Колонка Арсения Гончукова(
все статьи)
Самый страшный урок — зыбкость.
Самый честный урок — хрупкость.
Самый занятный урок — растерянность.
Это все, что я думаю про время самоизоляции, карантин. Он научил нас именно этим вещам, тому, что мир зыбок, нестабилен, необязателен в своем устойчивом благополучии, мир может в любой момент лопнуть, треснуть, закатиться под кровать, в пыльную темноту. Второе в том, что человек хрупок, он состоит из непрочного мяса, сравнительно тонких костей и нежной кожи — наш образ жизни, наши семьи, наши дома, и мы похожи на белую головку одуванчика, не более того. И наконец, лучшее, что я увидел в карантине (простите меня, это не злорадство) это — растерянность сильных мира сего.
Потому что растерянность обнажает, срывает покровы, раскрывает ребра... И разрывает сердце, приоткрывает душу.
Сдувает простыни! Сметает цветочные горшки с подоконника! Окна с петель! Стекла! К чертовой матери!
В итоге растерянность оборачивается — честностью.
Да, моя теория заключается в том, что мир после пандемии станет искреннее и честнее, не таким циничным, не таким упрямым и узколобым. Да, я убежден, эффект такой антианестезии будет недолгим, мимолетным. Быстро пройдет. И все вернется, чугунная правота человечества, деньги, войны, смерти, уничтожение видов. Но на какое-то время, мне кажется, мир станет правдивее, честнее, невиннее. Как любой мир, который только-только родился, или — сотворен заново.
Растерянность испытываю и я сам. Да это вообще не что-то субъективное, это экономический термин. В растерянности сейчас не только люди, от меня до Трампа, в растерянности голуби, которым нечего жрать у вокзалов, рыбы, вылов которых остановлен, в растерянности экономика, теряющая сотни миллиардов рублей, фондовые рынки, рынок нефти...
Регистрирую изменения, наблюдаю внимательно. Что я делаю во время растерянности? Что я делаю, чтобы ее избежать? В чем я ищу опору? В общении, в друзьях, в любви, в социуме, но не только.
Homo sapiens так устроен, что ищет опору в лучшем, что он придумал и создал — в искусстве. Ведь оно единственная честная религия на свете. Универсальная духовная практика, от Моны Лизы до Набокова, от Гандлевского до Платона, от Боратынского до Германа, ну и так далее.
Знаете, чем я вылечился? Нет, серьезно. Чем и как восстановил душевное равновесие? Не поверите. Ну или... почему нет? Я несколько раз пересмотрел мультфильм «Ежик в тумане», нашел там все, что нужно. Там есть все про все, все объяснения.
Ежик идет и это Путь. Ежик имеет цель и должен донести варенье. Он должен смотреть на звезды. И он идет, несмотря на ужасы и страхи, сов, голоса, колодцы, и он попадает в туман. В тот туман, в который попадаем мы все. И там есть сила — дерево. И там мы теряем самое ценное в жизни, и это страшно и больно. Но там нам помогают, там нас спасают, нечто неведомое, тайная сила жизни выручает и спасает нас в темных водах, чтобы мы дошли до своего друга, чтобы есть варенье и смотреть у теплого костра на звезды... Мы, прошедшие путь, потерявшие ценное и нашедшие главное. Просветленные и обретшие новый идеал — белую лошадь, о которой будем помнить и думать, и скучать всю жизнь. Таков путь каждого человека. Потому что все мы ежики. Все мы упали в реку.
Мощная нота русской экзистенции звучит в мультфильме основной темой, самой точной нотой, потому что это путь каждого человека, смысл любой жизни —
Я ежик. Я упал в реку.
Но ежик дошел до теплого костра. И пусть ошарашен и думает про лошадь, он спасен, он переродился.
Спасибо, ежик, ты протянул мне руку, и спас меня от духовной смуты. Ты стал мне опорой. Сначала тебя вынесла на поверхность, спасла неведомая сила в реке, потом ты вытащил на берег и меня. Так и должно быть.
Мне кажется, спастись мультфильмом уже неплохо в эпоху буйного консьюмеризма, порожденного развитием технологий. Да, я спасся.
Как-то неловко получилось, как будто я такой нежный, что мне необходимо спасение, да нет. Я не утопающий, а от растерянности нам нужна даже не рука, способная вытащить за волосы, нет, нам нужна модель мира, которая не только и не просто нам что-то объяснит, а позволит сделать выводы, которые в свою очередь приведут к новым смыслам, а значит, к новому знанию, как строить новый мир. Или чинить его, как немножко развалившийся ящик. Диван, на котором много прыгали дети.
Таким откровением, то есть новым неведомым опытом в самоизоляции (не единственным, но значимым) для меня стала проза Артема Серебрякова, молодого писателя (младше меня), чей сборник рассказов (плюс повесть) вышла в серии «Книжная полка Вадима Левенталя» (которую чту и читаю). Сразу оговорюсь, и сделаю это прямо, — Артем блестящий стилист, но к счастью, его прозу нельзя причислить к интеллектуальной, под его пером есть пульс и ритм. Его проза существует на грани сложности, она метафорична и отстраненна, но вместе с тем полна скрытой сдержанной эмоциональности. За строками молчание.
