Хемингуэевские места по разные стороны океанаОСТРОВ (ПОЧТИ ЧТО В ОКЕАНЕ)Ки-Уэст официально являeтся частью штата Флорида. Но если посмотреть на негo с высоты, то станет ясно, что он – не тело, а украшение, подвеска, ажурный кулончик, постепенно теряющийся в океане. В Ки-Уэсте, радикально отличающемся от целлулоида всей остальной Флориды, нет гламура. Главное увеселение здесь – это океан. Океан – это сцена, он же и главное действующеe лицо, он же и режиссер, заправляющий представлением воды и неба и чаек. Это остров несмешивающихся красок, прикрепленный к материку автострадой длиной в 182 километра, Overseas Highway.
Нам, увы, не повезло с видом. Мы ехали по Overseas Highway в сплошном тумане, в размытом акварельном воздухе тропиков – до сезона дождей еще далеко, но порывы мокрого ветра напоминали именно о нем. Хотя надо бы задуматься о сезоне ураганов, безжалостном и разрушительном, унесшим столько жизней в этих местах. Это как раз тот самый сентябрь, страшный месяц. Раньше здесь проходила железная дорога, и до сих пор можно увидеть ее опасно торчащие, оборванные части и проржавевшие перекрытия, внезапно прерывающиеся в том месте, куда в 1935-ом ударил ураган.
Хотя постройка дороги, связывающей островки Ки-Уэста с материком, и была запланирована президентом Ф. Д. Рузвельтом еще в 1932 году, противостояние функционеров и бюрократические препоны затянули начало строительства. В результате пришлось отстраивать дорогу вдоль разрушенных железнодорожных путей уже после трагедии, унесшей жизни 450 ветеранов, которых не успели эвакуировать до приземления урагана. Дорога была достроена в 1938 году, а теперешний вид получила уже в восьмидесятые прошлого века. Сорок два моста, вытянувшись в одну прямую линию, соединяют между собой островки. Самый длинный из них– знаменитый Семимильный мост между Рыцарским островом (так называемые "Средние острова") и островом Утенка ("Нижние Острова"). Мост этот в дни постройки был одним из длиннейших в мире. Место в книге рекордов он потерял довольно быстро, но красота его от этого никак не уменьшилась. Поездка по Семимильному мосту – как проезд в увеселительных вагончиках какого-нибудь аттракциона. Вокруг – вода, лаймовые деревья, коралловые рифы и нереально неподвижные крокодилы, отдыхающие на узкой обочине. Нет, не простой кулончик, а редкие изумрудные бусинки на серебряной цепочке дороги – вот что такое дорога на Ки-Уэст.
В самом конце дороги, за Марафоном и Исламорадой, за Ки-Ларго, Бока-Чикой и Сток-Айлендом, находится самый драгоценный камешек всего ожерелья. Ки-Уэст – украшение особого рода. Здесь идет бесконечная постановка в Театре Моря. Океан задает тон, а темы прибивает к берегу, как сокровища пиратов. Кстати, знаменитые пираты карибского моря, кишмя кишащие вокруг близлежащих Багамских островов, судя по всему, заплывали и в эти воды, но слишком сложно было подплыть и бросить якорь, и даже спрятать сокровища было непросто: природа оснастила Ки- коралловыми рифами, служащими естественной оградой и в то же время не позволяющими выкопать укрытие для награбленного. Отсутствие пресноводных водоемов тоже послужилo естественным заслоном от желающих поселиться на островах.
