила:
- Зачем?
- Ходят по улицам всякие... Чтоб тебя не увидали.
- А что?
- Мало ли. Вот, Дуся глазливая... - И бабушка, вздохнув, пустилась в рассказ. - Ой, многа Дуся за свою жисть горя хлебнула. И сколько намается, набедуется человек, прежде чем помереть... Полина, дочь-то её, чей Мишка сын, на деда: "Ты не нашенский, че мы будем кормить тебя дарма?" Он, правда что, на Дусе от второго брака женился. Нет бы им подождать полгода, свели человека. А Дуся уж и сходилась с ними, и опять ругалась, - бабушка махнула рукой...
- А что Мишка?
- Мишка! Шалопай, - с сердцем сказала она. - Хоть Дуся и хвалит, а шалопай и есть. Полина наказывает, позже 10 не смей домой приходить, под домашний арест сажает. Разве ж это воспитание?..
Баба Валя поставила новый электрический чайник:
- За подарочек тебе спасибо. Тебе да родителям... Так мы время и проводим. Весело. Я работаю мороженщицей. А иной раз встречаемся вот с Дусей, да с подругами. В карты гуляем, балдеем. С тобой вот попутешествуем. Родня, она всюду найдется... Ты Байкал-то помнишь хоть чуть, нет ли?
- Немного.
- Я буду молиться, чтоб хорошая погода на Байкале... Хотя я и не верующая. Молиться. Хотя ты и оборванка... - она со смешком потеребила бахрому на Сашкиных шортах.
Сашка долго не могла уснуть. Всё смотрела на соломенную картинку на стене, слушала большие часы. Кот Тимоха наблюдал за ней из потёмок горящими глазами. Он всегда стремглав спасался от чужих, когда они приближалась, и смотрел с безопасного расстояния.
Сашка представляла, о чем говорили на такой же кухне отец и дед Володя. Наверное, папка тогда ещё не закончил свое Киевское Высшее Военно-Морское Политучилище. Гюйс, бескозырка с лентами, форменка, брюки-клеш, ботинки. Безусый, юный. Густобровый дед Володя, вызвавший однажды папку в Шелехов телеграммой о своей болезни. Дескать, иначе бы не приехал... Самовар на столе, на стене – календарь. Это время уже отстучало.
Мама рассказывала, дед Володя спрашивал:
- Не обидно, что Сашка такая родилась?
- Какая?
- На нас похожая.
Сашка смутно помнила, что в Братске бабушка жила в деревянном доме на втором этаже. И лестница была деревянная – аккуратно окрашенная и чисто вымытая. Ещё помнила зелёные занавески, трюмо и блестящие броши в шкатулках. И радиопроигрыватель. Старые пластинки – Эдуард Хиль, Бюль-Бюль Оглы...
Во дворе была ужасная деревянная горка. Сквозь вязанные штаны легко вгонялись занозы – и трудно извлекались...
На следующий день – Большой Луг.
На дне чашки. Вверху, куда ни кинь взгляд – тёмные холмы. Тайга. Какими нечеловеческими усилиями прорезала её железная дорога?
- Богатое село было, - всплыл в памяти вчерашний Светкин рассказ, - Ой, богатое. Лесхоз был. Ничего не осталось, все порастащили-пораспродали.
- Сашка, вставай! - раздался резкий возглас.
- Некуда торопиться, амбар не загорится, - проворчала Сашка запомненную пословицу.
- Дядя Коля уже ждёт, - добавила Светка тем же бодрым тоном.
В голове – муторно, во рту – муть. Вчера, идолы, сидели в веранде допоздна, отмечали наезд дорогой гостьи.
- Сейчас, причепурюсь, и поедем, - Светка взбивает выцветшую челку перед зеркалом.
Глядеть на водку сегодня Сашка явно не сможет. А Светке – хоть бы хны. Рано постаревшее лицо улыбается, во рту блестит золотой зуб:
- Мужене-ок!
Витька, заспанный, выползает из соседней комнаты.
"Блаженный", - решила вчера Сашка при виде хилого мужичка. Голубые глаза полускрыты набухшими веками. Иконные это глаза.
На улице холодно. Вдалеке меж почерневших изб пылит автобус. Колья подпирают изгороди кое-где, ставни резные поперекошены...
Широкомордый лохматый пёс взвился на цепи, завидев ранних пришельцев у высоких ворот.