За прохладой пейзажей горячее сердце. За явным умом искренность и никакого модного нынче псевдоинтеллектуального "письма". Мне всегда казалось, что настоящее растёт на пересечении этих линий. Книга Артема «Чужой язык» выиграла премию молодых прозаиков Фикшн35 — говорю это для того, чтобы подчеркнуть не свое здесь открытие, а работу жюри. Впрочем, все, что дальше — это уже мое личное, то есть мир и его модель, которые я нашел и воссоздал в тексте.
Модель мира, которую выстраивает Артем Серебряков мне кажется гиперреалистической и вместе с тем символической моделью того мира, который хрустит и меняется на наших глазах. Впрочем, это Серебряков защищает диссертацию по философии, с ним тягаться не мне, но я и не пытаюсь, меня интересует художественная составляющая, вряд ли автор выводил ее из продуманных философских понятий и постулатов, не похоже.
Книга называется, повторюсь, «Чужой язык» — и именно чужой язык в его рассказах крайне сложная и многомерная модель взаимоотношений человека и мира, экологическая модель, этическая, какая угодно, но модель сложных и травматичных отношений.
Вот фантастический поселок Олений Парк, где мальчик Адонис в детстве получает моральную травму от волшебного оленя, а потом начинает мстить и отстреливать животных сотнями, пока не уничтожает все поголовье разноцветных зверей. Что важно? В основе насилия — несправедливость. Но насилие страшнее, оно выжигает все. Нет, не душу, оно уничтожает и стирает в пыль тонкую сложную репродуктивную функцию человека, его будущее. В поселке после убийства оленей перестали рождаться девочки.
Вот другой сюжет и другой символ. Гора, которая годы стояла за домом и вдруг обрушилась. Стала валиться и разваливаться. Сметая все, что рядом. Этакий колосс, монстр, демон. И выжившие герои в финале ждут, когда разгневается небо и смоет «кости» горы — этого жуткого фантома. Просто пророчески вышло, не правда ли? Почему нет, если такой тон этой не и прозорливой, и насквозь катастрофической прозы?
В следующей истории героя забивают камнями и раздирают на части, буквально, живьем, толпой людей — растаскивают на жилы и мышцы, его приносят в жертву, как будто все происходит в первобытном племени... И герой регистрирует каждое движение, ощущение, дуновение ветерка. Впрочем, расчленяют героя ради любви, не меньше, ему говорят:
«В эти дни мы приносим тебя в жертву не ради нас, а ради тебя самого, дабы очистить тебя от скверны и оставить место лишь для любви...»
А, каково? Очень точная мысль, верная, злая, жуткая, даже стилистически замкнута ко столу, то есть ко времени — можно к политике, к общественной нашей жизни, как припарку, эту мысль приложить.
Или, в другом месте, еще точнее:
«Я хотел бы, чтоб у меня отняли детство, у некоторых его слишком много. Так и со мной — слишком поздно вырос; оказалось, что жизнь уже совсем не та, к которой меня готовили».
Потрясающе, конечно. Так говорит герой в другом рассказе и от этой фразы мне становится все окончательно ясно. Возможно, это слишком смелая трактовка, но в цитате-сентенции мне видится фраза поколения, целого поколения, я не преувеличиваю.
Артем Серебряков родился в 1990 году, на его детство пришлось одно из самых страшных (пусть не самое) десятилетий XX века, и вот он, голос очередного потерянного поколения, который зазвучал, наконец, в полную силу. Инфантильное поколение, забытое родителями, выросло поздно, оно выросло, а страна, жизнь, все изменилось. Где я? Кто я? Растерянность сродни сегодняшней, эпохи пандемии. Кстати, да, возможно, опыт того поколения в ближайшие годы будет крайне востребованным. Девяностые наступили для всей планеты. «Беспокойная и безрассудная форма мира», прозвучит в другом месте в «Чужом языке».
Хорошо сказано. Чистое сотворение миров, все, что мы сейчас наблюдаем.
Наконец, автор пишет главную фразу, концептуально схватывающую весь сборник: «...бог милостив, но говорит на непонятном..., на нечеловечьем языке...» — и это и есть смысл и лейтмотив большого замысла. Автор добавляет, через героиню: «Все. Что делаем мы. Это. Обряд», и мне кажется эта трактовка мира новаторской и вполне убийственной. А может быть, напротив, спасительной?
Задумайтесь на секунду. Примите на секунду эту авторскую теорию просто как голую теорию о том, что Бог есть, он желает нам добра, вот только говорит он... на языке высшего существа, языке, который мы не понимаем... Представили? Я представил. Очень страшно.
Однако мне кажется, следующая мысль, и вывод здесь может быть только один. Наши жизни и судьбы есть обряд, но не
всего лишь обряд. Ведь в первую очередь мы должны этот язык изучать и разгадывать. Представьте, мы пытаемся разгадать древние письмена, иероглифы. Вот этим и занимаемся, всей цивилизацией, всеми жизнями ежиков...
Только вместо иероглифов прошлого у нас — зашифрованное неясное неизвестное внезапно наступившее будущее. Пандемия и изменившийся мир, если говорить совсем прямо, тот самый язык бога, язык жизни, который нам нужно срочно разгадывать.
скачать dle 12.1