Ки-Уэст – отнюдь не земля святых. Еще в VIII веке определился своеобразный бизнес здешних мест – сбить корабль с пути, навести на рифы или посадить на мель, чтобы после собрать выброшенные на сушу сокровища. Зато здесь осели потомки жертв кораблекрушений, люди работящие и находчивые поневоле. В результате к 1830 году Ки-Уэст стал считаться одним из самых зажиточных американских городов. Но это – дело прошлое. Сегодня это тихий городок в стиле "артхаус", с магазинчиками и настоящего антиквариата, и непритязательных подделок под ретро, с радужными флажками, прославляющими либерализм и сексуальную толерантность жителей - миролюбивых рыбаков, снабжающих многочисленные (и все – совершенно великолепные!) ресторанчики морепродуктами и рыбой сегодняшнего улова, последних ловцов губки (когда-то город был мировым центром по добыче морской губки) и зажиточных пенсионеров, которые могут позволить себе все удовольствия флоридского климата без ширпотребовской обстановки ближайшего материка. В прошлом остались петушиные бои и ловля утонувших сокровищ, губочная индустрия и что там еще составляло репутацию Ки-Уэста. Ах да, есть еще дом Хемингуэя…
Встретиться с Эрнестoм Хемингуэем, чье сердце покорилa последняя жемчужинка цепочки, – это основная цель моего путешествия. В 1926 году в Париже Хэм познакомился с сотрудницей журнала “Vogue” Полин Пфайффер. K 1927 году Полин, прозванная им на испанский манер Пилар, стала новой, сперва тайной, а после почти узаконенной любовью Хемингуэя. Они поженились буквально через несколько месяцев после развода Хэма с первой женой, Хэдли Ричардсон. Новой жене – новый город, новый мир. Так действовал Хемингуэй. Вскоре после женитьбы он покинул Париж, город Хэдли, город своего первого брака. По совету Дос Пассоса молодожены отправились на Кубу, а оттуда– в Ки-Уэст. Так в 1928 году Хэм впервые попал на Кубу и в Ки-Уэст. Странное событие омрачило этот приезд: к невероятному замешательству и даже шоку Хэма, в один из первых же дней в Ки-Уэсте (март 1928 г.), рыбача с берега, он совершенно случайно наткнулся на собственных родителей, отношения с которыми обострились после развода и скандально-скоропостижной женитьбы на Полин. Кажется, это была последняя встреча Эрнеста с отцом, который покончил с собой в декабре 1928-го.
Еще в самый первый приезд Хемингуэев в Ки-Уэст в 1928 году Эрнест и Полин облюбовали и позже, с финансовой помощью дяди Полин, Гаса Пфайффера, приобрели дом и начали его ремонт и реконструкцию. Интересно, что дядя Гас поддерживал семью Хемингуэев (точнее, прожекты Эрнеста ) на протяжении всего брака, оплачивая то покупку автомобиля, то африканское сафари.
Представляю себе, как ехал Хемингуэй по старой версии этой самой дороги, останавливаясь в придорожных пивных и кофейнях, разглядывая дома на обочинах, и как увидел заколоченный, заброшенный дом в стиле испанского колониализма на углу нынешних Трумен-Авеню и Уайтхед. Дом судового архитектора, капитана и ловца сокровищ (помните ведь, что был такой промысел в Ки-Уэсте?) Айзы Тифта, был сооружен из местного известняка в 1851 году. В этом доме в одночасье умерли его жена и сын, а еще до этого старший сын, все – от желтой лихорадки, которую, видимо, зaвез из далеких стран хозяин дома. Сам капитан Тифт пережил их на тридцать лет. После его смерти дом пустовал.
Есть до сих пор что-то невероятно притягательное и живое в атмосфере старого сада и дома, наполненного личными вещами, фотографиями и письмами, в скрипучей лестнице на второй этаж. Не все вещи, выставленные там, принадлежат чете Хемингуэев и их сыновьям, a фотографии на стенах, расположенные не по велению сердца, а по периодам, напоминают о том, что это все-таки дом-музей, а не жилой дом, из которого Папа Хэм, скажем, отправился в море сегодняшней ночью. Но стоит посмотреть на шаткий мостик, соединяющий основной дом с хрупкой голубятней, где сохранился в неприкосновенности рабочий кабинет Хэма с его пишущей машинкой, и понимаешь, что неугомонный дух дома и его хозяина – жив. Хемингуэй прожил здесь девять лет. Здесь были написаны "По ком звонит колокол", "Зеленые холмы Африки", несколько рассказов, в том числе "Снега Килиманджаро".
