ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Эмиль Сокольский. В ЧУДО-СТРАНЕ, ЗА СЕМЬЮ ЗАМКАМИ

Эмиль Сокольский. В ЧУДО-СТРАНЕ, ЗА СЕМЬЮ ЗАМКАМИ


По лермонтовским местам


Это случилось в Судиславле – бывшем купеческом городке Костромской губернии, где разбитые улицы спускаются с сосновой горы важными каменными особняками, а на холме, что напротив, нацелилась в небо остроконечная колокольня. Итак, поднявшись на второй этаж местного музея на выставку картин, я остановился поражённый: в зале висели подлинники Григория Островского! Обнаруженные около трёх десятилетий назад в запасниках солигаличского краеведческого музея, картины этого загадочного, самобытного художника-портретиста XVIII века, творившего в усадьбе Нероново под Солигаличем, стали громким художественным открытием XX века.

Как правило, среди многих картин в зале одна производит особое впечатление, и, осмотрев все, с лёгким беспокойством, словно под гипнозом, подходишь к ней снова. Так произошло и сейчас. Меня покорила картина легкая, воздушная, бесконечно трогательная. На ней была изображена девочка – хрупкая, миловидная, обаятельно-простенькая, с большими спокойно-любопытными глазами и забавной детской припухлостью щек. И звали девочку – А. С. Лермонтова.




Кто такая А. С. Лермонтова? Как на неё – несомненно, родственницу великого поэта, – а разве были у нас иные Лермонтовы? – вышел Островский, рисовавший хоть и в культурнейшем дворянском гнезде, в котором имелись богатая библиотека, театр, коллекция старинного оружия, – но, тем не менее, в невообразимой российской глуши? И вообще, какая связь у лермонтовского рода с Русским Севером, быстро сменяющим за Костромой берендеевскую живописность на пасмурную настороженность?

Вопросы не давали покоя, и я знал: ответы нужно искать, пока я здесь, на костромской земле. Ведь должен быть в каждом городе свой труженик-краевед, который поведает о самых неожиданных вещах!

О таком человеке я узнал быстро. Он был слишком известен, чтобы его долго искать. Звали его Александр Александрович Григоров.

Этот выдающийся исследователь ушёл из жизни в 1989 году, оставив после себя ворохи исследований по истории костромского дворянства, опубликованных в местной печати. В Костроме и довелось мне с ними познакомиться. О Лермонтовых Александр Александрович писал много.

Известно, что родоначальником русских Лермонтовых-дворян был шотландец Георг Лермонт, прошедший славный боевой путь от наёмного солдата польского войска до ротмистра русской службы, за каковую и оценил его высоко царь Михаил Фёдорович, пожаловав ему костромские поместья. Лермонт был дважды женат, и потомки его со временем обживали все новые и новые усадьбы в Чухломском, Галичском и Солигаличском уездах Костромской губернии.

Родственники не дружили между собой. Как заключает Григоров, «многие Лермонтовы обладали неуживчивыми характерами, были склонны к ссорам и по пустяковым делам заводили судебные дела». И о нелёгком характере Михаила Юрьевича есть немало свидетельств...

В Костромском архиве Григоров обнаружил документ, в котором говорится, что отец поэта Юрий Петрович Лермонтов крещён в церкви Николая Чудотворца села Никольского Галичского уезда (соседнего с Чухломским, где находилось имение деда, Петра Юрьевича); восприемниками были малолетний дворянин Павел Логгинович Витовтов, родственник жившего в усадьбе Суворовцево под Солигаличем Сергея Михайловича Лермонтова – дальней родни Петра Юрьевича, и майорша Анна Ивановна Лермонтова, родная бабушка Юрия.

Как видно, род Лермонтовых прочно связан с костромской землей! И уже не таким странным кажется, что на картине Островского изображена его представительница.

Усадьба упомянутого Сергея Михайловича Лермонтова – Суворовцево – соседствовала с усадьбой Нероново, которая принадлежала древнейшему дворянскому роду Черевиных (и Лермонтов, и Петр Иванович Черевин – владелец Неронова – были одно время уездными предводителями дворянства). Очевидно, Черевины с Лермонтовыми были в тёплых отношениях, раз художник, работавший при черевинском доме, создал портрет дочери Сергея Михайловича Анны, признанный шедевром русской живописи XVIII века. Более того, считается, что картина «Неизвестная», написанная годом позже, в 1777 году, изображает мать Анны Елену Васильевну.

