ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » ИНТЕРВЬЮ С АННОЙ РОДИОНОВОЙ «НЕ КЛЮЧ И НЕ ШИФР»

ИНТЕРВЬЮ С АННОЙ РОДИОНОВОЙ «НЕ КЛЮЧ И НЕ ШИФР»

Редактор: Иван Гобзев





О взаимодействии поэзии и теории, «нижегородской волне», границах литературы, номинированных на премию текстах и многом другом с Анной Родионовой — лауреаткой премии Аркадия Драгомощенко-2020 — поговорил Максим Дрёмов


Во время вручения премии Вы отметили, что процесс письма для вас идёт рука об руку с теоретизацией. Какой Вы видите эту связь применительно к собственным текстам — выступает ли письмо средством проверки и самовалидации теории, или же оно изначально несёт в себе сжатые, «заархивированные» следы теории, имеющие потенциал развертывания?

Теория и поэзия, на мой взгляд, часто действуют вместе, но не потому что одно зависит от другого. Мне совсем не близки случаи, когда та или иная теория становится единственным способом указать на валидность поэтического текста: это приводит к появлению поэзии, не чуткой к иным источникам влияния — другим нюансам существования языка, сигналов и образов в современной культуре. Теория (по крайней мере, в случае с моей работой) — это не ключ и не шифр, призванный подчеркнуть полную обусловленность текста той или иной абстрактной моделью. Я думаю, что отношения теории и поэзии не исчерпываются таким референциальным провалом, они тоньше.

Прежде всего — теория — это тоже письмо, у нее есть своя перформативность, свой жест. За теорией как правило стоит не только концептуальный, но и сенсорный, и эстетический опыт. Не только она вмешивается в поэтическое письмо, но и сама поэзия тоже может аффектировать и оформлять теорию: даже самые строгие модальности теории, не говоря уже о таких пограничных жанрах, как theory fiction.

С другой стороны, даже поэты, далекие от подчеркнутого наполнения своих текстов дискурсивными маркерами, вовсе не а-теоретичны, просто в их случае теория становится частью многосоставного фона, не осуществляя избыточную дискурсивную инвазию. В этом смысле я настаиваю на том, что и формулировка теоретических концепций, и поэтическое письмо — это одни из множества равных материально-дискурсивных практик, части общих процессов, наряду, например, с работой, прогулками, коммуникациями, специфическим опытом взаимодействия с экраном, двигательными практиками, которые происходят рядом друг с другом.

Теория запускает поэзию, но делает это не реже, чем поэзия — теорию. Я наблюдаю это в разговорах и переписках: в ответ на поэтический ход довольно часто можно развернуть ответный концептуальный маневр, и наоборот. Иногда можно говорить о поэзии и при этом резонировать опыту и речи собеседника, занятого, например, программированием, SMM, современным искусством или математикой. Действительно, существует тот уровень абстракции, который позволяет поэзии очень многое разделить (в том числе — то, что потенциально можно было бы развить до “теории”). Но важно то, что в поэтическом тексте совершенно не обязательно разворачивать все потенциальности: его эпистемология самоценна.


Есть ощущение, что в своих текстах Вы с регулярностью делаете остановки в движении текста/восприятия — наблюдаете срезы вещей, слов и процессов. Хотелось бы спросить именно о значении для Вас этой паузы, промежутка — если опыт квантуется, то что находится между квантами опыта?

Можно сказать, что те паузы, о которых Вы говорите, отмечены сразу на нескольких планах. С одной стороны, это доступные с первого взгляда формальные прерывания текста, дискретность его частей. Однако у этих формальных остановок есть невидимый спутник — скрытая фигура, стоящая за ними. Это фигура недоступных операций распознавания, вопреки ожиданиям связанная не столько с чтением, сколько с самим процессом письма. Ее присутствие расплетает строгую систему координат, в которых может осуществляться его воображение и восприятие. Текст в этом случае создается процессом регистрации ответных реакций на то, что недоступно для наблюдения. За счет этого отдельные фразы и пропозиции приобретают свойства кратких записей, отмечающие схватывание анонимных эффектов восприятия. Запись —  значимый для моей работы концепт. Это фиксация внешних данных, акцентирующая их равномерное схватывание и ощущание, выскальзывающее из направленной избирательности. Этот подход избегает эксплуатации внимания, которая может быть осуществлена некоторыми поэтическими текстами почти так же инструментально, как это уже происходит в случае с более хищными инстанциями. В перспективе это нужно для того, чтобы заново упорядочить системы отношений между мыслями, исполняя их выбор неинерционно.