А вот роман "Прощай, оружие" был написан по другому адресу. Симонтон-стрит, ближе к порту – именно здесь располагалось агентство компании «Форд», ответственное за доставку первого автомобиля семьи Хемингуэй. Поскольку компания подвела и автомобиль не был доставлен к сроку, Хемингуэям предоставили бесплатную квартиру на втором этаже. За три недели проживания в ожидании автомобиля роман был закончен. Но в той квартире нет музея, как нет музеев Хемингуэя и в тех многочисленных барах и пабах, где он завел первые свои ки-вестовские знакомства, переросшие потом в дружбу, в товарищество на суше и в океане. Хотя – в одном из любимых его кабачков демонстрируются его личные вещи, забытые им там в разное время. Новые владельцы не преминули привлечь внимание к роли их заведения в мировой литературе. Старые-то любили Хэма совсем не за это... Как они кутили, как же они кутили! Он боксировал, пил, веселился и веселил, дрался. Ни одна мемориальная доска не обозначает то место на авеню Уаделл, где Хемингуэй в марте 1936 года сломал руку Уоллеса Стивенса. Вот вам и "Идея порядка в Ки-Уэсте"...
Есть свидетельства, что один из новых друзей, Эдвард “Бра” Саундерс, капитан багамского происхождения, помог ему в покупке яхты, названной "Пилар" в честь жены. Сердце Хемингуэя немедленно было опутано рыбачьими сетями, привязано к морю накрепко, и это, больше, чем связь с Полин или даже с двумя младшими сыновьями, наверно, заставляло его возвращаться в Ки-Уэст. А в дом на улице Уайтхэд? Был ли Хемингуэй счастлив с Полин в этом доме? Oн мог, конечно, мог быть по-настоящему счастливым в Ки-Уэсте, наградившем его этим ежеминутным соседством с океаном, позволившем ему выходить в море, собрать верную команду, ежечасно рисковать, а потом возвращаться сюда, проходить влажным, прохладным садом, подниматься по хлипкой лесенке и садиться за машинку, над которой висели его африканские трофеи, где ему так плодотворно работалось. Он соорудил боксерский ринг в своем саду, и новые друзья приходили на импровизированные матчи. Там же в саду стоит украденный в "Неряхе Джо" (“Sloppy Joe”) ... писсуар. Парижский модернизм, подсоленный юмором моряков. Кстати, именно в "Неряхе Джо" Хемингуэй познакомился с будущей своей женой #3 Мартой Геллхорн. А еще здесь проводятся ежегодные соревнования “хемингуэев", загримированных под великого писателя, потрясающими седой бородой имперсонаторов- но китчу всегда найдется место в жизни нормального американца. Как, впрочем, и в жизни всей цивилизации.
Думаю, что он был счастлив до того момента, пока не становился по-настоящему несчастным, и тогда он отправлялся на поиски новых опасностей и впечатлений, новых попоек и новых женщин, которые могли удержать его от саморазрушения, удержать на краю пропасти. При биполярной депрессии (наследственное заболевание по линии Кларенсa Эдмонтa, отца Хемингуэя) мания вполне переносима, хоть и потенциально опасна, а вот депрессия действительно ужасна. У Гаспарова я прочла мысль о "самоубийстве в рассрочку" – судьбоносных решениях, вeдущих к суициду задолго до его осуществления. Хемингуэй, безусловно, жил в долг, каким-то чудом оставаясь в живых. Чувство опасности было тем антидепрессантом, который удерживал его на эмоциональном плаву. Биполярное расстройство полного спектра, от мании до депрессии, было уже достаточно изучено и описано в 1920-1930-х, но еще не поддавалось лечению. Что могли предложить врачи? Электрошоковую терапию? Лоботомию? Хорошо, что случилось в его жизни море, глубоководная рыбалка, просоленное мужское братство. И что впереди было написание "Старика и моря”– в кубинском доме, в котором он прожил двадцать не менее наполненных лет с другими женщинaми.
Всего в 94-х милях отсюда находится тот берег, куда Хэм бежал с Mартой Геллхорн. Ко времени побега из Ки-Уэста Полин не могла причинить ему боли ничем, ну разве что финансово уничтожить – и он описал в "Снегах Килиманаджаро" смерть чувства к богатой, "удобной" женщине. Деньги, которыми Хемингуэй регулярно попрекал Полин, которые он же и тратил беззаботно и бездумно, стали ее единственным оружием. По легенде, рассказанной в ки-уэстовском доме, Хемингуэй, вернувшийся из Испании, увидел двадцатитысячный бассейн, которым Полин уничтожила его сад и боксерский ринг, и в раздражении подбросил монетку: "Вот мое последнее пенни. Можешь забирать, если оно тебе нужно". Полин забрала пенни. Его и сейчас можно увидеть в бетонном полу веранды. "Отплатить подобной же монетой" – это о Полин. Она умерла в 1951 году в одиночестве этого дома.