- Цыц, Тарзан, - хрипло прикрикнули на него.
- Дядь Коля, отпирай!
- Не заперто... Танька, чаю. Положила? - с ударением на второй слог.
- Положила, - позёвывая, произнесла женщина, и на минутку её мягкое лицо показалось в двери, - А эту всю ораву с собой, че ли? Ой, че делатца...
- Цыц ты, - прикрикнул дядя Коля, - Отворяй ворота, едут куры со двора.
Скрипнула несмазанная калитка и смешок, смешавшийся с кашлем. Звуки резко отозвались в тишине. Закинув на сутуловатое плечо рюгзак, дядя Коля широко зашагал вниз по улице, оставляя кирзачами тяжёлые следы на разжиженой глине. Он обернул круглое, ржаное бритое лицо к Сашке и мигнул:
- Поспешай, раз понесло – из города в село.
К станции подплыл шумный электровоз, ненадолго загородил стальной поворот "железки" и высокую здешнюю линию горизонта.
Дядя Коля устремился прямо, будто хотел протаранить состав, поднял руку, как на трассе.
Сашка со здоровым скепсисом наблюдала за происходящим.
Неожиданно электровоз замедлил ход, заскрипел, заскрежетал и встал. Машинист высунулся из окна, неторопливо расположился покурить.
- Здорово, Сидорыч!
- Ну, здорово, что ли.
- Подкинь в ту сторону?
- Подкинь, говоришь?.. Дак а че в той-то стороне?
- Да вот, Байкал девке показать требуется.
- Байкал, стал-быть? - Сидорыч смачно затянулся, размышляя, видно, о перспективах такого подвоза.
Выдувая дым из волосатых ноздрей, веско говорит, почесывая щеку:
- Байкал, это хорошо.
Потом словно спохватился, - не разыгрывают ли? - подозрительно прищурился:
- А ты что ж, Байкала не видала?
- Не видала, - лыбилась Сашка.
- Ну, проходи, гостем будешь. - С усмешкой ответствовал и Сидорыч.
Светка проворно влезла на ступеньки, с усмешкой отвела предложенную было руку:
- Здрассте. Витька, совай сюда рюгзак.
В кабине электровоза было как-то узко. Стучали неведомые Сашке приборы, крутились ручки, колыхались стрелки множества циферблатов. Почти у каждой кнопки белела бирка: "Яркое освещение в кабине", "Слабое освещение", "Фонарь левый красный", "Правый белый"...
- Сейчас всё новое пошло. Полная электрификация, в духе коммунизма. Раньше сам всё высчитывал, сообразовал, а тут не допрешь – тебе сразу подсказка, - было неясно, одобряет дядя Коля электронику или нет.
- Раньше сложнее было, так? - Обстоятельно начал Сидорыч, - Сложнее, а работали без напарника. Теперь – зяблик с товарняком управиться, а всем напарщиков надавали...
- Ох, у меня напарщик, не приведи Бог, - торопливо перебил дядя Коля. - Хохол. Тупой, как дрова. Хохлы разные бывают. Вот у меня сосед – деловой... Киев – мать городов русских, Москва – мачеха.
- Нам-то отсюда кажется, что в Москве не жисть – благодать, - сказал в пространство Витька.
- Да уж, - запальчиво начала Сашка, но осеклась.
- Москвичей не любят, знаешь, да? Москаль – зубы скаль.
- Ниче, у ней нос курнос, её полюбят, - вставила Светка.
По холмам шли стройные сосны, тянулись кверху, к набухшим небесам. Стволы в рыжих подпалинах перемежаются с белыми, хвоя сливается с бисером листвы. От леса относит в окно густой, хоть режь его, запах, но даже он не забивает кисловато-ржавый дух дороги. Пересекаются крест-накрест пути речек и поездов, тяжело погромыхивают не составы – суставы огромного змеевидного существа. Дробный стук много раз перебивает нежное журчание воды внизу. Бегут черточки столбов, тянут провода; позади остаются семафорные огни, остовы мостов, разводятся и смыкаются рельсы.
Обрываются холмы каменными стенами, нависают над поездом - иссечен, исполосован камень косыми дождями, буйными ветрами. Отходят скалы – разворачивается, расстилается, расходится тайга. Открываются дали – выше, выше взбираются они, до самого свода, всё светлее и светлее. Пропадает лес в небе.
