ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Наталия Мошина. РОЗОВОЕ ПЛАТЬЕ С ЗЕЛЁНЫМ ПОЯСКОМ

Наталия Мошина. РОЗОВОЕ ПЛАТЬЕ С ЗЕЛЁНЫМ ПОЯСКОМ


(пьеса)
 

Действующие лица:

НАТАЛЬЯ ИВАНОВНА, 50 лет
ТЕНИ ПРОШЛОГО

 

Наталия Ивановна одна. Сидит на табурете. Она в тёмном х/б платье, причёсана очень просто.

 
Знаете ли вы, как трудно быть женой мужчины, у которого куча сестёр?

Зависть, вечные женские шпильки – и всё это в тройном объёме. А кто адресат? Я, обычная провинциальная барышня. Казалось бы. Они ни секунды не считали меня рóвней себе – так почему зависть, спрашивается? Позднее-то я, конечно, поняла. Бог умом не обидел – раскусила довольно быстро, перестала внимание обращать. Но первое время обижало до слёз.

Они же сначала были для меня… Ах, с чем и сравнить, не знаю. Яблоневый цвет в утренней дымке.  

Так ясно помню: январь девяносто седьмого, балет «Волшебная флейта» в нашем оперном. Я была с Асей и её родителями. В партере сидел Михаил и всё посматривал на меня, от этого я очень волновалась, щёки горели. Ася щебетала что-то, как обычно, и вдруг дёрнула меня за рукав и сказала: генерал с дочками. Они были в ложе напротив. Я взглянула – и, знаете, они такими прекрасными показались мне в тот момент. Сидели рядом с отцом, прямым, как палка. Ему тогда жить оставалось четыре месяца, но кто же знал. И вот они, три цветка рядом с этим сухостоем. Нет, не сказать, что раскрасавицы – я интереснее, и даже Ася моя интереснее, наверное. Просто был на них флёр какой-то нездешности, отвлечённости такой… Словно не они в театр пришли, а театр к ним со всеми нами, публикой, пришёл, и стены вокруг них сомкнул, а они – в центре. Ну, как же – генеральские дочки. Потом, узнав поближе, я весь этот загадочный флёр быстро разгадала, не осталось никакого флёра, конечно, но тогда… о! Я смотрела и думала, что, наверное, жизнь у этих троих должна быть какая-то совсем особенная, волшебная: прогулки под луной, семейное чтение при уютно потрескивающем камине, рыцарские ухаживания влюблённых офицеров, баллады… Словом, такая вот обычная девическая чушь лезла в голову. И не сказать ведь, что подобного не было в моей жизни: и часто всей семьёй читали вместе по вечерам, и в саду мы с подругами, бывало, засиживались допоздна за своими секретами, и ухаживаниями я обделена не была. Не офицеров, конечно, – отец настрого запретил, потому как «офицер – что гусь перелётный: снялся с места по приказу и отбыл в тьмутаракань, да ещё, того гляди, подстрелят». Это отец так говорил. И, разумеется, был прав, в чём я потом убедилась. В общем, я считала себя барышней благополучной, никому не завидовала, о несбыточном всяком не мечтала. А тут вдруг, глядя на этих трёх, что-то такое необъяснимое почувствовала в душе, будто натянулась какая-то струнка и засвербела – возвышенно, но в то же время тоскливо.

Музыка.

Потом как-то забылось это всё. Пришла масленица, ряженые мои любимые, катания, и Михаил начал уже очевидно ухаживать за мной, и это была бы очень хорошая партия. Его отец приятельствовал с Синакевичем, городским головой, поэтому о протекции по службе волноваться не стоило. Тем более Миша с отличием кончил курс в Казанском университете – такие толковые везде нужны. Ну и вообще, Протопоповы – это такая семья… известная. Родители мои были бы счастливы, конечно. Но сложилось иначе. Нет, я не жалею! Какой смысл жалеть. Сделанного не воротишь. И мне всегда было смешно читать и слышать выражения вроде «ах, она потеряла голову, бросилась в омут, закрутилась в вихре страсти». Нет, никаких омутов и вихрей. Выбор был вполне трезвый.  

А в мае девяносто седьмого, значит, новость – генерал-майор умер. Город небольшой, известия разносятся быстро. И не последний человек был, всё-таки десять лет здесь бригадой командовал. В бригаде его, правда, не любили, как потом выяснилось. Моё впечатление от него в театре оказалось верным: сухой, чёрствый. Ваше превосходительство. Даже дома была казарменная дисциплина, а в казарме – представьте только. Там совсем сурово. И немудрено, что на похоронах были только те, которым по должности положено почившего командира проводить. Да ещё та компания бригадных клоунов, вечно потом отиравшаяся у них дома. Впрочем, большим событием эта смерть не стала, ведь тогда как раз сменили губернатора, и только и было пересудов, что о «новой метле». Меня политика совсем не интересовала, просто Михаил много про это болтал. Но, главное, как раз в эти дни к нам с гастролью приехала Гликерия Федотова, поэтому и дела не было мне до почившего генерала. Знаменитая Федотова! Малый театр! Но когда я через год в разговоре с той троицей упомянула эти гастроли – увидела в ответ недоумённые взгляды. Они даже не знали, что приезжала Федотова. И тут дело не в том, что совпало со смертью отца, нет. Разговоры-то о гастролях шли задолго до этого, а умер генерал скоропостижно. Просто эти барышни считали, что ничего примечательного и хорошего здесь, в наших дремучих лесах, быть не может, и даже сама Федотова из их любимой Москвы – как будто не настоящая Федотова, а обманка для глупых и грубых провинциалов. А настоящая-то – только на сцене Малого, в Москве, и вот когда они туда вернутся, то там – о, конечно! И на том балете в Оперном, где я их впервые увидела, они оказались во многом случайно: отцу их преподнесли билеты в подарок, неудобно было не воспользоваться.