Кто здесь по-настоящему счастлив, так это коты. Шестипалый кот Сноуболл (или Сноуайт), подаренный Хэму знакомым капитаном, плодился и размножался многие годы. Его потомство досталось новой хозяйке вместе с проданным в 1961 году домом. Она назвала котов именами знаменитых знакомцев Хемингуэя и сделала их полноправными совладельцами. На сегодняшний день в доме и саду живет сорок шестипалых котов.
Мы выходим из дома на предвечернюю улицу. Еще несколько кварталов, и открывается океан. Он великолепен. Небо не срастается с ним у линии горизонта, а оставляет некую цезуру, полувздох между голубым сверху и зеленым снизу. Театр, сказала я? И вправду – театр с кулисами из рыбачьих сетей, подмостками бордвока, вихляющего и прогибающегося в угоду изломанной береговой линии. Дома стоят на цыпочках, подобрав юбки, пальмы в мохнатых носочках подходят к кромке воды. Пеликаны перекликаются раздраженно и тревожно. И тут короткий тропический дождь раздвигает кулисы, вырывается на авансцену и исполняет свой дикий танец. Бежать, искать укрытия... нет, не стоит: он уже окончился. Мы бредем по потемневшим доскам и доходим до своеобразного парка скульптур. Среди прочих здесь находится грузовичок хемингуэевских времен. А вот и сам Папа Хэм, исполненный в бронзе (говорят, именно здесь он получил это прозвище – ну как в море без прозвища?!), – глядит через маленькую площадь на крохотную будочку с гордым названием "Cuban Coffee Queen". Я пробую малюсенький обжигающий глоток этого невероятно крепкого и невероятно сладкого кофе… нет, увы! – не совсем то; кубинцы в Майами готовят лучше. Но не обижать же гордого своим заведением хозяина лавчонки, предлагающего сфотографировать меня на фоне расписной стены – и я нахваливаю его напиток...
Да, о Кубе. В те рыболовецкие дни "Пилар" легко доходила до Кубы, а попасть туда сейчас не так уж просто, но почему-то кажется, что там найдутся какие-то недостающие звенья.
КУБА: ПО СЛЕДАМ "ГЕНИЯ МЕСТА"Прокрутив ленту на полгода вперед, к следующему отпуску: через сорок дней после смерти диктатора, когда душа его окончательно покинула остров, напоминающий бросающуюся очертя голову в Карибское море русалку, я вступила на землю Свободы. На долю Кубы выпала богатейшая история, и Гавана– ее живое зеркало. Что главенствует в архитектуре Гаваны: выбеленные стены в стиле калифорнийских миссий, богато украшенные испанские колониальные постройки, позднее барокко хороших кровей, общекурортная эклектика, бетонно-стеклянные коробки или арт деко? Я бы сказала, главенствует разрушение. Революционное правительство не справилось с доставшимся ему богатством, и архитектурные шедевры VI-XX века довольно быстро пришли в упадок. Жилье было обещано всем и сразу, а потому пришлось уплотнять экспроприированные дома, занимаемые раньше американскими компаниями и зажиточными кубинцами. Уплотняли ли тех, кто никуда не уехал? – ответ на этот вопрос мне так и не дали, сколько раз ни спрашивала.
К счастью, ЮНЕСКО включило Старую Гавану в Список культурного наследия, и таким образом восстановило какие-то районы, отдельные архитектурные ансамбли вроде площади Плаза Виеха. Но ни ураганы, ни правители не щадили прекрасный город. Он разрушается и зрелище представляет собой весьма грустное: знаменитые старые автомобили ездят среди осыпающихся, перенаселенных шедевров архитектуры, иногда въезжая в отреставрированные районы старого города. Сплошные диссонансы.
