* * *
Зима зимою погоняет.
И долго спится от бессонницы.
Невыпавший снег не тает,
Медленным шагом конницы
Вбредают холодные дни.
* * *
припадал этот снег на короткую ногу.
парез, не парез, а смотрел, куда лез,
ковылял перед сном мимо окон её,
подговаривал дом потеплее житьё
обеспечить в квартире свистящих,
шипящих, жалко сонорно гундящих
чайников, стрелок, слов и щеколд,
пусть поболеет спокойно, не умрёт.
он узнавал.
ему обещали.
* * *
Пришёл домой, сбросил язык
в прихожей,
прям возле обувницы,
и не смотришь,
как он сползает по твоим ботинкам
на шершавый ковролин,
лежит,
бахиловой шкуркой,
как наступаешь на него,
идя дальше раздеваться,
и не оглянешься, что он там,
не отведёшь хотя бы место,
полочку специальную,
не хочешь заморачиваться,
терять время,
его и так очень мало стало,
везде, всё время, где есть люди,
на языке надо, языком надо,
наживо, до упора, до психа...
и пока дома ел, пылесосил, сына мыл, с женой спал,
разговаривал на родном.
Он ещё есть.
Ждёт, бросается на меня,
только дверь открою,
и поёт, и кричит, и мурлычет, и сердится,
если задерживаюсь,
и плачет, сердешный, нутром чую,
плачет.
А что я? Тоже плачу. И говорю.
Потерпи, говорю.
Живи, говорю.
Мы дома.
* * *
Лишённый звука
голоса своего,
человек беззащитно кивает,
да-да, ничего,
смешаю мёд с луком,
найду какие-то кимвалы,
свистеть научусь и грюкать,
не говорите только ничего,
на что я не смогу ответить.
* * *
Рассказанная мной история вас обдерёт,
вам будет холодно, потом стыдно,
пожалеете, побледнеть сумеете,
ощупав себя, поймёте, что совсем не конец,
вы целы, но неказисты,
прослушаете лишнее с живым интересом к финалу,
торопливо кивнёте, поблагодарите даже...
Но мне нечего рассказывать, кроме постоянной речи,
неслышной вам, растворённой в снах,
расстрелянной в рвах,
не сбивающей пыль в прах,
идущей на ножах, на губах.
Сочинители моего молчания,
до свидания.
Уйдите, парни – голод, мор и вор –
мой кузнец силён и нем,
не отнимите фонем,
я тут с ним, если что. Прочь подите.
УЛИТКАЯ училась в школе,
мне подарили улитку.
Часов на биологию было мало,
что учила, что не учила, кто б спросил
да и кому это надо, если надомница;
тут и математику очень лайт давали,
физика по инерции, химия —
я вас умоляю, зачем? Как все? Ну-ну... —
экстерном мёртвую кой-как, с живой
учительницей в органику прям вошла отлично;
а примерным обобщением взяла историка:
он почти растаял от остроумной ремарки,
там грех было не вспомнить рога и копыта,
это же история, всемирно украинская, уже начиналась, —
айкью таки есть, подумал он, ну и зачем перегружать,
и прав был, прав;
зато читать читала, поощряли.
Но откуда же я могла знать,
читая Галлон и Маринину,
что улитка не выживает в банке с водой,
сколько не скопыривай её со стенки,
она плюхается, домик ворочает, вылезает опять.
Я потом сообразила, дошло до клеточной меня,
что не в банке она, улитка, жить должна,
а на земле, траве, цветах, деревьях…
Раз выползает, значит, так надо.
Надо вовремя только понять.
А то для моей улитки цветочный горшок стал как Париж.
Меня же тянет в другие степи, иные города…
ВНУЧКА Подоткнуть в чемодане прошлое,
Сверху закрыть льняным полотенцем.
Зеркальце, вазочки, салфеток кружево,
Крючком вязаное прежней владелицей
Кровати с чугунными ножками, спинкой,
В нише спрятанной округлой комнаты
В башне сталинки, где окна с паутинкой
От карниза до потолка снаружи затянуты
Лозою, и листьями завешена форточка,
Да журналы «Здоровье», «Крестьянка»,
В аккуратные сложены мягкие стопочки
На стеллаж с занавескою манкой
Расцветки:
Берёзки,
Берёзки,
Берёзки…
В коридоре просторном, эхо кидающем
Вслед уходящему, гвоздь по извёстке
Скупо прочертит путь всепрощающий.
* * * Горошек на юбке от ветра волнуясь
Дрожит и сбегает на пышный волан —
Китайское платье стирали.
Согнулось,
Повисло.
Советское детство — в пошиве изъян?
Не помню, не знаю... Фонарик и креп.
На весь крепдешин один человек,
Носивший его, как будто не слеп
И видит горошек на клёше девчачьем...
* * * Вижу то, во что верю.
Потому что…
Я научилась плакать по-взрослому:
до головной боли; прижимая коленки к подбородку; чтобы заложило нос.
Теперь учусь ждать по-взрослому:
со сцепленными сомнениями, покусывая свою тень вместо неуловимого хвоста времени, запечатанная верой.
Пределы – это там, где нам надоест быть горизонтом.
Нет выхода там, откуда мы не захотим вернуться.
Беспечность сродни бесконечности,
но равнодушие не выносимо больше секунды, которую кто-то насмешливый обездвижил.
Я выбираю, не сердясь, что есть лишь данность.