Пауза в премиальной подборке, — это то, что прерывает текст в краткие записи с особым основанием. Это основание — удержание напряжения, которое должно выявить аномалии между сенсорным и тем, что опосредовано — технологически, концептуально, лингвистически. Проблема преодоления давнего конфликта между человеческим сенсориумом и технологией, решенная иннервацией — преобразованием аффективной энергии, вызванной образом, в соматическую, моторную форму, здесь оказывается выведена на поверхность записи, застигнута врасплох. Остановки, о которых я рассказываю, происходят как раз во время этого преобразования, они регистрируют его, возвращая образу — материальность, данную в органике языка, а ощущению — соответствующую ему абстракцию. 

В своем пределе этот метод ищет те степени силы и слабости композиции, синтаксиса, случая и дыхания которые бы сминали оппозиции, свойственные репрезентационалистской вере в представление и полагание на аутентичность.  Я думаю, что этот подход важен для современной информационной ситуации. Техно-социальная реальность учит нас расщепляться, направляться в разные стороны, при этом удерживая — поглощая/производя — континуальность контента. В то же время поп-психология, укорененная в современной биовласти и маркетологических конвенциях, призывает искать мифическую целостность «себя». Паузы и остановки, как мне кажется, неизбежны в этой парадоксальной для субъекта ситуации. Они связаны с дискретностью (как дискретностью среды текста, так и с дискретностью перцепции) и представляют собой слепки нерасшифрованной процессуальности обработки данных. Ими можно расширять пространство — дать процессуальному и внесинтаксическому проявить сдвиг значения через референциальную детализацию. Эссе о миражах, которое я написала примерно год назад, тоже отчасти об этом — об осуществлении сдвига внутри сигнала, расширяющего пространство за счет трансформации знаковых отношений. Это очень трепетный способ действия для меня — в таких остановках-паузах посреди требований контента можно разворачивать и сгущать время, в том числе — воображая совсем другое его распределение.


Близость метода — и некоторое внешнее сходство текстов — ряда авторок из Нижнего Новгорода давно служит поводом дополнительно концептуализировать молодую нижегородскую поэзию: критика говорит о «нижегородской волне», а, например, Алексей Масалов в «Метажурнале» определяет ее как «нижегородский когнитивный экспрессионизм». Чем для Вас видится эта среда смыслового взаимодействия — школой, тенденцией, случайностью? 

Современная поэзия в Нижнем Новгороде существует давно: есть довольно много авторок и авторов, которые так или иначе связаны с этим городом, но их поэтики достаточно разные и время вхождения в литературу не совпадает. Попытки описать их как что-то более-менее эстетически гомогенное были всегда, несмотря на то, что в разное время списки составлялись из разных имен. Конечно, это помогает упростить ситуацию. (Но так ли много непреодолимо общего между методами, например, Евгении Риц и Евгении Сусловой сейчас, в 2021 году?) В Нижнем Новгороде находится место для довольно широкого спектра практик, пытаться собрать их под облаком общих эстетических тэгов вряд ли корректно.

В 2014 году появилась потребность создать для всех этих самостоятельных методов свою зону обмена —  так возникло объединение, которое назвали Нижегородской волной. Оно появилось из-за стремления к децентрализации культурных практик, потребности сформировать самостоятельный литературный ландшафт города. Было ли это школой, эстетическим направлением? Нет, каждый был свободен в формулировке своего метода. Нижегородская волна — именно культуртрегерская инициатива (на мой взгляд, инновационная для своего времени, когда фестивали начали терять определяющую для регионов роль в формировании поэтического контекста), и потому она была готова к принятию уже существующих эстетических тенденций, а не конструированием или манифестацией какой-то определенной линии.

Может быть, пара-тройка лет из последних шести-семи отметилась всплеском работы со вниманием и неартикулируемыми предпосылками речи, феноменологической направленности на удерживание состояний (не эффектов) и сред (не стихий). Письмо в таком случае могло опознаваться как работа с постоянным переключением внимания, фиксацией внутренних событий, но вот драйверы этих процессов всё равно зависят от индивидуальных стратегий. Приблизительно на таких фронтирах этот подход к поэтическому письму размежевывается с ориентацией на галлюцинирующую поверхность языка, равно как и с властью дискурсивных практик. Но разве так писали (и пишут) только в Нижнем Новгороде? Скорее стоит говорить о тенденции, имеющей определенные координаты не в пространстве, но во времени. Возможно, это часть более широкой феноменологической тенденции, которая, конечно, не связана с каким-то одним городом.

Кроме того, сейчас, на мой взгляд, поэтики продолжают дифференцироваться. Тексты некоторых моих друзей-коллег и мою собственную работу последнего времени (в том числе тексты, номинированные на премию Драгомощенко в 2020 году) я бы не назвала строго соответствующими поэтике этой условной линии, намеченной выше. Мои новые тексты, рискну полагать, не затрагивают напрямую работу со вниманием, а когнитивные операторы в моем случае это не часть сюжета письма, а скорее соединительная прослойка. Здесь развитие смыслообразования в основном захватывает другие категории — например, экстерорецепцию, о чем я чуть подробнее рассказала в предыдущем вопросе.