И все-таки, невзирая на пароксизмы социализма, на Кубе еще можно найти следы американского присутствия: отель "Хабана Либре" (бывш. "Хилтон"), построенную генералом Вудсом еще в 1902 году, набережную Малекон. И, конечно, Хемингуэя. Честно говоря, я опасалась разочарования. Уж слишком настоящим, не-туристическим было посещение хемингуэевского дома в Ки-Уэсте. Но на Кубe от Хемингуэя не скрыться. В прекрасной книге “Гений места” Петр Вайль излагает концепцию “гения места”, человека, сформировавшего и популяризировавшего культуру того или иного города. Если посмотреть на Гавану с этой точки зрения, немедленно станет ясно, что символ этого города – это, безусловно, Эрнест Хемингуэй. Вся Гавана – это музей Хемингуэя: его любимые места показывают туристам, его лицо глядит с мемориальных досок в самых неожиданных ракурсах. Хемингуэй, проживший на острове что-то около двадцати лет, из гостя быстро превратился в "гения места", а с течением времени стал прямо-таки кормильцем: туристические фирмы и предприимчивые хозяева ресторанов и гостиниц, люди, от литературы весьма далекие, спешат показать вам то лучшее, чем богат остров - воспоминания о Папе Хэме. Воспоминания, правда, перечесаны и напомажены в соответствии с временами.
Первая “хемингуэевская" остановка дня – это "Ла Бодегито дель Медео". По легенде, именно Хемингуэй довел до совершенства и прославил здешний рецепт коктейля "мохито". Над стойкой бара в рамке висит его рукой написанная фраза, скопированная с соседней, исписанной десятками имен, покрытой рисунками и датами стены:
"Пью мохито в "Ла Бодегито",
А дайкири - в "Ла Флоридита".
Невелика поэзия, но гениям можно все. Что до солидного частного ресторана "Ла Флоридита" в получасе ходьбы, то "дайкири" в их исполнении особого впечатления не производит, зато у стойки бара можно сфотографироваться с бронзовым Папой Хэмом. Надо признать, что ресторан очень хорош собой и находится на бойком перекрестке– и не иссякает очередь желающих приобщиться к американской литературе, выпивая.
Толпа в "Ла Бодегито" совсем другая. Музыка гремит из мутного окошка – как только музыканты умудряются играть в этой теснотище? А певица еще и пританцовывает вместе со своей ликующей публикой , веселым винегретом из местных, экспатов, туристов. Бармен с суровым лицом толчет мяту в стаканах, подчиняясь собственному своему ритму и не отвлекаясь от этого занятия ни на секунду. Истолченная не хуже мяты, я по-младенчески сосредоточенно всасываю первый сегодня "мохито". Впереди – официальная экскурсия по хемингуэевской Кубе.
В гостинице "Амбос Мундос" памяти Хемингуэя оказывается особый почет: он останавливался здесь неоднократно во времена коротких вылазок с Ки-Уэста, еще до женитьбы на Марте Геллхорн и до покупки дома Финка Вихия . В июле 1939-го он дописал здесь "По ком звонит колокол". За два дня я оказываюсь в "Амбос Мундос" второй раз. Вчера здесь царило некое напряжение: не успела я присесть в глубокое кресло в вестибюле гостиницы, как ко мне направился квадратный гражданин с вопросом в глазах. Оказалось, что как раз в это время здесь происходила встреча на уровне министров. Сегодня у двери толпятся прохожие, заглядывают через головы в центр круга. Что-то случилось? Помедлив у двери, я вознаграждена зрелищем: две собаки в кофточках (очевидно, обозначающих их принадлежность кому-то) атакуют третью, кусая ее то за живот, то за ноги. Та проходит шаг или два, не выходя на солнечную сторону, и плюхается в пыль, и все повторяется еще раз – кусание, подъем, пыльная ванна, кусание. Собаки то ли играют, то ли борются за местечко в тени, то ли предупреждают чужую. Прохожие, как болельщики, комментируют происходящее, спорят, издалека замахиваются то на одну, то на другую команду, на лицах живое участие. Как все просто: народ-революционер, обретший в нашем сознании стальную челюсть героя, – это просто любопытный, слегка разомлевший на солнце народец, похожий на обитателей моей родной Одессы; народ, из которого это вечное лето выжали, изгнали силой.