Но этого всего я ещё не знала. Шёл май, а в июне я познакомилась с Андреем. Забавно, что Михаил оказался косвенно причастен – у нас с ним случилась какая-то глупая размолвка, и я отправилась в городской сад с Шурочкой Шавкуновой, чтобы развеяться. Был Петров день, тьма гуляющих, оркестр. Около ротонды встретили Митю, Шурочкиного кузена, с ним – серьёзный молодой человек с бородкой, в студенческой тужурке. Митя представил: его бывший однокашник по гимназии, Андрей Сергеевич Прозоров. Недавно вернулся из Москвы, осенью снова туда, в университет. Ничего у меня в душе не зазвенело, если вдруг интересно. Ну, Андрей и Андрей, однокашник брата подружки, велика важность. Все мысли крутились вокруг нашей случайной ссоры с Михаилом, и, гуляя, я всё придумывала, какое бы наказание ему назначить. Словом, познакомились, и пошли дальше вместе. И тут Шурочка мне шепнула, что это же сын умершего генерала, живёт с сёстрами в том мрачном доме среди ёлок. И я вспомнила январский вечер в театре, ту зазвеневшую в душе струнку, и вокруг этого хмурого студентика словно появился какой-то тёплый мерцающий ореол. Я представила, как этим вечером он вернётся домой, а на террасе в плетёных креслах – должны же там быть плетёные кресла? – у круглого, под ажурной скатертью, стола будут встречать его те трое. У одной обязательно на коленях сборник стихов – что-нибудь самое современное и странное, какой-нибудь Бальмонт, – и она только что негромко читала вслух, а две другие внимали, устремив взоры вдаль. И вот они уже представлялись мне бальмонтовскими серебристыми лилиями, распустившимися средь болота и шелестящих камышей. Как там? – «побледневшие, нежно-стыдливые»…

Терраса, три фигуры в светлых платьях.

Ох, в общем, глупость несусветная. Как впоследствии оказалось, никаких плетёных кресел и ажурных скатертей там не водилось. Это уже мне пришлось наводить уют.

Разговоры о «лилиях», между тем, ходили разные. И не всегда комильфотные. Хотя одна уже лет пять как была замужем за преподавателем Александровской гимназии, но всё равно. О, кстати, «всё равно» – это было выражение, которое я потом чаще всего слышала в их доме. Постоянно. Иногда так их и называла: всёравношные люди. Самый серьёзный разговор мог закончиться этим «всё равно». На Андрея подчас из-за этого злилась ужасно. Задаёшь ему важный вопрос, а он – «всё равно». Сначала, при поверхностном взгляде, казалось, что он просто отдаёт решение мне на откуп, полагаясь на житейскую мою сметку, но нет! Нет. Именно что «всё равно». То есть совершенно не важно. Так? – хорошо. Этак? – тоже ладно. Всё равно. И это не от христианской готовности принять любой исход, и не от некой особо возвышенной философичности натуры. Просто эти люди не жили, а только готовились жить. Где-то там, в другом месте, в другом времени, в другом обществе. Поэтому всё, что здесь и сейчас, было не важно – всё равно. Настоящего для них будто не существовало: было либо прошлое, где они в Москве, и мама ещё жива, либо какое-то идеальное, в розовой дымке, грядущее. Грядущее! – с заглавной буквы.

Но это я опять забежала вперёд. Значит, Петров день, городской сад. Шурочка начала обсуждать с Митей какое-то их семейное дело, и получилось, что вроде мы с Андреем идём обособленно – так и завязался разговор. На одну его реплику о нашем городском благоустройстве я отозвалась довольно язвительно, причём фразой, ранее услышанной от Протопопова. И в этот момент, я помню, Андрей взглянул на меня как-то по-новому и сказал: «Вы очень не похожи на большинство здешних барышень». Ах, Боже мой! Пошлость, пошлость, пошлость и банальность! Сотни тысяч дам были пойманы на этот крючок, и если вы думаете, что я стала исключением – то не стала. Легко рассуждать теперь, с высоты прожитого, но восемнадцатилетней девчушке поди объясни. Конечно, мне это польстило. Тем более что Михаил особо красивых слов мне никогда не говорил – предпочитал проявлять себя делами. Бедные наши женские уши – врата для обмана! Нет-нет, голова у меня не закружилась, но мерцающий ореол вокруг нового знакомого стал ярче. Вечером уже, вспоминая этот наш разговор, я поняла, что так благожелательно он отреагировал на фразу Протопопова, которую я столь удачно ввернула. То есть, получается, вроде как высоко оценил Мишин ум, а не мой собственный. На секунду это вызвало досаду, но затем я подумала, что к месту употребить даже чужие слова – это отдельное искусство, поэтому пусть его. О, сколько раз меня позднее подмывало сказать Андрею, что при нашем знакомстве ему понравились слова именно Протопопова, к которому он потом испытывал такую сильную неприязнь и всегда старался принизить – зная, что проигрывает в сравнении. Но сдержалась, ни разу не сказала. Женская мудрость.