Отход от представления о несомненной эстетической общности нижегородской поэзии я вижу также у тех, кто читает эти тексты со стороны. Думаю, это значит, что децентрализация действительно происходит, и практики авторок и авторов из Нижнего Новгорода стали частью общего широкого поля поэзии на русском языке, которое готово замечать различия.


Одной из вечных проблем является вопрос о возможности поэтического письма после какой-то точки крайнего распада реальности, культуры, языка, или, напротив, их предельно глубокого самопроникновения — после авангарда, после Освенцима, после концептуализма, после языковой школы, после нейросетей и т.п. Где сейчас, как Вам кажется, проходит черта конвенций поэтического и какими средствами может быть осуществлён очередной прорыв за их пределы?

Серия семинаров о современной поэзии, которые я курировала в Нижнем Новгороде, имела подзаголовок “поэзия после всего”. “После всего” — так как граница поэтических конвенций постоянно перезаписывается, но всегда остается указание на финал — это, на мой взгляд, симптом необходимой ревизии.

Мне кажется, что сейчас многое в современной поэзии задано тем, что лингвоцентрическая парадигма поструктурализма, смещенная теперь в область остывшего общего места, сменилась в коллективном дискурсивном фоне новыми онтологиями, которые уже не берут в свой фокус напрямую ни язык, ни письмо. Поэзия в этой ситуации зачастую мыслится (как извне, так и изнутри практики) в тех концептуальных границах, которые объясняют далеко не все в реальности современного письма — либо из-за недостаточной рефлексии старых концепций, либо из-за слишком прямой аналогии с новыми.

Информационная ситуация тем временем задает свои координаты: поиск новых данных чередуется с защитой от их избытка. Текст претерпевает эту ситуацию особенно остро, потому что он может и вооружать, и обезоруживать прагматику современных коммуникаций, а наши связи с вычислительными артефактами очень близки по своим принципам к письму и чтению. Многие из них так или иначе имеют отношение к непредсказуемому курсированию персональных данных, их распределению и использованию, к специфическим паттернам общения, сильно завязанным на вербальной репрезентации.

Поэтому вопрос о том, чем может быть поэзия сегодня и завтра так или иначе связан с доступом и коммуникацией (отчасти об этом я пишу в одной статье, которая скоро должна выйти). Это действительно проблемные зоны в мире, который сложно фрагментируется фильтрами, в том числе и символическими. Думать об этой проблеме изнутри поэтического можно по-разному: с одной стороны, переопределяя понятие значения с учетом материальности информации и биосемиозиса, расширяя возможное представление о коммуникации. С другой стороны — ища пределы чуткости дискурсивных практик в работе с контекстом.

В любом случае хочется думать о поэзии как о том, что позволит обходить символические фильтры, переписывать их, делая гибче и тоньше, ловить и согласованно перенаправлять сигналы.


Прошедший сезон премии Аркадия Драгомощенко продемонстрировал чрезвычайно широкий спектр поэтик. Характерно, что фигура Драгомощенко по-прежнему становится мобилизующей для этого «сада расходящихся стратегий». Видите ли Вы подобные фигуры, служащие неогибаемой отправной точкой письма молодых авторок и авторов, среди современных нам поколений?

Не буду пытаться ответить от лица всех молодых авторок и авторов, хотя бы потому, что вижу, насколько сейчас у них разные стратегии. И что значит прочитать? Я думаю, что чтение — это прежде всего аналитическая процедура: в этом случае абсолютно универсальных фигур быть не может, всё слишком сильно зависит от каждого конкретного читающего. Из поворотного и неогибаемого я бы обратила внимание на выявленные последним десятилетием стратегии. Например, сложно не учитывать тот референциальный и синтаксический сдвиг, который коллективно был осуществлен в 2010-х. С его последствиями мы теперь имеем дело как с логической задачей, заставляющей заново искать основания для нарушений языка. Или, например, трансформации, которые успела пройти поэзия в своем отношении к социальному контексту, снимая дискурсивную рефлексивность по поводу условий высказывания онтологизацией сопротивления. Вдобавок к вышесказанному: есть еще кое-что, что так или иначе формирует современную молодую поэзию — видео в ютубе, детский опыт, в чем-то общий для многих, родившихся на рубеже веков, реклама (как объект притяжения, так и отталкивания), звуковые среды наших городов, скорость, политическая ситуация последних двадцати лет, новая философия, языки ежедневных протоколов.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 889
Опубликовано 05 фев 2021

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