От богатого тёмно-зеленого высвечивается тайга до невыразимо-ровного цвета, размывается в небесно-голубой глубине.
Солнечный луч брызнул в глаза, заиграл, запрыгал белкой по веткам – и вот, среди обширной империи сумрачных, великанских нагромождений, возведены неохватные столбы света. В пластах неба и камня, в массивах дерева нет и не было ничего от земли, на которой обитают люди – её, покорённой, полновластные хозяева. Эти безбрежные края питают жизнь первозданную, безмысленную. Гул жизни прет отовсюду, наваливается, подминает, нет в нём места звучащей отдельно ноте – он всеобщ.
- Что засумовал студентку? - испросил дядя Коля, отвесив Витьке шутливого подзатыльника. - Первый парень на деревне, а в деревне дом один.
- Вся рубаха в петухах, кучерявые в часах, разгуляй на всё село! - пропела, потягиваясь, Светка.
Светка с увлечением и хрустом расправляется с малосольными огурцами.
- На закусь оставь, слышь?
Появились пластмассовые стаканчики и бутылка, похожая на увеличительное стекло. Большая беда в ней вроде бы мельчает, а легковесные обидки больнее гоношатся.
- Эх, родимая, водица чистая, - крякнул дядя Коля, опрокинув стакашек.
Как утята за матерью, последовали за таким примером Светка и Витя.
- Злыдни вы, - вздохнул Сидорыч.
- Мы тебе поллитровку поставим за услуги.
- Смотри, слово даешь...
- Тю! Здрассте-пожалте, Сидорыч! Ты в слове моем сомневаешься, че ли?..
- Оп, а ты что, мораторий объявила?
- Вчера ты мне больше нравилась, - возмутилась Светка.
- Ты огурец-то дожуй, - осадил её дядя Коля. - На, Санька, лучше кедровых. Умеешь их грызть-то?
- Умею, - Сашка перекусила пополам тесную скорлупку и выколупнула ногтем половинку ароматного маленького ядрышка, светлого, почти прозрачного.
- Э, дева, хто ж их так ист. Гляди-к вот, - дядя Коля сунул в рот кедрушку, легонько шевельнул челюстью.
В ладони, почти такой же тёмной, уже лежали две чешуйки – ровные, будто их разрезали. Каленое ядро, целенькое, перекатывалось в крепких зубах.
- Так-то, - наставительно заметил дядя Коля, поймав завидущий Сашкин взгляд.
Горка орехов на панели быстро перетекала в горку шелухи рядом, будто пересыпались песочные часы.
Байкал открылся внезапно, врасплох.
Сашка вертелась на месте, стараясь захватить в себя как можно больше, будто сейчас все кончится. Мелкие домишки далеко внизу жались друг к другу, тулились к холму под разными углами. Казалось, это не дома, не крыши, а зёрна камня. И странно было видеть окошки-латки, крошечных человечков, автомобильные коробочки, редкие сосны-иглы. Сашка изучала мелкие детали, оттягивая момент взгляда на само озеро. Больше всего она боялась начать ахать от восторга – это было бы так слабо, лишне, даже стыдно...
Непроглядная темнота туннеля на несколько секунд заслонила простор, как бы давая в последний раз затаить дыхание, усвоить мысль о близости Байкала. Сейчас перевернёт тебя в солнечном жаре, как пирог в масле.
Вот оно! Дальше сдерживаться невозможно, да и ненужно, как при встрече с любимым после долгой разлуки.
Приглядываться, испытывать, доискиваться – потом.
- Ура, - крикнула Сашка срывающимся от волнения голосом.
Всё-таки не выдержала, но теперь это уже не было стыдно. Какое там! Всё забыто...
Спокойный Байкал, золотой, синий, далекий, близкий. Раскосые полуострова вклиниваются в горизонт, ложатся в холодную воду озера. Солнце совсем разогнало тучи, расцветило лес, наполнило небо нестерпимо яркими красками.
С каждым десятком метров всё разворачивается по-новому, как в калейдоскопе. Задержать бы совпадение линий и пятен, да где там успеть... Складываются новые, ещё более волнующие сочетания – тоже на краткий миг.
Сопка круто развернулась боком, скрыв всё озеро.
Нового свидания придётся ждать бесконечно долго!