Ах, каким прекрасным было то лето! Последнее лето моей беззаботной жизни. Миша учил меня кататься на велосипеде – веселья через край! Я ловкая, постигла быстро. С девочками своими часто гуляла, ходили на Каму, много обсуждали новые моды – пышные рукава уже были не дернье кри, поэтому следовало перешить множество блузок и платьев. Не вижу ничего предосудительного в том, чтобы следить за модой. У сестры нашей было не слишком много возможностей выразить себя, так почему не в нарядах? Как сказал кто-то, в человеке всё должно быть прекрасно, в том числе одежда. Из родительского бюджета я старалась не выходить, но иногда капризничала, не спорю. С Андреем Сергеевичем после нашего летнего знакомства мы до зимы не встречались и не говорили – кажется, пару раз виделись мельком в городе, однажды он был со своей старшей, Ольгой, про которую учившаяся у неё Асина сестрёнка говорила, что та в гимназии строгая и иногда может даже прикрикнуть. В общем, следующий мой разговор с Андреем состоялся на Рождественском балу в Благородном собрании. В августе на именины родители преподнесли мне чудесную серебряную эгретку в виде веточки ландыша, с жемчугом – на бал я сделала новую причёску с этой эгреткой и имела просто брийян сюксэ! Стрелы амура невольно летели во все стороны, но думала я лишь о Михаиле. Он в тот вечер был обижен, потому что накануне я обещала поехать с ним кататься, да обманула, сказавшись больной. Отомстила, что недостаточно внимания мне уделял, редко появлялся в последнее время, был весь в работе. И вот он видит меня парящей по залу, безо всяких признаков болезни, – и обиделся. Да что за печаль: я чувствую себя манифик, летаю, парю, кружу; музыка, стук каблуков и шелест, шорох муара, атласа, тафты и шифона! И в шелесте этом слышится мне волшебное обещание, шёлковый этот шёпот сулит мне нечто прекраснейшее, вот-вот всё заветное исполнится, и жизнь будет совершенно роскошная!

Музыка, бал.

Вот в такую меня Андрей и влюбился. Позднее он говорил, что на том балу я походила на Принцессу Грёзу, как он её себе представлял. Но ничто не вечно под луной – всего шесть лет спустя он назовёт меня «шершавым животным». Незавидная метаморфоза, скажете вы, но задумался ли хоть на минуту сам Андрей, нет ли его вины в том, что Принцесса Грёза превратилась в шершавое животное? Да и превратилась ли?.. Может, некоторым просто удобнее видеть животных вместо принцесс, ведь с принцессой жить нелегко, надо соответствовать, а с животным – чего стесняться?

Но пока я была Принцессой Грёзой, которую пригласил на танец генеральский сын. О, как он смотрел на меня! Всё сразу стало понятно, и на секунду даже кольнула досада, потому что мысли и чувства мои были заняты Михаилом, и появление нового серьёзного воздыхателя сулило определённые неудобства. А я не люблю этого, не люблю сюжеты с рвущимися сердцами и прочее подобное. Мне вообще кажется, что жизнь устроена очень просто, если её не усложнять. Покой, комфорт, любящий муж, уютный дом, здоровые детки – ах, грёзы у Принцессы Грёзы были самые обычные. Потом, слушая те бесконечные разговоры в доме Андрея и его сестёр, мне часто хотелось спросить: ну, чего вам не хватает? Чего? Что за удовольствие бежать от жизни, когда вот она, рядом, протяни руку. Почему надо постоянно талдычить о каком-то прекрасном будущем, если будущее наступает каждую минуту, а не через тридцать лет, завтрашний день – это уже будущее, и ты сам можешь делать его прекрасным. Всего и надо – перестать видеть только мрачное и тратить время на постоянное обсуждение мрачного, на сетования и стенания, а вместо этого найти светлое и именно за светлое держаться, вокруг него строить и жизнь, и рассуждения. Представляю, какой смех бы поднялся, скажи я нечто подобное. Дурочка Наташа, ну да. Сказали бы, что повторяю за Протопоповым, ведь у Миши отлично получалось оппонировать им, рушить и развенчивать все их нагромождения на песке – за это его и не любили. В том числе и за это.

После того бала Андрей начал бывать у нас с визитами. Я особо не привечала, но и не гнала. Михаил посмеивался, чтобы скрыть, как ему неприятна эта ситуация. Подружки немного завидовали, хотя чему тут завидовать: я устала ждать, когда Миша сделает решительный шаг, да и родители мои уже посматривали на него выжидательно. А он был занят своей карьерой, дневал и ночевал в управе. Уверял, что надобно сначала заложить базис для безбедной жизни. Я соглашалась, но точила мысль, не состарюсь ли я к моменту, когда закладка базиса закончится? Как любой глупой барышне, мне хотелось, чтобы кавалер занимался лишь ею, а Михаил был чересчур увлечён работой. Только и разговоров, что про дела земства: об уездных больницах, исправлении Сибирского тракта, новых сельских почтово-телеграфных учреждениях, народных училищах, пособиях бедным ученикам, строительстве того и сего. Ох. Вот Андрей вёл себя иначе. Говорил о книгах, которые планирует перевести с английского, читал мне Шекспира в подлиннике. Это было волнующе. Рассказывал про свою учёбу в Москве, будущность на ниве науки. Всё казалось таким возвышенным, при этом вполне практическим и конкретным, и это сочетание привлекало, потому что одной возвышенностью меня не возьмёшь. А вот у Протопопова, казалось, никакой возвышенности вообще нет, только практичность и конкретика. Однако же я барышня – мне, какой бы приземлённой ни была, всё равно хочется и искрящегося флёру, и голубого туману, и чтения стихов, а не только разговоров про «базис». Слушая все эти материальные соображения Михаила, я подчас чувствовала себя уязвлённой, поскольку знала, что родители могли дать в приданое не слишком много, дела отца были расстроены, и он-то как раз надеялся их немного поправить с помощью протопоповских связей. А у родителей Миши была затянувшаяся внутрисемейная тяжба по поводу огромного наследства его покойной тётки, и Миша часто с горящими глазами говорил, насколько толково он управлялся бы со всеми этими шахтами, доходными домами и пароходами. Это всё было так скучно; хотя, нет-нет, и мелькала мысль, как умно и ловко я помогла бы ему распорядиться этаким состоянием, получи Михаил его в собственность и стань я протопоповской женой. Но это всё были досужие фантазии, я старалась их часто в голову не допускать, тем более что, как уже сказала, никаких решительных шагов в мою сторону Михаил Иванович делать не спешил. «Базис»! Есть люди, которые стремятся, идут вперёд и достигают. В двадцать восемь лет стать членом земской управы – совсем неплохо, знаете ли. Говорил, что ежедневно по двести с лишним бумаг через них проходит. До ухаживаний ли тут? А мне очень этого не хватало. Ну и, значит, Андрей.  