Выйдя замуж за чухломского дворянина, Анна Сергеевна после смерти родителей продала Суровцево Черевиным. Родительские могилы с памятником, поставленным после её смерти сыном, находились в Авраамиевом монастыре близ Чухломы; ныне их давно нет.

Нет и лермонтовских усадеб... Если кто отважится забрести в глушь окрестностей Чухломы и Солигалича, – возможно, и наткнётся чудом на заросший пруд, объятую упругим молодняком аллею, круговые русла иссохших каналов. Поди разбери, кто здесь жил когда-то...

Но, к счастью, сохранилось Нероново, одно из древнейших и богатейших костромских владений, усадьба, знавшая Лермонтовых; и, возможно, образец других здешних усадеб, многие из которых принадлежали лермонтовскому роду. Добраться туда можно либо из Чухломы, либо из Солигалича: Нероново – почти посерёдке. Но для начала – есть что посмотреть и в Чухломе, и в Солигаличе!..

Чухлома сразу напомнила мне курортный городок. Улицы, обсаженные липами и берёзами, веером расходились вниз, к официально-суховатому центру с дореволюционными особняками, смягчённому Успенской церковью XVIII века; коренастая шатровая колокольня вызывала в памяти поленовский «Московский дворик» или саврасовских «Грачей». Ниже строго темнел парк, скрывая высокий поворот древнего вала с покалеченной деревянной беседкой на его оконечности. С беседки открывался широкий вид на серую окружность древнего Чухломского озера, беспокойно плещущего мелкими волнами; на противоположном берегу, не столь далёком, чтобы принять его за туман, вырисовывались едва намеченные контуры Авраамова монастыря. За валом то ныряла, то взлетала оврагами и балками Рыбная слобода, тыкаясь в озеро рублеными лодочными хибарками; здесь, так же, как и во всей Чухломе, в окнах горели глазки гераней, высматривающих улицу, да белели ручной работы занавески, тёплые и скромные, напоминающие о детски родном уюте... И весело глядел на озеро дом с деревянными синичками...

В Солигалич впервые я попал зимой. За сумрачными лесами вдруг автобус перемахнул через ручей: река Кострома.

Какой глубокой провинцией показалась мне тогда место, куда я приехал! Две линии покосившихся деревянных торговых рядов (брёвна-колонны, скрипучие половицы галереи), блёклые церкви, миниатюрный скверик санатория имени А. Бородина (химик и будущий композитор приезжал сюда исследовать минеральные источники), хмурые деревянные дома... Казалось, сюда никогда не заглядывает солнце.

Но чудеса только ожидали. Я устроился в деревянную гостиницу близ домика, где на калитке взметнулись друг к другу в игривой стойке два деревянных коня, и пошел гулять.

Сколько сюрпризов таили строгие солигаличские улицы! Дома в один и два этажа с резными наличниками, светёлки с балкончиками, двускатные навесы на столбиках, мезонины, крылечки под колпаками, амбары, – жаль было упускать любую мелочь!

С любого конца города на все стороны виднелись чернеющие леса, плотной ширмой замыкающие город, и казалось, что глуше, чем Солигалич, уже ничего не бывает.

Спустя три года, ранней солнечной осенью, я вновь ехал сюда. За окном автобуса по-прежнему стояли хвойные стены, кое-где перевешанные берёзовыми занавесями. Словно раньше времени – я еще не успел приготовиться! – равнина с низкими разбросанными домиками, тонкие свечи Рождественского собора, – Солигалич?! – он: вот и ручей Костромы...

Успокоившись, что по-прежнему вздыблены в стойке деревянные лошадки на воротах близ гостиницы, я пошёл в город. Всё то же: не повторяющаяся резьба, кружевное убранство светёлок, серые церкви – и насупленное лесное кольцо... Изменился лишь центр: стал аккуратным, запестрел цветами; один корпус торговых рядов взяли в леса, другой так же стонал дверьми и похрустывал половицами (вышла продавщица, открыла дверцу, скрылась в погребе, достала дров); а как обмелела река! – полоскать белье заходили даже на середину.