Сашка нетерпеливо следила за ползущими по тракту автомобилями. Зачем кто-то движется, не увлекаемый ничем, кроме своей взбалмошной воли? Ведь мог бы чуть не вечность - целую жизнь - впивать размах, раздолье и расхолмье. И сопка вдруг, словно сжалилась, отошла, и во всю ширь глянул Байкал, ещё прекраснее, чем был. Голубые полуострова заходили всё ближе, становились различимы их каемчатые пределы.
И опять всё оказалось закрыто зелёными зарослями. Опять потянулось пронзительное, вздрагивающее ожидание, на которое отзывались даже провода.
И снова распахнулся Байкал.
Шла гонка: Байкал взрывался и пропадал.
Это волнение не было похоже на то, что случалось в прошлой жизни. Да и какое может быть волнение без Байкала – так, одно неспокойствие, смешная тревога.
Байкал. Какое ёмкое, оказывается, слово. Сашка покатала его на языке, испробовала на зуб.
- Тормозни-к здесь, Сидорыч, - велит дядя Коля.
Заскрипело что-то в электровозовом нутре, зашипело и свистнуло.
- Слюдянка, - поведал Сидорыч, с просительной грустью поглядев на попутчиков, которые вываливались из кабины, как калачи из прорванного мешка.
- Бывай, счастливо! - засмеялся дядя Коля.
- Спасибо вам, - крикнула Сашка.
- Э-эх, - выдохнул Сидорыч и дал ходу.
- Туда курс держать, - решил дядя Коля, указывая вперёд.
Он уже слегка покачивался, будто ступал по палубе корабля – не в шторм, но и не в штиль.
Сашка проводила взглядом мельчающий состав и обернулась.
Неподалеку высился овраг, не овраг даже – пещера. Давно бы уже крутой склон обвалился, но удерживала берёза – старая, коряжистая, изогнутая баргузином. Нависла, словно насупилась, того гляди, в пещере, как в глазной впадине, заблестит острый зрачок.
- Палатку бум ставить?
- И без её перекантуемся...
- Ты почто такой-то? В такую далину зря её перли, что ли? А ну, без разговоров, - распорядилась Светка.
На взгорке со вздохами разбили палатку.
- Дров не хватит, - раздумалась Светка, выкладывая на кострище прихваченные из дому поленья, - берег голый... Не берёзу ли срубить?
- Гореть не будет – раз. Не вздумай – двас, - сказала Сашка.
- Много текста! - пресек дядя Коля и принялся складывать костер по-своему: - Не боись, надолго...
От щепы затлело, занялось.
По дну колышатся блики. Разноцветные камушки ярко переливаются, как драгоценные. В ладони камушек под горячим солнцем и холодным ветром быстро иссох, померк, жизни лишился. Сашка размахнулась, шлёпнула его об воду плашмя – поскакал, булькнул в последний привет и канул. Разошлись круги – по всему морю!
На разноцветные куски рассыпаются волны, смыкаются и закручиваются в причудливой подвижной игре. Тихохонько плещется Байкал у берега, танцуют белые пузырики. Вдали над сине-изумрудной голубизной ходят белые гребни. Глу-боко-о...
- Куда ухлестала? - окликнул Витька. - В Байкале сполоснуться? Надо, надо...
В одних плавках вышивает.
- Ветер же!
- Южный, - и он сразбегу кинулся в невыносимо холодную воду, подняв сонмы тяжёлых, как хрусталь, брызг.
Светка, наблюдавшая с высока, пронзительно взвизгнула.
- Счас выползет, - успокоительно прогудел дядя Коля и удалился в палатку от солнца, - ишь, нерпа...
- Надобно ещё водочки, - вздохнула Светка.
- Думаешь? – опасливо спросила Сашка, косясь на белые узловатые ноги дяди Коли, торчмя торчащие из палатки.
Взбежал Витька и ответил за неё:
- Иногда случается. - Затряс, как собака, мокрой головой.
- Ах ты ж! - взвилась Светка и бросилась к нему, размахивая руками – то ли обнять, то ли ударить.
Витька припустил спринтерски. Босая Светка с ведьмиными воплями погналась было за ним. Но заступила на угловатые камни, заойкала. Захохотала, пошла, вскидывая углами руки, словно хотела опереться на воздух и по нему, как по турнику, добраться до Витьки.
- Так-то оно так, ежели как что, а чуть дела-то коснись, вот тебе и пожалуйста. Не такой уж я простак, - проголосил Витька.