Впервые у них дома я оказалась в середине марта. Вышло как-то случайно – в воскресенье мы с Асей и Мишей были на катке и встретили там Андрея с его младшей сестрой и тем неприятным бароном. Ну, то есть тогда я ещё не знала, что он неприятный, это потом, а пока просто был некрасивый белобрысый офицер. Познакомились. Андрей смущённо пригласил меня вместе сделать круг. Михаил сказал что-то колкое, обёрнутое в шутку, и позвал в пару Ирину, сестру Андрея. Барону пришлось взять Асю. Хорошо. Покатились. Я исподволь наблюдала – Миша с улыбкой что-то говорил и говорил, Ирина в какой-то момент звонко рассмеялась. Разумеется, я понимала, что это он всё назло мне, однако уколол, уколол, сумел. И от досады я тоже громко засмеялась в ответ на какие-то слова Андрея – а там было что-то серьёзное, и он посмотрел на меня удивлённо. Круг проехали, Андрей хочет остановиться, а я влеку его на второй! Проехали ещё один. Что-то Андрей там говорил, не помню. Вернулись к нашей общей компании. И вдруг Ирина приглашает нас всех на чай, согреться – до их дома рукой подать. Было неловко, потому что вроде как неприлично незамужней девушке звать в дом постороннюю компанию, особенно с незнакомым мужчиной. Но, как поняла позднее, у них было попросту. Андрей горячо подхватил приглашение. Мы с Асей говорили, что неудобно вот так, но Миша, улыбнувшись, внезапно согласился.

Удивило, что как-то неуютно. Пахло кисловато, папиросами. Мебель вся была какая-то разномастная. Старая нянька собрала чай. За столом Ирина оказалась напротив Миши и очень живо реагировала на его слова, и пару раз весело рассмеялась, хотя ничего такого уж особо остроумного он вроде бы не сказал. В какой-то момент после её смеха я заметила, как нахмурился барон, но тогда не поняла, почему.

Боже мой! Боже мой. После я не раз вспоминала тот день и наши недолгие посиделки за чаем. Думала: а что, если бы мне не пришла фантазия отправиться тогда на каток? Или если бы мы пошли туда на пару часов позже? Или пошли бы вдвоём с Асей, без Миши?.. Почему не случилось мне в тот день поссориться с ним, чтобы он рассердился и не стал составлять нам компанию? Маленькая, пустяшная ссора, обычная наша ссорочка – и всё было бы иначе. Я и ему потом говорила: представь, только представь, как могла бы сложиться судьба, ежели б не тот дурацкий каток! Миша не любил такие разговоры. Ну, это из-за чувства вины, понятно.

А пока он ввязался в спор с бароном, что-то там о будущем – любимая тема! Ирина иногда вставляла слово-другое, и всё, казалось, выходило у неё так умно и к месту. А я исподволь любовалась её изяществом, прекрасными глазами, и думала, как же удачно лежит у неё этот завиток волос около уха, и что надо бы постараться уложить себе так же. Барон хмурился, горячился, а Протопопов улыбался и смотрел на того, как на дитя. Андрей подсел ближе ко мне с книгой, показывал что-то там. В какой-то момент появился этот глупый доктор со своими измазанными газетной краской пальцами, потом вдруг ещё пара офицеров – оставаться стало решительно неловко, и я потихоньку попросила Протопопова проводить нас домой. Он отвлёкся от барона и пару секунд, казалось, не мог понять, о чём я прошу. Я повторила. У него вдруг стали какие-то очень скучные глаза, а рот этак досадливо дёрнулся. И я ещё не успела сообразить, что бы это значило, как вдруг Андрей сказал, что сам с удовольствием проводит меня и Асю. Протопопов тепло улыбнулся ему и поцеловал мне руку со словами: «Вот видите, как всё удачно складывается. А я ещё останусь, поболтаю с Николаем Львовичем». Было не похоже, что барон рад продолжать беседу, Миша в споре явно одерживал верх, но отступить Николаю Львовичу было нельзя – при Ирине-то!

Стало быть, Андрей Сергеич нас проводил по домам: сначала Асю, потом меня. Он о чём-то воодушевлённо болтал, но всё летело мимо моих ушей – я размышляла, чем объяснить непонятное поведение Протопопова. Боже, до чего стыдно вспоминать, какой глупой когда-то была! И вот я шла и гадала, почему он не стал меня провожать: потому, что я на катке встала в пару с Андреем? Или потому, что не просто встала с ним в пару, а ещё и два круга дала? Или рассердился, что прервала их дифферáн с бароном? Или, или!.. Ох, правду всегда говорила наша кухарка: бабы дуры. Именно так.

И всё это непонятное поведение Михаила Ивановича стало мне великолепно понятно буквально несколько дней спустя, когда, возвращаясь с матерью от портнихи, я увидела, как он выходит из книжной лавки под ручку с Ириной! О, как они улыбались! О! Свет померк. Вот буквально потемнело в глазах. И мгновенно всё сошлось: и тот её заливистый смех в ответ на не слишком весёлые шутки Протопопова, и почему барон хмурился (он, в отличие от меня, быстро всю игру разгадал – хорошо знал свою пассию!), и по какой причине Протопопов там тогда остался. Боже мой! Как заледенела я в тот момент, в какую чёрную бездну сорвалось сердце – не описать. А ещё мама, простая душа, увидела Мишу, крикнула извозчику остановиться, и зовёт: «Михаил Иванович, Михаил Иванович!» Он спутницу свою у лавки оставил, и к нам. Киваю издалека Ирине, она мне в ответ – с милой улыбкой. Миша подходит. Я держу лицо. Держу. Добрый день, ах-ах, прекрасная погода, сюперб, весна-весна. Держу лицо. Мама со смехом пеняет ему, что редко у нас бывает, а я воплю про себя: боооооже, мааааама, не надо, не надо, стыд! Она приглашает его к нам на пасхальный обед, Пасха уж через неделю. Протопопов обещает непременно быть. И при прощании я ловлю его быстрый взгляд и вижу, что Миша понял, что я всё поняла, и он видит, что я понимаю, что он понял. Доля секунды. Как глаза человеческие могут всё это передавать? Непостижимо. А ведь могут.