Прорвавшись наконец через толпу, наблюдающую за собачьими разборками, я вхожу в вестибюль и поднимаюсь на старинном, с металлической дверью лифте на крышу отеля. Здесь играет музыка, арт-деко царит на горельефах, разносятся обязательные коктейли. Конечно же, Хемингуэй сиживал и тут. На стене перед номером 511– стенд с фальшивым календарем и смятыми псевдочерновиками. Но внутри живет запах старых портьер и чемоданной кожи, неподдельная атмосфера старой колониальной гостиницы, казенная ее роскошь и настоящая, пожертвованная вдовой пишущая машинка – нетронутая обстановка времен последнего визита Хэма, связанного с вручением Нобелевской премии.
Ана, самая молодая из когда-либо виденных мною тургидов, должна сопровождать нас в дом Хемингуэя, стоящий на окраине деревни Сан-Франциско-де-Паула в старом поместье. Построенный в 1886 каталанским архитектором Мигелем Паскуале и Багуер дом, носящий имя Финка Вихия, был перестроен Мартой Геллхорн после того, как Хэм, взглянув мельком на растерзанную временем и отсутствием ухода виллу, отказался его покупать. Но упрямая Марта оплатила ремонт, и в конце концов Хэм изменил свое мнение и купил его. Дом был хорош, но в первые пять лет в Финка Вихия, в годы жизни с Мартой, Хемингуэй проводил немало времени в других местах – в Китае, в океане, в Европе. Только в 1945-ом он осел здесь надолго, лет на восемь – по крайней мере, не покидал Кубу до 1953-го, – да и потом продолжал считать Финка Вихия родным домом.
Ехать недалеко, километров десять от Гаваны. Дорога до деревни Кохимар сначала довольно скучна, но, удаляясь от моря, начинает подниматься и опадать, как кардиограмма сердечника. Ана, никогда не читавшая книг Хемингуэя, рассказывает нам о своем – о сестрах, о своих питомцах кролике и хомяке, о танцевальных клубах, – и развлекает вопросами о жизни в Америке, о кино- и поп-звездах. Ей хочется услышать истории о жизни в Штатах, о том, сколько зарабатывают знаменитости, о том, есть ли у девушки вроде нее шанс выжить в большом американском городе. Она знает об американской жизни по сериалам и ей кажется, что этот, изображенный в сериалах, мир подошел бы ей. Тут же она сообщает нам, что накануне Барак Обама отменил законодательство "мокрых и сухих ног". Дело в том, что с 1966 по 1995 год любой бежавший с Кубы получал статус беженца в Соединенных Штатах. В результате переговоров с кубинской администрацией законодательство ужесточилось, и пойманный в террирориальных водах нелегальный эмигрант должен был быть отправлен обратно на Кубу, а вот ступивший на землю США получал статус через год и один день. Улучшившиеся отношения между двумя странами вынудили отказать кубинским нелегалам в крове. Голос Аны дрожит, это – крах ее собственной мечты.
При всем сочувствии, нас сейчас занимает совсем другое. В Ки-Уэсте популярна версия самоубийства Хемингуэя, напрямую связывающая последний выстрел с невозможностью вернуться в свой кубинский дом.
Ки-уэстовская версия: депрессия к концу пятидесятых стала совершенно невыносимой, и после нескольких суицидальных жестов Папа наконец согласился попробовать подлечиться. Клиника Мaйо предложила успешный курс электрошоковой терапии. Ушла депрессия, и пришло молчание. Творческое молчание в течение долгих месяцев, проблемы с памятью (характерные последствия электрошока) – все это трагически совпало с отсутствием архивов, оставшихся на Кубе. Хотелось бы услышать кубинскую версию событий – но пока звучит единодушный пересказ того, что и так написано на всех стендах: Папа Хэм был большим другом Фиделя; уехав с Кубы и оставив дом и все, что в доме, он просто сделал подарок кубинской революции, что подтвердилось вдовой писателя через год после его смерти.