- Тьфу! Ступай за водкой.
- Да? - Он не поверил ушам.
- Вот с ней, - Светка ткнула в Сашку, - и не забалуй!
- Ревнует, слышь, - изумился он и ловко увернулся от запущенной ложки.
- Ближайшая водка – в расстоянии полторы версты, - доверительно сообщил Витька Саше.
- Ой, матушки мои, люди ср... пошли, а мы ещё не ели, - вздохнула Светка.
Они уже подобрались к сопке, когда Светка крикнула:
- Я не я буду, если еду до вас не сготовлю!
Путанные ветки раздвигаются не вдруг, всюду качаются золоченые кисти иголок и круглые светлые пятна листвы.
- Я, грит, не я, грит, буду, - ухмыльнулся Витька, - Давай шибче шевелиться, а?..
- Думаешь, успеет?
- Она б успела, если б дрова были...
Под ногами хрустят сучки, жмякают шишки. Солнце косо просвечивает.
- Заметила, как Светка меня струнит? Всяко-разно, - вздохнул Витя.
- Ну, ты ж не против...
- А что поделашь, ежли у женщчины характер такой. Правильно?
- Правильно.
- Я палеонтологией интересуюсь, рассказываю ей про ящерицев.
- Ящеров?
- Ну. Бродили тут всякие. С двухэтажные дома! А она и слушать не хочет –такой уж человек.
Вышли на поляну. Палатка сверху – как небольшой клаптик, возле – белая точка, Светка. Дымок от костра взвивается тонкой нитью небесной пряхи.
- Был в моей служебной части один парнишка, солдат нашенский, значит. Очень он любил вот так в Байкале купаться, вроде как я сегодня... - Витька умолк.
- И что?
- Ничего, судорогой свело, утоп. Вампилов так же само погиб, знаешь такого?
Как-то не верится, что ласковый Байкал способен брать человеческие жертвы.
Даль в дымке. Кажется, туман начинается от самого берега, вязкий, густой, и уходит вверх, постепенно теряя осязаемость, разрежаясь. До тех пор, пока не превращается в полную бесплоть. Светка готовит кашу на краю земли. Странно видеть корабль, плывущий в вышине...
- А Вы что такая заморенная? - Простодушно спросил Витька продавщицу.
Она, как орел, восседала в горном киоске у шоссе:
- Вчера был день торговли. Ухайдакались.
- Дайте ж и нам "пустодомку". Три.
- Три? - усомнилась Сашка.
- Пить – так без конца конечного!
Когда они, позвякивая бутылками, спустились с гор, у костра суетилось народу поболе.
- Интересно девки пляшут по четыре штуки враз, - протянул Витя.
- Ваня и Толик, - упредила Светка.
- Чаюем, значит?
- Присаживайся, мужики, - Ваня взвел на пришлецов модные солнцезащитные очки.
- Тута присаживаем мы, - отрезал Витька.
- Стыдись, - ласково ткнула его в плечо Света, Витька покачнулся, - они мне омуля дали.
- О, вы откуда взялись? - Проснулся дядя Коля, высвободился из палатки. Понюхал воздух и понимающе кивнул. - Рыбаки.
Уха забурлила, выдыхая пар в чистый воздух. Дышать иным запахом стало невозможно.
- Романтики, - широко улыбнулся высоколобый Ваня и ненужно пояснил, - вот, набрели на слабую женщину, кивок Свете, - видим, колупается с варевом. Подкинули рыбки малехо...
- Понял, слабая я, - и Витька снова получил тычок.
- У нас спирт есть, - уже лыбился Толик, белобрысый.
- А у мя в кармане гвоздь, садись, и будешь гость, - проговорил дядя Коля и, довольный, посмеялся, - Че, Сашка, хороши наши кавалеры? То-то.
- Хороши-то хороши... - протянула Сашка.
- Тю, а чем не занравились? - удивился Толик.
- Занравились, занравились...
- Ребята! Музыку, - прикрикнул Ваня.
Он принялся распаковывать зачехлённую гитару. Снял очки. Тут явно не обошлось без вмешательства бурятской или якутской северных кровей: на славянском лице блестят по-рысиному рыжие глаза с хитроватой, хищноватой раскосинкой.
- Чё б такое спеть? - задумался он. - Я весёлых песен не знаю.