Казалось, всё уже стало понятно без слов, но вечером вдруг письмо от него. Первое желание – разорвать, но это было бы слишком мелодраматично, а я всяческих драм не люблю, уже говорила. Писал, чтобы я не толковала превратно; с мадемуазель Прозоровой они просто договорились вместе посетить эту новую книжную лавку, должен был и Андрей Сергеевич идти, но слёг с инфлюэнцей. Ах, ну, конечно, конечно!
 
На Пасху к нам Миша не пришёл. По болезни. Нет-нет, это уж была правда, наверное знаю. Прислал мне подарок – премилую рамочку, саморучно выпиленную лобзиком. Думала, отправить письмо с благодарностью, нет? Всё-таки отправила. Но самые общие фразы. И в следующие несколько недель встречались мы с ним крайне редко, да и то случайно, в городе. Шурочка однажды видела его прогуливающимся в парке с Ириной, о чём, конечно, не преминула мне сообщить. Только если хотела насладиться моей реакцией, то не угадала – лицо я держала крепко. А уж что там в душе у меня творилось, про то лишь моя подушка ведает. Если бы не Андрей, совсем бы захандрила. Но он был рядом: со своими стихами, рассказами о новых книгах и всяческих научных курьёзах; водил на прогулки, помогал хоть как-то забыться. Бывала у них в гостях пару раз и зареклась не бывать без крайней необходимости, потому что все эти офицерские шуточки, глупые их разговоры заставляли краснеть и вчуже стыдиться: взрослые люди, а такую ерунду болтают.

Родители не спрашивали, куда Михаил Иванович пропал. Мама иногда посматривала грустно, вздыхала. Что-то понимала женским сердцем.

Как-то раз на бульваре встретили с Андреем его старшую, Ольгу, и она очень мило пригласила меня через пару дней на именины Ирины. У меня будто пузырьки воздуха внутри забурлили – он же там точно будет! Протопопов! Вот она, удача, бон фортюн! Когда ещё объясниться? А объясниться было пора.

В общем, в тот день надела я самое наиновейшее своё визитное платье, в котором он меня ещё не видел, Глаша помогла мне причесаться просто, но рафинэ, и полетела я туда. Не успела войти, как Ольга придралась к цвету моего пояса, да с таким ужасом на лице, словно я живую змею вокруг себя обернула. Тут мне окончательно стало понятно, что в моде она совершенно не разбирается, потому что назвать матовый цвет «зелёным» – ну, я просто не знаю. Матовый – это сине-зелёный, а его сочетание с тем оттенком пепельной розы, гри-де-лень, в ту пору было просто вот последним столичным криком. Хотя откуда это знать унылой гимназической учительнице? У неё все наряды были одного покроя и трёх цветов – синего, серого и коричневого.  

Но, согласитесь, какая беспардонность! Какое право она имела вот так критиковать?! Я понимаю: когда постоянно проводишь время среди гимназисток в коричневых платьях с чёрными фартуками и мрачной военной формы, то любой более-менее радостный и элегантный цвет режет глаз и кажется скандальозным. «На вас зелёный пояс», ну надо же! Вот так накидываться на гостью! С таким ужасом на лице! Это что – бон тон, это воспитанность? Зачем она так, почему? Потому что я оказалась наряднее всех них, включая именинницу? Ну, извините, это было весьма скромное визитное платье, и никого я не собиралась в нём затмевать. Я и так была в смятении перед будущим разговором с Мишей, а тут ещё эта грубость! Слёзы так и готовы были брызнуть. Нет, думаю, Ольга Сергеевна, вряд ли мы с вами подружимся. Про Ирину-то уже всё было понятно.     

Одевались они все безумно скучно. Да особо и не интересовались этим. Пожалуй, кроме Маши, которая, помню, при первом знакомстве чуть ли не с лупой изучила мою шёлковую ализаринового цвета блузу и шафранового оттенка юбку, перехваченную бахромой. Я уж потом поняла, как хотелось ей модных нарядов, но на гимназическое жалованье мужа и отцовскую пенсию не разгуляешься. Да, Маше бы яркое пошлó... Ещё спрашивала меня тогда, как я за лицом ухаживаю. Ничего особенного, говорю: «Греческое» мыло от Брокара, лимонная вода, крем-вита. Кажется, она даже записала. Однако, судя по её постоянным прыщикам, так ничем и не воспользовалась. Насчёт Маши я довольно долго питала надежду, что сойдёмся короче, будем если не подругами, то добрыми приятельницами – всё-таки, обе уже замужние дамы, всегда есть, что обсудить. Но увы.

Впрочем, я о другом сейчас. О том дне. Как я обнаружила, что Протопопова за обедом нет. Только сладкий пирог прислал. Ну, он такой и матери моей на именины присылал, из той же кондитерской, лучшей в городе. И никто о Мише ни слова, а спросить самой было совсем неловко. Не знала, что и думать. Как оказалось, он к тому времени пару недель как с Ириной совсем не виделся. Но выяснилось это потом, когда уже было поздно. Ах, если бы знать. 

Гаснет свет.

Ох. Василий Никифорыч! Эй! Ну, опять вы сцену отключили, а я ж не закончила тут ещё!   

Свет постепенно зажигается.

Благодарствую. Полчасика ещё где-то. Полчасика, говорю! Спасибо.

Так. Тот день. Протопопова нет. Опять глупейшие шутки. И предложение от Андрея – как снег на голову. Я не ждала так скоро, так внезапно. И совершенно ни к чему оно было. Выбрал подходящий момент, нечего сказать. Но куда было деваться? В мыслях пронеслось быстрое: а почему нет, любит, дворянин, генеральский сын, учёный! А Протопопов явно ищет партию повыгоднее, поденежнее – чтобы хороший вклад в базис был, а с меня что взять? И пролепетала «да», будто во сне. Никому пока не сказали. Остаток обеда – как в тумане. Скоро ушла.

