Ефим Гаммер — автор 18 книг, лауреат ряда международных премий по литературе, журналистике и изобразительному искусству, обладатель Гран-при и 13 медалей международных выставок в США, Франции, Австралии. Среди литературных премий — Бунинская. В 2012 году стал лауреатом (малая золотая медаль) 3-го Международного конкурса имени Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков и дипломантом 4-го международного конкурса имени Алексея Толстого. В 2015 г. объявлен дипломантом Германского международного конкурса русскоязычных авторов «Лучшая книга года». Публиковался в журналах «Литературный Иерусалим», «Арион», «Нева», «Дружба народов», «Кольцо А», «Белый ворон», «Новый журнал», «Вестник Европы», «Слово\Word», «Эмигрантская лира», «Дети Ра», «Урал», «Сибирские огни», «Плавучий мост» и других. Живет в Израиле. _____________________
Сначала были сновидения.
Потом километры-мили. И превращения сновидений в сказки. И превращения сказок в явь.
Начну с себя. Много лет я «отмахал» на ринге.
Я привык к тому, что я один, и противник мой один, и нам никто не мешает для взаимоубойного выяснения дружеских отношений.
Я привык к одиночеству на ринге.
Но я разговорчивый человек.
Мне чужда молчаливая медитации. И что? Я загнал себя в молчаливую медитацию. На весь срок отпуска.
Однако мне необходим собеседник. Что делать? И я придумал его за рулём.
Над моим прокатным «ситроеном» – антенна, худющая, как йог. Антенна – сводница. Извлекает голоса из мирового пространства, и на бархатных ножках различных тембров вталкивает их в салон легковушки.
Я настраиваю приёмник на журчание израильского ручейка, прибавляю громкости. Дальше – акт творенья, очеловечивание голоса, женского, естественно, голоса…
Вот теперь – скорость, чтобы похищенная из динамика женщина не выпрыгнула из машины. И – по указательным знакам. В ту или иную сторону – всё равно! Была бы Ницца – на карте! Ницца, где творил романы и рассказы Иван Бунин, создавал витражи Марк Шагал. Ницца, где на днях во Дворце культуры и спорта открывается международная выставка художников. На этой, грандиозной по своим масштабам экспозиции представлены и мои работы.
| 
|
На автобане Париж – Лион высветилась представительная заправочная станция с магазинами, мотелями и бесплатными стоянками. Время позднее, пора думать о ночлеге. Подкатил к магазину, поставил «ситроенчик» на видном месте, у светящейся витрины. И пешочком к длинному, как казарма, зданию. По замыслу архитекторов, здание это являлось неким раем для автомобилистов всех стран и наречий. И столовая в нём. И ресторан. И газетный киоск для грамотных. И лавка с сувенирами. И, главное, гостиница, самая фешенебельная из «походных» – «Формула-1». Но куда затерялась эта «формула» никак не пойму. Я и на лифте. Я и по эскалатору. Я и по крутым, вкруговую восходящим лестницам. Нет моей «формулы». Сгинула. Направляющие стрелки везде, а приткнуться некуда.
Ладно! Не даётся мне «формула» на автозаправочной станции, рвану в близлежащий городок – там и прикорну. Как его звать-величать? Макон? Хорошо, в маршрутном листе нам Макон не писан, но… бытие определяет сознание и направление действий. Так я решил и двинулся к выходу. Но дальше, когда я «пошёл на выход», всё, в противовес моим желаниям, пошло кувырком. Я вперёд, а дорога выводит назад. Я прямо, а выходит криво. Наконец выбрался из казарменного здания. И по-быстрому к светящейся витрине, возле которой оставил машину.
Светящаяся витрина на месте, и говорит мне «бонжур, приятель-апаш». А «ситроен», даже не сказав «адью», исчез с бензозаправочной станции. Со всем багажом и картинами личного моего производства. Я не Шагал, не Модильяни. Будут деньги, их картины приобрету. А свои собственные? За деньги покупать не стану, второй раз нарисовать не удастся.
Вспомнилось мне: на супердорогих «БМВ» или «Вольво» въезжать в Италию не рекомендуется. В агентствах отказываются страховать их, если турист направляется на родину Гарибальди: там украсть престижную иномарку – плёвое дело. На «фирменных марках», пусть даже будут они дешёвыми микролитражками, не рекомендуется въезжать на территорию бывших соцстран. Опять-таки крадут, причём не избирательно: не самые-самые «Антилопы Гну» для миллионщиков, но и любую заморскую «тачку», обутую в колёса. Но чтобы украли машину в центре Франции? И у кого? У меня, любимого! Такого не бывало! Проблема в том, что я даже в полицейский участок позвонить не могу из-за незнания языка.