- Так ты печальную забацай, - прорезался Витька.
- Забацать не получится, на то она и печальная, - отбил Толик.
- Да и не в масть как-то... - не решался Ваня.
- У нас так девушки не ломаются, как вы, - добила Сашка.
- Ванек, не кобенься, слышь, че говорит, - хохотнул Толя и обратился к Сашке, - я к вам тогда хочу.
Ваня запел с особенной душевностью грудного голоса:
Тополя, тополя, все в пуху.
Потерял я любовь - не найду.
Потерял я любовь и девчонку свою,
Вы постойте, а я поищу, поищу...
Заслушались. Простые, наивные слова лились от чистого сердца. Голос шёл вверх и пресекался, подрезанный отчаянием...
- Это песня народная. Её ещё отцы наши певали, - с удовольствием пояснил певец.
- Наша Сашка поет не хуже, - не сдавался Витька.
- Нет, хуже, - испугалась Сашка.
- Кто там у вас не ломается? - съехидничал Ваня.
Сашка взяла гитару и тут же отложила её:
- Я все равно только блюз могу, да и то английский.
- Давай, закаперщица, - улыбнулся Толик.
Сашка посмотрела на тёмный лакированный бок гитары. Играл яркий луч. Она осторожно взяла аккорд.
Хорошие, чистые звуки один за другим отделились от серебряных струн и задержались в воздухе, выжидая.
На сидящих вокруг костра подействовала Сашкина сосредоточенность, взгляды посерьезнели.
"Будь что будет", - и она запела... О пыльном городе, бесконечных улицах и поникших деревьях.
Сашка не хотела вкладывать в песню душу, импортная печаль на берегу священного родного озера казалась немыслимой, и Сашка недоумевала: неужели она источник этого противоречия?..
- Голосисты, - наконец-то склонил голову дядя Коля, и без паузы продолжил: - Выпьем, кумка, выпьем тут, на том свете не дадут.
Капанули... Раздухарились...
Сашка поднялась и незаметно покинула сборище.
С хребта Байкал опять-таки открылся новый. Он простирался налево, направо и прямо, а назад можно не оборачиваться, и тогда кажется, что под ногами ничего нет. Даже обрыва в шаге от места, где стоишь. Налетел ветер и Сашка радостно испугалась падения.
Хотелось вытворить что-нибудь ненормальное, хотелось петь русское, но Сашка не знала ни единой народной песни целиком.
Бродяга Байкал переехал...
Она затянула своё, что-то ужасно глупое. Стало стыдно, и она крикнула:
- Перед тобой мало быть человеком!
Мало быть просто Сашкой, какая она есть - не знающей жизни, ничего не испытавшей. Эх, быть бы бродягой! Познать всё и сразу, даже разочароваться. Прийти в отчаянье. Да пропади всё пропадом, если это поможет говорить с Байкалом на равных!
- Кто тут? - Вдруг, как ужаленная, подскочила Сашка, заслышав над самым ухом тяжелое водочное дыхание.
- Высоко ж ты влезла, - переводя дух, проговорил Ваня.
- Ты чего?
- Чего-чего... Ничего. Думаю, может, поговорим, мало ли. Красиво ты поёшь, по-русски совсем здорово.
Он взъерошил вьющиеся волосы:
- Начистоту мне хочется, понимаешь, нет? - Подождал ответа. - Надоело всё.
- Это? - Сашка недоверчиво поглядела в воду.
- А что хорошего? Вы – сюда едете, мы – отсюда рвемся. Что толку? Иной раз подумаешь... Почему не прыгнуть и не плыть до Листвянки?
- Потому что это сотня километров, - не приняла кокетливой шутки Сашка.
- Я и говорю...
Ваня прошелся взад-вперёд над откосом и спросил:
- Есть у тебя друг?
- Много, - опять не поняла Сашка.
- Нет, я спрашиваю, друг есть?
- Н-не знаю.
- Давай я буду твоим другом?
- Так сразу?
- А что? Знаешь, если у меня будет жена, она будет похожа на тебя. Она будет играть на гитаре. И будет красивой. Ну, почему ты не в Култуке живёшь? Здешние девки все – как с ними выпьешь, тотчас ложатся под тебя...
- Неправда!
Все перечеркнулось в Сашке.
- Ты почто такая-то? Ты их знаешь, что ли?.. Зачем я только сюда приехал, зачем...