На следующий день Андрей приехал к родителям. Мать не обрадовалась – ей Миша был пó сердцу. Сказала только «сама решай». А отцу польстило, что станет генеральским сватом, хоть генерала уже и в живых нет. Андрей тогда с отцом говорил долго: о том, что к осени в Москву вернётся, да как выпишет меня, когда устроится, да о научных своих планах. Он много из курса пропустил, но уверял, что быстро наверстает. К осени, правда, выяснилось, что средств на возвращение к учёбе нет: пенсия за отца Андрею не полагалась, только сёстрам, но что там за деньги? Не для московской жизни, прямо скажем. Они ведь все втроём хотели за братом в Москву вернуться, чтобы он, значит, профессор, а они рядышком. Да куда там. И мои родители мужу никак не могли помочь – дела отца шли всё хуже. Но это всё позднее, а пока я неожиданно для самой себя собиралась замуж за Андрея.

И вот, когда уже родители нас благословили, и сёстры его узнали, и подруги мои, а там и полгорода следом, – пришёл Протопопов. Лица нет. «Это верные новости?» Верные, говорю. «Я никак не предполагал…» А что же вы предполагали, осмелюсь спросить? Общение наше прервали, явно обозначили интерес к новой пассии – чего же вы ожидали? Молчит. Лицо серьёзное, взгляд потерянный. Она, говорит, совсем чужой для меня человек, совсем непонятный, и ничего у нас сложиться не могло. Значит, отвечаю, мне надлежало сидеть и ждать, сложилось бы у вас с ней, или нет? А нынче поздно уже – я помолвлена. Качает головой, в глазах слёзы: «Да, я вижу теперь, что моя глупость дорого мне станет». Смотрю на него, сама чуть не прослезилась. Что же вы наделали, говорю. Что же вы наделали.     

Молчит.

В июне венчались, переехала в дом мужа и его сестёр. В следующем мае уже Бобик родился. Назвали Борисом, в честь деда Андрея с отцовской стороны. Какой это был нежный, тихий ребёнок. Только он и спасал от одиночества, потому что супругу дорогому я очень скоро стала не нужна. Закроется и сидит у себя целыми днями с бумагами. Конечно, он же мечтал о Принцессе Грёзе, а тут земная я, и в талии слегка раздалась. Прихожу – тук-тук, Андрюшанчик, к тебе можно? И так хотелось, чтобы приголубил, чтобы посмотрел тем же взглядом, что раньше. Нет, только скучное лицо. Не удивлюсь, кстати, что не в последнюю очередь под влиянием сестёр он ко мне охладел. И очень быстро поняла я, что в домашних делах он мне не помощник, всё придётся самой – и быт улучшать, и с золовками разные острые вопросы обсуждать, и вообще. Они в этой семье привыкли, что вокруг денщики, что все проблемы как бы сами собой решаются, и после смерти отца совсем всё посыпалось. Я худо-бедно порядок наводила. На мне всё держалось!

Андрей ещё как будто обижался на меня, что выхлопотала ему место в управе. Совсем не хотелось мне обращаться к Протопопову, а что делать? Переезд в Москву и возвращение в университет отложились теперь, после ребёнка, на совершенно неопределённый срок, а жить на что-то надо. Не на телеграф же Андрею идти вместе с Ириной – всё-таки почти законченный университетский курс за плечами. Протопопов принял меня тогда тепло, без фамильярности, серьёзно выслушал, обещал помочь. И помог очень скоро – получил Андрей место. И, как я уже говорила, невзлюбил Мишу. В благодарность, так сказать. Всё считал себя выше и лучше. Почему же, позвольте спросить? По праву рождения, что ли? Ну, гордись этим, раз больше нечем. А ведь позднее Протопопов также по моей якобы ненароком озвученной просьбе помог Ирине получить место в городской управе, да и назначение Ольги директрисой гимназии – как, святым духом устроилось, что ли? И они принимали это всё, принимали, но терпеть Протопопова не могли. Чудесно!    

Так и жили. Дома никакой помощи мне ни в чём, ни от кого. Вот было у Бобика три тётки – и что, думаете, хоть одна любила его? Хоть как-то заботилась, помогала мне? Может быть, спросила хоть раз хоть одна, не прогуляться ли с коляской? И не за три версты куда-то, а вот – ходи себе по аллее у дома! Нет. Или как я попросила тогда не пускать этих злосчастных ряженых, потому что у Бобика жар – что там Ирина фыркнула? «Подумаешь, Бобик нездоров!» Так о семимесячном младенце! Родном племяннике! Я была за дверью, слышала. Вот как это назвать? Ненавидишь меня – и на здоровье, не переломлюсь, хотя вот тоже вопрос: а за что ненавидишь-то? Хорошо, ненавидь, ладно. Но малыш, малыш-то чем виноват? Инфантильные, эгоистичные, злые пустоцветы!     
   
Именно в тот вечер, в тот момент я окончательно поняла, что ничего общего у меня с этими людьми быть не может. Никогда, ни за что. Пусть, решила я, остаются у них эти бесконечные, глупые, трескучие разговоры ни о чём, а у меня будет жизнь, будет счастье! И пусть хоть одна из этих злыдней посмеет хоть как-то меня и детей моих заесть. Пусть только попробует.