За мостом, на левобережье, взобрался на городские валы, обернулся: церковь Рождества словно оторвалась от земли и зависла в воздухе, настолько высоко она главенствовала над окружением приземлённых изб.

Вечером я пошел открывать новое: Солигалич не все выставляет напоказ... Окончательно потемнев, ушли в себя деревенские улицы; чётче очертились застывшие над рекой Костромой церкви Воскресенского монастыря, где в разорванном куполе и в колокольне шумно совещались вороны – и после врассыпную разлетелись; опустели, отслужив день, исторические декорации торговых рядов... С обоих берегов набережной смотрели друг на друга внимательными окошками дома; с ленивым любопытством пробуя землю, спускался к реке домашний котик; никто не проходил мимо, только паренёк, остановившись на велосипеде и, всматриваясь в сумеречную реку, спросил меня: «Вы не видели, куда гуси уплыли?» И мягко упал на набережную спокойный, как все вокруг, свет фонарей.

Наутро я отправился в Нероново. На автостанции узнал: нужно доехать до Юркина, а там – рядом.

Автобус остановился где-то за тридцать километров от города, в глухом лесу. «Вон тропинка, по ней ходят в Юркино», – пояснил шофёр. Действительно, в беспросветный лес спешила едва заметная влажная тропинка. Впору бы растеряться от такой дремучести, но тропка бежала уверенно, налетела на бревно с перильцами – переход через топь, рванулась дальше... И вывела, наконец, в крохотное сельцо на краю поля: широкая дорога шла к лесной полосе, а за нею – просторы лесистых холмов без конца и краю! На дальнем холме взлетела колокольня – вот где Нероново!

За полем васильков, перемешанных во ржи, спуск в село, ещё меньшее, чем Юркино: громадные избы с амбарами, а дальше, перед широким холмом, темная рощица елей и поворот речушки Вёксы. На подъём шествовали высокие ели с редкими ярусами ветвей: там, на холме, в окружении рощи – церковь.

Можно было подумать, что село заброшено, если бы не вышел из ворот большого двора мужчина лет пятидесяти пяти. Поздоровался за руку, представился: Николай Иванович. Поинтересовавшись, откуда мы, рассказал о себе: вырос здесь, но уже давно ленинградец; часто наезжает сюда, в Федотово, не в силах долго быть в разлуке с родной землёй; при встрече – целует её, становясь на колени... Но как всё изменилось! Усадьба, бывшая настоящим культурным центром этого лесного края, рушится, парк зарос, реставрацию забросили, материалы разворовали; остались местные рабочие, три-четыре человека, но и они ничего не делают; попорчены леса; Вёкса – вся на родниках – потеряла первозданную чистоту. Ничего хорошего не ждёт и деревню – скоро и ее, видно, не будет...

За ветхим выгнутым мостом через Вёксу дорога пошла на подъём вдоль полузаросших еловых аллей, мимо забытого пруда. Тонкие, прямые, невероятно высокие липы соперничали с двухсотлетней церковью и четырёхъярусной колокольней, сквозными темноватыми гардинами прикрывая их и тесное кладбище за каменной оградой.

Во что превратилась усадьба! Картинные липы, сосны, ели и лиственницы прекрасной композицией прорезали парк, но аллеи заросли, тропинки, проложенные уже в нынешнее время, терялись в зарослях крапивы, бузины, боярышника; романтически одичавшим был вид на церковь в сетчатой загородке лип, от которых уже другие деревья громоздили жёлтые, оранжевые, бурые охапки листвы... За деревьями скрывался круглый – как по циркулю – и заглушённый рогозом пруд. Угасали каменные постройки: господский дом (с элементами барокко), флигель на погребах, баня, дом управляющего, каретный сарай.

Я вышел к домику на краю пологого обрыва, где жила карликовая подвижная бабушка и маленький, лет сорока пяти, лесовичок с озабоченно-деловой походкой. Они пожаловались: разграбили, растащили усадьбу, охранять её никто уже не хочет...

Нырнул в высокую траву бывших аллей – и обратно на дорогу. Впереди ширились толпы лесов, прячущие поляны, словно зачёсывая их; а как далеко васильковое поле – гладкий, приутюженный квадратик! И совсем рядом – синий обрывок Вёксы, речушки блудливой, путанной, в несусветных полноводно-журчащих петлях. Какое раздолье вокруг! Словно в никому не ведомой чудо-стране, за семью замками.