– Да, а что же произошло с имуществoм Хемингуэя? Действительно ли ему воспрепятствовали в получении рукописей и личных вещей из Финки Вихии?
– Не знаю. Скорее всего, это сами американцы не позволили переслать ему его имущество.
– ???
Ана задумывается еще на секунду:
– Нет, он просто завещал дом и все, что в доме, кубинскому народу. И уехал. Историческая ценность, знаете ли. Мы – маленькая страна, а он был наш герой.
Нет, я не убеждена. Хемингуэй, уплывший с Кубы незадолго до победы революции, не был расположен ни к подаркам, ни к размышлениям об "исторической ценности" того, что составляло его жизнь. И совсем уж трудно представить себе, что он мог подарить собственные архивы.
Ки-уэстовская версия, часть 2: Хемингуэй просил своего друга Фиделя о вмешательстве. Дом был практически законсервирован и потому не разграблен, но в возвращении архивов ему было отказано. Он застрелился 2 июля 1961 года, и его четвертая жена Мэри Уэлш долго скрывала этот факт. В дальнейшем она действительно передала дом кубинскому народу, а яхту “Пилар” – ее бессменному капитану Григорио Фуэнтесу.
Но, если оставить в стороне теорию заговоров, тайны политики и поиски скрытого смысла, все становится гораздо логичнее: когда в 1960-ом Хемингуэй отплыл с Кубы вместе с Мэри Уэлш, он был уверен в том, что вскорости вернется. Потому и оставил дом и все в доме – и разношенные ботинки у двери, и подарок Пикассо (хотя сын его и утверждал, что тарелка на стене – всего лишь ярмарочная подделка, ее продолжают демонстрировать как работу Пикассо), и массу других вещей, картин, бумаг. Но вторжение в заливе Свиней в 1961-ом сделало возвращение на Кубу немыслимым и отрезало его навсегда и от дома, и от кубинских друзей, и от возлюбленной яхты.
Да, о доме-то я не сказала ни слова. Вилла закрыта для посетителей, но можно заглядывать в окна. Светлая дорогая мебель; картины и рисунки; и рога, рога – охотничьи трофеи. В саду – яхта, могилы любимых собак. То крыло дома, где располагалась спальня хозяев, не показывается даже через окнa. Говорят, там сняли полы, да так и не восстановили. Только в восьмидесятые, с началом "проекта "Хемингуэй", американские исследователи получили доступ к уникальным материалам, в неприкосновенности спрятанным на вилле, но будет ли дом когда-нибудь открыт для посещений, неизвестно.
Между тем посетителей довольно много, и все с экскурсоводами, самодеятельность на Кубе не поощряется.. Хемингуэй продолжает кормить и пригород, и близлежащую деревню Кохимар, где стояла когда-то "Пилар" и где Папа Хэм провел немало часов в компании друзей. Дом так пронизан солнечными лучами, что, кажется, и сам излучает свет. Попыталась ли новая жена Марта Геллхорн повторить дизайн и атмосферу ки-вестовского дома, чтобы Хэм не оглядывался назад, на свою прежнюю жизнь с Полин-Пилар, а был полностью с нею здесь, в светлом, пронизанном солнцем Финка Вихия, рядом с яхтой "Пилар" и боготворимым им океаном? Трудно сказать. Роман с домом длился дольше, чем брак с Мартой. Она в конце концов устала быть на второстепенных ролях, и рассталась и с Хэмом, и с Кубой. Хэмингуэй ревновал ее к военному журнализму. Есть история о том, как он нагло согнал ее с задания, просто надавив на редакцию "именем". Это стало причиной к охлаждению, незадолго до разрыва.
Mарта Геллхорн, журналистка покруче Хэма, оказалась ему не по зубам, и уже в 1945 на Виллу Финка пришла новая жена, Мэри Уэлш. Как и Полин Пфайффер, Мэри подчинила свои интересы и самую жизнь Хемингуэю. Хэм был человеком привычки, даже если это и была привычка к неожиданному и необычному. Как и в ки-вестовском доме, здесь есть отдельно стоящая башенка-кабинет, разве что пройти в нее прямиком из дома невозможно, но идея та же. Taм можно было писать рано утром, там грелись на крыше десятки шестипалых котов (при Марте коты жили в доме, но Мэри в конце концов настояла на их "переезде").