Я выбираю, потому что любому с рождения выбрано одно – смерть, и я должна успеть сделать что-то своё.
Любовь существует в доказательствах, а я существую в любви к тебе.
Она так подвижна, требовательна и доверчива, что ни за что не откажется от тебя, и переиначить её я не могу.
Если б верность сжидили и можно было полить засохшие цветы, никто бы не усомнился, что она живая.
Наперекор или вопреки – оба – шанс из последних.
И сейчас жду.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ НА РАССТОЯНИИНевразумительный вечер, запоздалый ужин,
ты сидишь напротив и впереди, и справа от стены.
Неукоснительно пусто, утомительно как-то
выдворять по секунде бесполезное время,
и за шиворот брать разгулявшийся морок,
за меня отбив ему, как погода деревьям,
почки – следов не останется, ты же знаешь,
но теперь не будешь один, и это твоя заслуга.
Посиди подольше и спать ложись,
поверь, комната вместит твой сон,
и дом с верандой встанет с колен
несбыточной мечты, раздастся вширь,
протопится нашим дыханием у камина,
впитает энергию солнечного сплетения –
очень тёплого, долгожданного…
и мы проснёмся одновременно,
совсем вместе.
* * * Длинные ноги, длинные сигареты, длинные иллюзии etc
Не каждая может себе позволить, не любая.
В списке потребностей человека, пишущего о себе: она мечтала…
Не встретишь ничего длинного, — ну кроме волос, конечно, —
всё коротко.
Вот и ночь показалась мне какой-то короткой, до безобразия утра
Оставалось всего час-другой, серело мышиной спинкой небо,
А лапки дрыгались где-то там в космосе, наверно, смешно,
аж чудесно.
Так и тянет к окну припасть и пить темноту улиц, их жидкий фонарный свет,
Звуки шагов по асфальту и ближе к девятиэтажке по земле, припорошённой травой,
Когда смягчённый шорох вползает в уши издалека, обещая развиться в шуршание
камешка под каблуком.
В комнате потушен свет и темнеть вместе с уличным пространством даже проще,
Чем казалось сначала, когда границы жилища и бытия во времени очерчены контрастно,
Без света чёткость стирается плавным втягиванием наружной меня во внутреннюю тьму
окоёма.
Изумляющийся предвестник страха поджимает коленки к подбородку и в районе сплетения
Солнечного сидит в этой попрошайнической позе, зыркая глазёнками да локти выставив
Так, что в оба подреберья кольнуло синхронно, и вдох запереть пытается в перехваченной
глотке.
Чему изумляешься, дружок, так и не терпится спросить, а он, мол, терпи, казачка, мог бы сказать,
Но молчит, и я не возражаю, смотрю-вглядываюсь в ночь и пячусь, мелко труся,
Прячусь от греха; не вытягивай шею, дура, ты не жираф, ты не лебедь, никакого озера нет,
Отворение сил происходит по другой схеме, скрип ногтей по стеклу — рискуешь по плану, молодец.
Вот вам крест, я выдохлась, отпряла. Скоро рассветёт.
* * *Жизни дай в стихах
жизни
ухмыляется тоска после погребения
и подначивать берётся
мол брызни
тут жемчужным настоем стихотворения
а если сукровица пойдёт
вместо
я спрашиваю
ну так что же а как ты хотела
йод
и повязку на место
у словесника ткани друговатые
ещё скажи «перьеватные»
а может и так тебе видней
регенерацией ты заведуешь
я-то хоть киловаттами
шибани
нет слов костней
сволочь проповедуешь
кричать умеешь
да я ль виновата
что ты человеком остаться можешь
обдавать паром строк простоватых
замахаешься отдачу гасить рожей
страшно
не зряшно
пиши девочка пиши
в затылок только не дыши
сожмись в стержень ручки или курсор
мне всё равно
вот и ок
договор
подпиши
дуля и шиши
не займётся во мне
фаустовское письмо
без тебя напишу солоней
заживающим напишу
заживляюще
ПОД МУЗЫКОЙ ОЛЕГА КАРАВАЙЧУКАВ золото-песочном
и отзывчиво-красном
старость листьев прекрасна.
Мало слов, из которых я могу выпить,
которые можно выдавить и выпить их сок.
Усидевшая во мне воля,
Разглядевшая силу,
Похожа на кровь алоэ,
На воду без ила.
Из людей вылетающих листьев,
Атакующих голые ветки иных,
Временно взявших в собратья
Перевозчиков соли живых,
Выбирается тот, которому я
Не нужна, чтоб заткнуться,
У него нет дыры, он целёхонек.
Он как мир, и там не пусто.
Мой воздухочеловек.
_________________________________________
Об авторе:
ОЛЬГА ДЕВШРедактор Отдела критики журнала «Лиterraтура».
Родилась в городе Дружковке (Донецкая обл., Украина). Закончила журфак. Корректор, редактор, словесник, веб-дизайнер. Стихотворным и прозаическим творчеством увлеклась в нежном возрасте, более серьёзный этап начался с 2008 года. Критическая параллель открылась в 2018. Публиковалась в журналах «Знамя», «Лиterraтура», «Новый Берег», «Литосфера» (была редактором отдела публицистики), «Интерлит», на портале TexturaClub. Лонг-листер литературно-критической премии «Неистовый Виссарион» (2019). Четвертьфиналист конкурса современной новеллы «СерНа - 6» (2018), лонг-листер премии MyPrize (2018).
скачать dle 12.1