Перейдя по шаткому мосту, поднявшись на лесной холм, присел на траву в предлесье, глотая мягкую родниковую воду, что преподнёс лесовичок, и любуясь лесными далями и вертикалью – уже ставшей дальней – колокольни...

И вот – прощальный вечер в Солигаличе. Как в первый вечер, я бродил загадочными улицами, деревянными тротуарами, различал в сумерках магические лесные линии... Поднялся на вал – и снова Рождественский собор оторвался от земли и повис. Усыпляюще запели сверчки; где-то ненужно залаяла собака, да тут же смолкла: шестисотлетний город этим не удивишь. Всё стихло... И подумалось мне: а ведь в Неронове и собаки не услышишь. Отгуляли Черевины с Лермонтовыми, отжили последние жители, нет уж хозяев! И никто не пожалеет об этом, разве что лесовичок с реликтовой бабушкой-карлицей, да Николай Иванович. Рушится усадьба, а с нею исчезает целая эпоха, и спасти её может только чудо. Но случится ли это чудо?

Прошло восемь лет... И в конце августа 2002 года я снова навестил Солигалич. Город помолодел, обновились многие дома, корпус торговых рядов, Рождественский собор, и река стала полноводной: ниже по течению соорудили плотину. Только Воскресенский монастырь постарел, и трещина на колокольне, кажется, увеличилась... Конечно, не терпелось увидеть и Нероново – в надежде на чудо... Слышал я, что приезжала в эти края ассоциация «Лермонтовское наследие», побывала во всех здешних лермонтовских уголках, присутствовала на открытии памятного камня, установленного на месте бывшей усадьбы Измайлово (также в бывшем Чухломском уезде), где проживала та ветвь Лермонтовых, от которой произошёл великий поэт. И уж, наверное, ужаснулись московские гости состоянию Неронова. Может быть, дела пошли на лад?..

Всё, как тогда: остановка в глухом лесу, убегающая тропка... и деревушка Юркино – но в мёртвой тишине... Избы накренились, окна и двери заколочены, во дворы не пройти – трава выше пояса. Вот тебе раз... Я уже знал, что деревенька эта известна с 1621 года, когда получил её князь А.Н. Урусов за участие в обороне Москвы от поляков, и что в 1690 году он променял ее П. П. Лермонтову, внуку Георга Лермонта. И такой бесславный, банальный конец...

Куда идти: направо, налево? – не припомнить, дело-то давнее... С минуту подумав, повернул налево. За лесом луг, за лугом лес, и опять, и опять; колокольни всё нет – да и, наверное, не будет... Но зачернели за лесом хаты, – слава богу, хоть сейчас кто-нибудь подскажет, где я нахожусь, куда иду. Но ещё не дойдя до хат, понял, что и эта деревня брошена... Увы, надо идти дальше... Несказанно обрадовался, когда увидел вдалеке, в поле, сарайчик, из которого густо валил дым: значит, жизнь есть! Поспешил туда, отыскал бабульку (которая и топила баньку по-чёрному); она сказала: «Как звать-то тебя? Меня Настасья. Ты, миленький, идешь не туда. Вернись в Юркино, иди дальше, бери влево: за лесом, в поле, будет деревня – она из одного дома, в нем уже не живут, – полем выйдешь в Федотово и за речку, в Нероново...»

Если б не колокольня, не нашел бы я Неронова, заплутал в лесу и в луговых травах!

В Федотове осталась всего одна семья, дед с бабкой; на мой вопрос, живёт ли здесь Николай Иванович, они ответили: «Давно не приезжал! Зачем ему. Он давно в Чухлому переселился». Значит, не целует больше любимую землю?!

 А в Неронове, в одной из черевинских подсобных построек, жила пара равнодушных, безмолвных мужиков, – условно говоря, сторожей усадебного комплекса... А комплекс – всё те же блёклые, потрескавшиеся, но ещё величественные стены. Только совсем непроходимы стали заросли сорных трав и кустарников... Чуда не случилось.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 449
Опубликовано 05 ноя 2018

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