Однако не всё потеряно, если при мне паспорт и тугрики, необходимые для расходов. И я направился вокруг магазина со светящейся витриной, обманывая себя тем, что, может быть, моя машина самостоятельно перебралась подальше от ярких реклам в какой-то тёмный закуток. Но нет! Моя машина – не из породы управляемых мыслью. Не выискалась она и за магазином. Но там, за магазином, стояло несколько семитрейлеров, этаких грузовиков, напоминающих размерами пульмановские вагоны. И мне, пусть и неискушённому в угоне автомалюток, стало ясно: загнали мой «ситроенчик» в какой-то из этих неохватных гробов, и теперь – с песней! – умчат его за Кудыкину гору.
В мозгах – пар. В глазах – дым отечества, что нам радостен и приятен. В душе скребутся кошки с лошадиной силой.
Опомнился я уже в магазине со светящейся витриной – моим опознавательным знаком. Показываю паспорт недоумевающей продавщице и говорю сразу на нескольких доступных мне языках, нечто подобное:
– Майн коп не понимает, эскюз ми, мадмуазель, как это тиснули здесь, напротив ваших прекрасных глаз мой «ситроен» – э блэк кар.
Продавщица поняла только слово «ситроен», и выкладывает на прилавок каталог прокатной фирмы «Сеттер».
Снова принимают меня за американца. Снова хотят побаловать меня сервисом – высший сорт – за мои деньги. А их не так-то много, чтобы на каждой заправочной станции приобретал я по автомашине. Мне бы найти свою малютку да поспеть в Ниццу на открытие выставки, а там хоть трава не расти. Тут и проклюнулась во мне здравая мысль: «А вдруг «твой магазин» с освещённой витриной стоит по другую сторону автобана?»
«Как так – по другую сторону?»
«А так! Заметь, в «твоем магазине» за прилавком сидела почти что старушка, здесь – совсем молодушка».
И тут меня осенило.
Я кинулся к бензозаправщикам.
– Куда, – говорю, ведёт эта ваша дорога-шоссе? В Лион?
Молодые ребята поняли меня, улыбаются, указывают направление.
– В Париж, – и показывают рукой, чтобы я не ошибся: туда-туда…
– Как в Париж, когда мне в обратную сторону?
На каком языке балакал с ними не помню, да и вспоминать неохота: три слова английского происхождения, одно русское, зубоскалистое, и на посошок французское – «мерси». Но помню, что рванул в казарменное здание, которое, как увидел теперь перекинуто аркой над асфальтовой магистралью. И торопливо мерил шаги по его бесчисленным коридорам. Ехал на эскалаторе, поднимался на лифте и кружил по лестницам. Но – баста! – не смотрел на зазывные стрелки, зовущие на ночь в «Формулу-1». Плевал я на все их «формулы», как и в юности, когда отверг техническое образование ради университетского.
И что в результате?
В результате выяснилось: во Франции не крадут маленькие «ситроенчики». Стоит моя подружка у светящейся витрины, где её и оставили. Стоит напротив вполне пристойного магазина с продавщицей – почти старушкой, которая предложит тебе всё, чего ни пожелаешь, если при себе имеешь на это всё деньги. Деньги у меня были, но я предпочёл не покупки, а элементарное бегство – куда подальше от «полиглотовских» достижений, прибавляющих краски моим ушам.
Куда ведет странника в полдень дорога?
Дорога ведет в Альпы, из Шамбери в Женеву.
Дави на педаль газа, крути баранку, глазей по сторонам, пока не утомишься.
Ближе к вечеру я утомился. И было от чего…
Говорят, умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт. Я не хотел быть умнее других, и вот вяжу петли на заоблачном шоссе. Сумерки. Горизонт закрыт. Мотор надрывается.
На обочине вырисовывается альпийский отель «Карьер» – пристанище, громыхающее поддатой компанией. В вестибюле никого. В баре полно. И хозяева там, и гости. Милое зрелище.
Старик с лицом Жана Габена сидит в углу за стаканом. Посасывает винцо, степенно беседует с приятелями. Тут все – приятели, все – жители окрестных деревень. Съезжаются вечерком к своему культурному очагу и делятся новостями.
Я заказал себе кофе с коньяком и комнату. Принесли кофе. Принесли коньяк. Сижу себе спокойненько, размышляю. Под рюмку «Курвуазье» и под сигарету «Тайм» это хорошо получается. И невольно – нет, не своими размышлениями, а своим видом привлекаю внимание окружающих.