А позже тем же вечером увидела я святого ангела Ирину чуть ли не в объятиях того страшного штабс-капитана. Он будто совсем не в себе был, а она так смутилась, едва я вошла. Ах, думаю, милая ты наша невинная красавица. Ну, дело житейское, всем любви хочется. И тут внезапно докладывают о Протопопове – зовёт кататься. Мы с тех пор, как он Андрею с местом помог, общались изредка, приятельски, а тут вдруг кататься, да на ночь глядя. Я, было, хотела отказать, но взглянула на Ирину, вспомнила того всклокоченного Солёного рядом с ней, и думаю: а почему нет, чёрт возьми? Почему не прокатиться, чёрт возьми, с Протопоповым? На тройке, чёрт возьми! Не я ли вот только полчаса назад поклялась себе, что будет у меня жизнь и счастье, а не это прозоровское прозябание?

И, конечно, не смогла удержаться, чтобы не сказать Ирине, кто там приехал и куда меня зовёт. Просто чтобы на лицо её посмотреть. Они думали, что я не могу укусить в ответ? Ха! Так что оставайся ты, голубушка, в этом пустом тёмном доме, а я – кататься! С тем, за кого могла бы замуж выйти, если бы не ты со своим глупым тщеславным жеманством! Ты, может, и за Солёного была бы рада, только вот он ниже по происхождению и фамилия дурацкая, да?

Всё, кататься!
   
Музыка, тройка, смех.

И, знаете, жизнь с того дня пошла гораздо лучше. Все эти завистливые шпильки золовок, глупые разговоры и шутки офицеров, невнимание мужа – всё это перестало меня обижать. А сколько слёз раньше лила. Миша будто каким-то чутьём угадал, что мне нужна подмога, и оказался рядом. И очень долгое время общались мы вполне невинно, как бы кто ни злословил. В отличие от той же Маши, я предлогов для пересудов не давала. А она со своим пошляком-подполковником чуть не отправила на тот свет его жену, которую он уже и так превратил едва ли не в безумицу! Наверняка в каждом городе, где служил, находил себе вот такую Машу, готовую его витийства слушать. А жена, значит, сиди себе, смотри, и не смей истерить. Прекрасно устроился! Хотя Машу я могла понять: судя по их рассказам о житье в отцовском доме, тот порядками был чуть ли не суровее казармы, так что куда угодно сбежишь – хоть замуж в восемнадцать лет, хоть пешком за тридевять земель. И сбежала замуж, да только не за своего человека. Вот и начались после шатания. Так и дошаталась до самоубийства.

Нет, я нисколько не злорадствовала в тот день, когда полк уходил, и у Ирины с Машей всё рухнуло. Я, напротив, очень хотела, чтобы Ирина, наконец, вышла замуж и тоже съехала, как уже съехала Ольга. Так почему ей не выйти за этого глупого Тузенбаха? Я была только «за». Главное, навсегда с ней распрощаться. Он, конечно, любил не её, а свою любовь к ней, да ещё то, как она в унисон с ним рассуждает о счастье труда и светлом грядущем, ничего не понимая ни в том, ни в другом. Однако не сложилось, и пришлось ей пока остаться.

Я, впрочем, не слишком во все эти их любовные перипетии погружалась – хватало собственных забот. И свадьбы подружек, и крестины их детей, и театральные премьеры, и попечительские общества, и ведение дома – да мало ли дел, когда живёшь, а не страдаешь о несбыточном. И Софочка родилась.

Молчит. В глубине сцены мужчина провозит в колясочке спящего ребенка.

Вот так начинаешь вспоминать – какое всё-таки хорошее было время. Столько удивительного творилось вокруг, и с каждым днём всё больше. Первые автомобили в городе появились – чудо. В девятьсот втором на улицах электроосвещение ввели – чудо. Потом синематограф – вообще чудо невиданное! Электротеатр «Одеон», «Театр Парижского  биоскопа», «Иллюзион» Павлова… Всё время что-то интересное происходило. Яблочкина на гастроли приезжала, потом Комиссаржевская, потом Петипа, прочих и не упомнишь уже – я на всех ходила, всех видела. Выставки, концерты. Велодром, ипподром… Всё время строилось что-то, открывалось, расширялось. Так бурлила жизнь! И вот зачем, зачем кому-то было тогда вкладывать в уста тому несчастному барону пророчества о надвигающейся громаде и сильной буре, а моему Андрею – рассуждения, как дети его будут свободны от квасу и гуся с капустой? О, да, Андрюша, ты голода в двадцать первом уже не застал – а с каким удовольствием я бы посмотрела, нравится ли тебе такая диэта! Тогда ведь почти всё продать пришлось: и любимую эгретку, с которой когда-то Принцессой Грёзой была, и прочие немудрящие мои украшения, и кучу одежды, что по сундукам лежала. Помню, достала то розовое платье с зелёным, как Ольга его назвала, пояском, приложила к себе перед зеркалом, да как нахлынул тот день двадцатилетней давности: мои растрёпанные чувства по поводу Миши, предложение Андрея, все его сёстры за столом… Господи, думаю, да было ли то, что было дальше? А может, я по-прежнему где-то там, девятнадцатилетняя, в своей комнате, надеваю это платье оттенка пыльной розы, и делаю причёску, чтобы ехать к Прозоровым для объяснения с Мишей? И хочется закричать той себе: не езди, дурочка, не надо! Ну почему должно было быть так, а не иначе? Кто всё это придумал?!          

Да, ведь вот кто-то придумал это, все эти мечты о грядущих бурях, а потом умер, скажем, от чахотки, в каком-нибудь девятьсот четвёртом году на каком-нибудь немецком курорте – очень удачно! И бросил нас тут, и не увидел, как это всё, в минуту праздности им сочинённое, прорастает, всходы даёт. Не увидел, что тут у нас в девятьсот пятом творилось, например. В какой разнос Маша тогда пошла, бегая со всякими прокламациями, – так, что бедного её доброго мужа в полицию таскали и из лучшей гимназии попросили. Ну, зато Ирина, наконец, нашла среди этих себе одного… с книжками. Обрела единомышленника. На четыре года младше. По заграницам с ним помоталась, теперь вот в Москве. Сбылась мечта. Её книжник руководит там чем-то. Наркомдор? Наркомдур? Наркомад?