Говорят, он бывал раздражен поначалу, когда выяснилось, что у входа в имение уже лет сто растет священное дерево сейба, играющее ключевую роль в обрядах сантерии и регулярно собирающее вокруг себя жителей деревни, но потом привык и подружился с ними. Он, как магнит, притягивал людей помельче, и придавал смысл их жизни. От Арнольда Самуэльсона, поехавшего за интервью и оставшегося на год, до Рене Виллареаля, застрявшего на 14 лет в роли мажордома, эти люди помнили общение с Папой в мельчайших деталях.
В Кохимаре, в таверне A Terraza De Cojimar, где залив - это задний дворик ресторана, куда регулярно захаживали и капитан Фуэнтес, и Папа Хэм, отмечен (вы уже догадались, конечно!) столик Хемингуэя – стоит нетронутым, дожидаясь Папу.. Над баром – портрет капитана, фотографии Папы с Фуэнтесом, с Фиделем – все позируют здесь, у этой самой стойки.. Расположившиеся на сваях чайки и пеликаны с интересом поглядывают в наши тарелки. Непритязательная "виеха ропа" (в переводе с испанского – “старая тряпка”, ниточки мяса в блюде риса и бобов) кажется им гораздо более привлекательной, чем нам, едокам.
– А где жил капитан Фуэнтес?
– Тут рядом, в двух кварталах.
Фуэнтес умер в 2002 году в почтенном возрасте 104-х лет. Дом купил предприниматель, перестроивший его под итальянский ресторан.
– Съездим посмотреть?
Ана озадачена. Оказывается, ей никогда не приходило в голову спросить, где же именно находится дом прототипа старика Сантьяго из "Старика и моря". Возвращаемся в Гавану в тишине. Aнино настроение не на шутку испорчено. Всю дорогу до города она тихонько бормочет себе под нос:
– Туристы... вопросы... ... Я не обязана знать такие детали... в следующий раз кто-нибудь спросит, от чего умерла собака Хемингуэя или как ee звали...
Ана может быть спокойна: не спрошу! Я абсолютно точно знаю, что собака по имени Черная Собака умерла от удара прикладом по голове в тот вечер, когда к Хэму ворвались с обыском (искали, кажется, революционных партизан-гериллос), и что именно это стало последней каплей, вызвавшей срочный отъезд Хемингуэев с Кубы.
Мы останавливаемся на несколько минут у монумента Хемингуэю, чтобы обнаружить ошибку в датах и полюбоваться действительно великолепной бухтой, и – назад в Гавану.
И ЕЩЕ ОДНА ЖЕНЩИНА – ТА, ЧТО С КОСОЙ Как будто веселый скелет мексиканки Санта Муэрте бродит вокруг этого наполненного солнцем и колониальным комфортом, но недоступного дома, где Папа Хэм проводил зимние месяцы в течение целых двадцати лет. Мир и покой, солнце и океан – слишком краткосрочное лекарство для кровоточащего разума.
Отсроченный суицид (как у кронпринца Фердинанда, убившего несчетное количество животных на сафари – и конец его всем известен) или вымещение ("Когда бороться с собой устал/ Оставленный Гумилев,/поехал в Африку он и стал/Охотиться там на львов" (Дм. Быков)? Сам Хемингуэй признал как-то, что стреляет во всех этих животных, чтобы не выстрелить в себя (по свидетельству Авы Гарднер). Он покупал жизнь в рассрочку, выплачивая грабительские проценты за каждый день.
Я прощаюсь с тем образом, который пришел еще с фотографии, размноженной до изнеможения и украшающей стены любого интеллигентного дома в Советском Союзе моего детства. Думаю, что мне не следует навещать последний дом Хемингуэя в Кетчуме, Айдахо. Я увидела все, что хотела, и более того. Я посмотрела на жизнь глазами любимого писателя, и вдруг поняла... его женщин. Тех, кто пытался заслонить его от соперницы с косой. Но – никого не спасти, ни одного демона не одомашнить. Бессильно плачу в самолете над "Снегами Килиманджаро".
скачать dle 12.1