Атмосфера этого высокогорного кабачка напоминает мне тирольскую пивнушку времен давнего моего заграничного путешествия. В той пивнушке я небрежно бросил официанту – «бир», по-немецки «пиво». Слово это производное от ивритского – «бира», что тоже означает «пиво». Потому и далось мне легко, просто-напросто само соскочило с губ. Заказ, естественно, самый обычный для тамошнего разносчика слабоалкогольных напитков. Естественно, он был мгновенно понят и принят к исполнению. И мне, естественно, незамедлительно приносит кружку пива. Но ёмкость кружки была для меня не естественной, крупная емкость, в локоть величиной, а диаметром с эйнштейновскую голову. Что на это скажешь? «Гуд!» – да и только. Стал я пить. Пью-пью – дна не вижу. Но смотрю: приглядываются ко мне бочкоподобные граждане – тирольцы, в коротких, до колен, штанишках и зелёных шляпах с птичьими перьями. Пью-пью, допиваю – приближаюсь ко дну. Люди придвигают ко мне стулья. И под предлогом того, что принимают за своего, давай «шпрехать» с наступательным вопросом в голосе: кто я такой, пьющий литровую банку пива до дна? И откуда взялся на их вершине европейского мира? И как при незначительном своем росте – метр шестьдесят с пятью дополнительными копейками – и без приметного невооруженным глазом брюхала, выхожу на поединок с их пивной бадьей?
Как? А так! И я плеснул в себя остатки, которые сладки.
Язык тирольцев ближе к идишу, чем я мог предположить. Идиш я более-менее понимаю, но говорить на нём не умею. Растолковать моим общительным соседям, что я старый боксёр, умелый сгонщик веса, я не мог. А то сказал бы им, что, сгоняя вес, ничего не ел, допустим, неделю, а ёмкости свои, для иллюзии сытости, наполнял водой. Затем перед взвешиванием успешно изгонял её из тренированного организма веками проверенным способом. Но всего этого я не мог им выложить даже при великом желании. Поэтому и воспользовался своей палочкой выручалочкой, которая почему-то безотказно действовала на всех европейских просторах.
– Их бин официр, – сказал я.
– О! Гут-гут! Официр!
Для немцев офицер – это лицо, не просто требующее уважения. Для них офицер – это, скажем – не ошибёмся, человек высшего порядка. Он способен на всё! И роту поднять в атаку. И весь персонал публичного дома положить по стойке «смирно». А в отношении выпивки с офицером вообще никто не в силах сравниться, разве что русский солдат.
Однако как растолковать все это немцам? На пальцах? Но пальцев всего десять, а слов понадобится не меньше, чем патронов в пулемётной ленте.
– И какой же ты армии офицер? – донимают меня завсегдатаи тирольского пивного заведения.
Подбираю обойму слов из всех известных понемногу языков. И – вперёд:
– Их бин официр фром цава – (
армия, иврит) – Исраэль.
– О! Майн гот! – выводят с восторгом. – Исраэль! Исраэль! Даян! Шарон! Голда Меир!
– Исраэль! Исраэль! Ам Исраэль хай! – «Народ Израиля жив!» – подключаю я к разномастному хору и припев знаменитой песни, звучащей по Евровидению и на эстрадах всего мира.
– Хай! Хай! Хайль! – поддерживают меня немцы. И начинают со знанием дела «шпрехать» на полупонятном тирольском наречии об израильской армии, и к месту или нет всовывают в накопленные познания любимое с давних времен словечко «блицкриг».
Скорость, тормоза, снова скорость. И вот на горизонте конечный пункт путешествия – Ницца. Приморский город. Почти столь же прославленный деятелями литературы, как и Одесса. Насчитывает 400 тысяч душ постоянного населения, при наличии миллионного десанта из курортников, приезжающих регулярно на променад. Но какой город лучше не знаю. По Одессе шастал три дня – не разобрался. В Ницце тоже дефилировал всего три дня. И опять не разобрался. Но кое-что увидел и подсмотрел. С горы в бинокль увидел, что Ницца расположена на лазурном берегу Франции, в небольшой по размеру бухте. Здесь подсмотрел воочию, ходя ножками по мостовой, много ресторанчиков. Один называется очень уж ностальгически «Лаванда». Если не ошибаюсь, в Одессе продавали одеколон «Лаванда», которым местные эстеты брызгали себе на лицо, а не местные – в горло, чтобы унять похмелье. Здесь, в Ницце, «Лаванда» не для принятия внутрь. Здесь в «Лаванде» тебя принимают, как заезжего принца. И несут, несут на подносах. Что? Сообщаю: омары, креветки, крабы, мидии, лангусты.
В Ницце очень любят русское искусство. И еврейское, замечу, тоже. Тут есть музей Марка Шагала, в котором представлены его витражи.