- Уймись! - выкрикнула Сашка.
- Зачем я тебя увидел... - Ваня не слушал.
- Убирайся! - Сашкин подбородок задрожал, и в глазах закипели слезы.
Он остановился, видимо, не понимая, что случилось. Медленно, неуклюже развернулся. Пошел по тропинке, качаясь и мотая головой, будто отряхиваясь.
Сашка хотела задохнуться, сбегая вниз, к самой воде.
- Что произошло? - зазвучал Витькин голос.
- Ничего.
- Ты что с ней сделал?
- Ничего.
Сашка подошла.
- По Сеньке шапка, по ядрёной матери колпак, - чихвостил Ваню Витька.
- Скажи ты ему, что всё в порядке, - возмутился Иван.
- В порядке? А чего она такая? - не отступал Витька.
- Всё нормально, - сказала Сашка, сделав удивлённые глаза.
- Мы просто гутарили, - такими же сделанными глазами, только раскосыми и злыми, глядел и Иван.
Они ушли, переругиваясь.
Сашка почувствовала приступ тошноты и ушла в кусты. Послышались мучительные звуки рвоты.
Она подошла к холодной, чистой воде. Опустилась на колени, умылась, прополоскала рот.
И заревела, как маленькая...
ТОСКА ОБ УМЕРШЕМ
Не вернулся
"Почему же это так сделано-то, а. Вот умер человек, там прошло бы сколько лет – и чтоб он вернулся. Чтоб на него бы хоть посмотреть".
Не оживают
«Что там, не оживают люди нигде?»
«Пока нет, Галина Петровна».
«Вот. Я так и думала».
Ни обняться
"Вот говорят, душа. Ни обняться, ни поцеловаться, ни подъебаться – толку-то мне с вашей души. Мужик лежит – тело его здеть, а душа летает? Да летай она хоть сто лет, хоть двести."
В раю
Как-то прихожу, я начальником почты работала. Дочка мне говорит – мама, я уснула, и снился папа. Я, говорит, его спросила: «Папа, а тебя в рай взяли?»
Он отвечает: «Взяли».
«А где ты там живешь?»
«В городе».
«А кто тебя там встретил?»
«Братья мои».
«А где ты работаешь?»
«А я пока отдыхаю».
А вот про родителей что-то она не спросила, не знаю – братья встретили, а родители-то где были?
Ходила
"Я десять лет ходила на кладбище, каждый день – в снег, в дождь, буран. Вот так я его любила сильно. Я и сейчас его люблю. А, кости одни остались."
Память
«Афанасьевна, ну что всё ты забыла, что всё? И мужа своего забыла? Я своего мужа хорошо помню. И ты не забыла же мужа? Ну вот. Значит, ничего ты не забыла!»
В оградке
"Один раз прибираю в оградке, а мужик – у него жена удавилась, идёт, говорит, здравствуй, дорогая, я к тебе хочу посвататься. Я говорю, ты в зеркало-то иногда смотри. Чтоб я говорю своего мужика на вас поменяла – у меня с головой всё в порядке. Я брезгливая! Или я со своим мужиком иду, он у меня как картиночка, или я со швалью всякой пойду?"
"Так он же мёртвый уже, Галина Петровна."
"Так я и говорю, я его мёртвого на вас живых не поменяю. Уроды!"
_________________________________________
Об авторе:
ВАСИЛИНА ОРЛОВА
Родилась в поселке Дунай Приморского края. Закончила философский факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, кандидат философских наук.
Автор книг стихов «Однова живем» (Москва, 1997), «Босиком» (Владивосток, 2008), «Contemporary Bestiary» (Austin, 2014), книг прозы «Вчера: Повесть, рассказы». (М.: 2003), «Стать женщиной не позднее понедельника: Несентиментальный роман». (М.: 2005), «Пустыня» (М, 2008), «Квартет» (М, 2009) Публиковалась в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Москва», «Наш современник» «День и ночь» и других. Лауреат премии им. Антона Дельвига за книгу «Босиком». Дипломант премии «Хрустальная роза Виктора Розова» за сборник прозы «Вчера». Входила в шорт и лонг-листы премии «Дебют».
Жила во Владивостоке, Москве, Лондоне, Остине (Техас, США).
Стихи и проза переведены на английский, французский, испанский, болгарский, украинский, русский языки.
скачать dle 12.1