И чёрт бы с ней, но ведь Соне голову забила! Намедни письмо от неё получила – половину слов не понять: какие-то главлиты, главрепеткомы, съезды, слёты… Ах, Софочка была прелестной малюткой. Сейчас-то уже совсем взрослая барышня, в двадцать семь ещё не замужем, и коротко подстриглась, и ненавидит меня, кажется, зато свою тётку Иру очень любит – в честь неё волосы и обкорнала. Вот так Ирина мне мстит. Когда в прошлом году арестовали мужа моей Аси, та прибежала в слезах, просила с Ириной связаться, похлопотать – может, через супруга этого руководящего как-то помочь. А я смеюсь: Бог с тобой, милая, эта женщина меня всю жизнь ненавидит. Как бы хуже не вышло. Да и вообще я с ней не общалась с тех пор, как она в девятьсот шестом со своим революционэром сначала в Екатеринбург уехала, а потом в Европу бежала. А пропó – может, наконец-то и итальянский её выстраданный пригодился. Андрей, пока был жив, какую-то переписку поддерживал, а после только Соня от тётки весточки получала. Вот к той в Москву и уехала восемь лет назад – навстречу новой жизни, как она выразилась. Помню, зачитала мне как-то пассаж из Ирининого письма: что-то там «в этой затхлой провинциальной косности погибнут все твои лучшие порывы и лучшие годы, надо решительно рвать с тем тёмным царством, в котором столь уютно жить твоей матери и её окружению». Ах ты, Боже мой, думаю, сколько лет прошло, а органчик крутится всё тот же. Стыдно, право слово. Ничуть не поумнела.  

А сама я – поумнела ли? Может быть, всё-таки стоило тогда, в шестнадцатом, выйти за Протопопова, когда жена его от инфлюэнцы умерла?.. Он уже несколько лет занимал прекрасную должность в губернском правлении, шёл всё вверх и вверх. Но со дня смерти Андрея от удара всего год прошёл, я только привыкла жить одна, да и понравилось, честно говоря – сама себе хозяйка. Миша не настаивал, просто всегда где-то рядом был, как все годы. В восемнадцатом, когда уезжал, звал с собой – давай вместе. А я выхаживала Ольгу, она с тифом лежала – как бросишь? Но главное, Бобик был на фронте, разве я могла уехать? Ох, он не любил, когда я его «Бобиком» называла, как в детстве, – прости, милый, прости. Боречка мой. Как бы я уехала? Сын вернётся, а матери нет? Разве можно. Так Протопопов и отправился в Крым один. И не знаю, доехал ли туда, и где сейчас. Я всё Бореньку ждала. А в двадцать втором получила какой-то чудо-оказией письмо из Шанхая, от Павлуши фон Ольбриха, гимназического товарища Бори. Они, оказывается, при отступлении встретились и далее уж были вместе. Так и узнала, что погиб мой Бобик на Байкале, в феврале двадцатого. Сколько тысяч их тогда на том ледяном пути легло, жутко и подумать. Как я умоляла его остаться дома, дома, не надо никуда. Волосики мои шёлковые. Боречка мой.

Молчит, отвернувшись.

А Протопопов молодец, что уехал. А то сейчас, как бывший член губернской управы, был бы лишенцем бесправным, а это разве жизнь? Так что пусть лучше где-то там. Хоть и без меня. Когда заснуть не могу, думаю о нём, и загадываю, чтобы всё у него было хорошо. И у Сонечки. А больше-то и не осталось у меня никого.

Наталия Ивановна встаёт, разминает затёкшую поясницу. 

Насколько легче жилось бы сейчас, в пятьдесят лет, ежели б вся память о юности стёрлась. Но куда там. Так вот присядешь передохнуть ненадолго, да как начнёшь вспоминать. Нужно заканчивать, а то, того гляди, Никифорыч опять тут свет выключит.

Оглядывает зал.

Вон в той четвёртой ложе сидела я тогда, когда этих трёх раскрасавиц впервые увидела. Смешно. Знать бы, как всё обернётся.

Наступило, девоньки, ваше грядущее. Столько вздора вы про него болтали. Но всё-таки прав оказался тот бедный глупый барон, когда говорил, что через тридцать лет работать будет каждый. Это да. Это сбылось.

Наталия Ивановна подходит к цинковому ведру, стоящему в стороне, достаёт оттуда большую тряпку, отжимает. Поднимает лежащую на полу швабру, наматывает тряпку, моет пол.

Каждый будет работать! Каждый!





_________________________________________

Об авторе: НАТАЛИЯ МОШИНА

Дебютировала в 2004 году на фестивале современной драматургии «Любимовка» (Москва). Пьесы публиковались в разные годы в журнале «Современная драматургия», были поставлены во многих российских и нескольких зарубежных театрах. Лауреат Всероссийского конкурса современной драматургии им. А. М. Володина (Санкт-Петербург, 2009), призёр Международного конкурса современной драматургии «Свободный театр» (Минск, 2005), драматургического конкурса Фестиваля современного театра и кино «Текстура» (Москва/Пермь, 2010); дипломант конкурса «Исходное событие - XXI век» (Москва, 2018). Участник драматургического семинара лондонского театра «Royal Court» (Москва, 2004), проекта «Живому театру – живого автора» (фестиваль «Любимовка» совместно с БДТ им. Г. А. Товстоногова, Санкт-Петербург, 2008), проекта «Американская пьеса по-русски» (фестиваль «Любимовка» совместно с нью-йоркским Центром развития пьесы LARK, Москва, 2011), проекта «Книжные крылья/Book Wings» (Московский Художественный театр им. А. П. Чехова совместно с Университетом Айовы (США), 2012-2013). В качестве эксперта сотрудничает с Центром драматургии и режиссуры Республики Башкортостан. Автор сценария фильма «Потерянный остров» (по мотивам пьесы "Остров Рикоту", режиссёр Денис Силяков, 2019.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
4 469
Опубликовано 31 май 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