В 1987 году моя графика выставлялась рядом с Шагаловским гобеленом, подаренным им нашей стране. Было это в Иерусалиме – в израильском парламенте Кнессете, где проходила первая, историческая, стало быть, выставка художников-репатриантов.
Сегодня мои работы экспонируются в Ницце – во Дворце культуры и спорта, рядом с музеем Шагала. Он с 1950 года жил в самой близости от собственного музея, в городке Ванс, на том же юге Франции, где и я сейчас нахожусь. И дожил почти до ста лет, чего и себе желаю.
В молодости, когда я читал книгу Бунина в Риге, мой папа Арон Фроймович Гаммер, коренной одессит, говорил мне, что в детстве ходил с ним, Иваном Алексеевичем, по одним и тем же улицам в районе нынешнего Главпочтампа и Нового базара. Было это в девятнадцатом году.
– Бунин был совсем взрослый и знаменитый, – говорил мой папа, – и ходил мимо меня в гостиницу и ресторан. – А я был совсем ещё маленький, и отирал клешами тротуар в обратную от Бунина сторону, так как мне надо было поспеть в «хедер» – еврейскую школу для начинающих. Бунин писал тогда в Одессе «Окаянные дни». А я тогда примерял в Одессе на себе эти дни окаянные: по росту ли? тут не жмут? там не тянут? И убедился, сшиты на вырост. До скончания века. А если и на размер меньше, то – ничего: голову отсечёшь, и в самый раз покажутся.
– Папа! – поинтересовался я. – По твоему рассказу выходят, что все люди после примерки оставались без голов?
– С головой, сынок, не придумаешь, что при нашей бедности по части питания и одежды, но при наличии воровства и хамства можно коммунизм построить за двадцать лет.
– А за сколько можно, если с головой?
Папа промолчал. Слишком для него был неожиданным переход из голодного девятнадцатого года к хрущевским утопиям. Он близоруко сощурился, подняв на меня глаза. И, казалось бы, взглянул в день сегодняшний из своего детства, из того, памятного всей еврейской (и не только еврейской) Одессе октября 1919 года, когда в городской газете «Южное Слово» были опубликованы заметки Ивана Алексеевича Бунина.
«Опять еврейские погромы, – писал он. – До революции они были редким, исключительным явлением. За последние два года они стали явлением действительно бытовым, чуть не ежедневным. Это нестерпимо. Жить в вечной зависимости от гнева или милости разнузданного человека-зверя, человека-скота, жить в вечном страхе за свой приют, за свою честь, за свою собственную жизнь и за честь и жизнь своих родных, близких. Жить в атмосфере вечно висящей в воздухе смертельной беды, кровной обиды, ограбления, погибать без защиты, без вины, по прихоти негодяя, разбойника – это несказанный ужас, это мы все – уже третий год переживающие «великую русскую революцию», – должны хорошо понимать теперь. И наш общий долг без конца восставать против всего этого, – без конца говорить то, что известно каждому мало-мальски здравому человеку и что всё-таки нуждается в постоянном напоминании. Да, пора одуматься подстрекателям на убийство и справа и слева, революционерам и русским и еврейским, всем тем, кто уже так давно, не договаривая и договаривая, призывает к вражде, к злобе, ко всякого рода схваткам, приглашает «в борьбе обрести право своё» или откровенно ревёт на всех перекрестках: «смерть; смерть!» – неустанно будя в народе зверя, натравливая человека на человека, класс на класс, выкидывая всяческие красные знамена или чёрные хоругви с изображением белых черепов».
А вот дневниковые записи 1943 года, которые Бунин вёл в Грассе, поблизости от Ниццы, где прожил на вилле с Верой Николаевной и Галей, женой и любовницей, с 1922 по 1945 год:
10. XII. Пятница.10 лет тому назад стал в этот вечер почти миллионером. Банкет, Кронпринц, Ингрид. Нынче у нас за обедом голые щи и по 3 варёных картошки. Зато завтракали у Клягина – жито, рис, всё плавает в жиру. Взята Знаменка. 18.XII. Суббота. Прекрасная погода. Всё думаю о краткости и ужасах жизни. Слушал радио – прованс, музыка и пение – девушки – и опять: как скоро пройдёт их молодость, начнётся увядание, болезни, потом старость, смерть... До чего несчастны люди! И никто ещё до сих пор не написал этого как следует!В девятнадцатом году Арон Фроймович Гаммер, в ту пору Ареле – маленький еврейский мальчик, пухнущий от голода, ходил в Одессе по одним улицам с Буниным. Сегодня я хожу в Ницце по улицам, несущим память о нем. С этой памятью я и уезжаю в Израиль.
Прощай, Ницца! Здравствуй, Иерусалим!
скачать dle 12.1
