Олег Михайлов. КРАСНАЯ КОМНАТА

(Городская легенда в двух действиях)


Действующие лица

ГОРОДЕЦКИЙ — приезжий
ОСИПЫЧ — сталкер
АНТОНИДА — его дочь
СОБИНИН — жених Антониды, полицейский
ИВАН — начальник городской полиции
МИЛА — жена Ивана
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА — соседка, понятая
ДЯДЯ САША — сосед, понятой
ПОЛЯК
КРАСНАЯ ЖЕНЩИНА



Действие происходит в городе К.

Город, городок, городишко…
Если так разобраться, то и не город это вовсе, а большая деревня.
Из достопримечательностей здесь пара-тройка храмов и огромная меловая пещера, неизвестно когда и кем вырубленная в Сахарной горе. 
Город стоит в излучине двух речек, названия которых вам мало что скажут. Но мне здесь всё известно и знакомо. Родные места, можно сказать. Вот Первомайская улица, вот знаменитая Первая школа. До революции школа была церковно-приходской и располагалась рядом с Воскресенским храмом. После революции, когда Бога запретили, в храме устроили спортзал, предварительно закрасив лики святых. 
В наше время школа прославилась тем, что двое одноклассников задушили третьего в попытке вызвать «собачий кайф». Ну, это когда человека слегка придушивают, у него кружится голова и он видит разные цветные картинки. Очень опасная забава. Стоит немного сильнее надавить — и вот уже у вас на руках покойник. Это и случилось с пацанами. Дело было на перемене, они решили, что их товарищ просто отключился. И придурки не нашли ничего лучшего, как усадить мертвеца за парту. Пятнадцать минут шел урок, пока учительница не заметила «спящего» ученика и не попыталась его разбудить. Она даже шутила: мол, устал парень, всю ночь задачки решал, давай, просыпайся, отвечай урок. А он в это время уже держал ответ перед Богом. 
Обогнем школу и храм — пройдем чуть дальше. Вот Дачная улица. Никаких дач здесь отродясь не бывало, просто деревянные домики с садами и огородами. Частный сектор. Дачная улица довольно длинная, упирается она прямо в реку. Но мы так далеко ходить не станем, свернем в первый же проулок. Сюда-то нам и надо. Домов здесь немного, но за каждым окошком люди и их судьбы. И про каждого можно рассказать кучу историй. Иногда веселых, но чаще — не очень. 
Вот в этом доме с синими ставнями жила баба Маруся. Много лет назад её сын служил на подводной лодке. И как-то вечером услышала она стук в дверь. Пошла открывать, а за порогом стоит её сын, который как раз в это время должен был находиться в море. Баба Маруся, не будь дура, дверь-то захлопнула, бросилась к иконам и стала молиться. А стук усилился. И стучали уже не только в дверь, но и по всем стенам, в окна и даже по крыше. Крепко молилась в ту ночь баба Маруся. К утру её все-таки сморило. Проснувшись, она обнаружила, что руки у неё все в глубоких порезах, хотя крови на них ни капли не было.  Рассказывая эту историю, баба Маруся всегда охотно демонстрировала мне шрамы на ладонях. Мне становилось ее жалко, и я даже, случалось, плакал. Хотя, по рассказам отца (того самого подводника) прекрасно знал, что это она еще девчонкой, сразу после войны, упала в обморок от тяжелой работы в поле на стальные зубья бороны. Но мне больше нравилась история бабушки. После этого сказочница вручала мне в руки тяпку и отправляла на огород — окучивать картошку. Или находила единственному внуку какую-нибудь другую работу. 
За домом бабы Маруси сейчас пустырь. Раньше там тоже дом стоял, но он долго простоял заброшенным и его растащили на дрова соседи. Про дом этот рассказывали историю, что купил его один парень, чтобы привести сюда молодую жену. Во время свадьбы он с гостями так запил, что не заметил, как невеста прямо в подвенечном платье зачем-то спустилась к реке и утонула. Хватились её только на третий день — вот как крепко забухали. Труп нашли через неделю, его к берегу прибило. Только почему-то не вниз по теченью, а наоборот — выше. Прямо возле Сахарной горы. Так никто и не дознался, что тогда на свадьбе произошло. А жених потом по пьянке зарезал человека и его посадили. 
В следующем доме жил дядя Саша Одинчик. Одинчик — это в смысле один «чик» ножом или сабелькой и всё, каюк человеку. Старинная фамилия, «разбойничья». Но все соседи звали дядю Сашу просто Говно. Очень не любили его за вредный характер. Все, кроме меня. Однажды, когда я возвращался домой из магазина, за мной увязались взрослые пацаны. И вот только они прижали меня к забору, только начали трясти деньги, как послышался собачий лай. Да такой злобный и яростный, что обидчики мои замерли на месте. После этого из-за забора раздался крик дяди Саши, который пообещал немедленно спустить собаку, если меня не оставят в покое. Парни убежали. До сих пор не понимаю, как дяде Саше, никогда не державшему собак, удалось так правдоподобно лаять. 
Дальше начинаются владения тётки Валентины. Дом у нее большой, а сад просто огромный. Сколько себя помню, каждое лето в доме тетки Валентины жили постояльцы. Иногда их набивалось столько, что самой ей негде было ночевать. И тогда она, закончив вечером хлопотать по хозяйству, вброд уходила на другой берег речки и на ночь разбивала палатку прямо посреди Горсада. А утром возвращалась обратно. Ночевать у себя в саду она почему-то не хотела. Видимо, жалко было вбивать колышки в свою землю. Жадная была тётка. 
Наискосок от дома тётки Валентины стоят двухэтажные хоромы начальника городской полиции Ивана Макарова. Он мой ровесник, в детстве мы дружили. С ним и еще одним парнишкой — Пашкой Одинчиком, сыном дяди Саши. А когда выросли, то почти не общались. Да и после смерти бабушки Маруси на Дачную улицу я не приезжал.  
Последний дом, стоящий возле самой реки, принадлежал Осипычу — главному знатоку здешних подземелий. Поговаривали, что он знал тайные ходы в те части пещеры, что считались засыпанными. К нему обращались все, кто приезжал в город в надежде получить острых ощущений от спуска под землю. 
История, которую я хочу вам рассказать, произошла несколько лет назад. И несмотря на то, что никто из её участников не выжил, обитатели Дачной улицы делятся ею охотно, каждый раз украшая рассказ новыми красочными подробностями. 
Вот эта история. 


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Обыск.
Летний вечер. 
Окна в доме Осипыча закрыты. 
Всё присутствующие «подыхают» от жары.

ИВАН. И правда, окно бы открыли, что ли. Слышь, Антонида?
АНТОНИДА. Комары с речки налетят, заедят ночью. Заканчивайте уже.
ИВАН. Протокол допишу — тогда уйдем. (Утирает пот.) Черт, чернила расплываются… Дядь Саш, как твоя фамилия? Ничо уже не соображаю…
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Говно его фамилия. Санька Говно.
ДЯДЯ САША. Я тебя трогал? Трогал, а?! Тогда ты — Говниха. (Ивану.) Одинчики мы.
ИВАН (пишет). А, точно. Прости.  
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Он-то, может, и Одинчик. Да только я — Печекладова.
ДЯДЯ САША. Скажите, пожалуйста, ца-ца какая.
ИВАН. Так как писать?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Как в паспорте. Валентина Борисовна Печекладова. Проживаю по адресу: улица Дачная, дом…
ИВАН. Да помню я. (Пишет.)
АНТОНИДА. Мне шурум-бурум ваш до утра прибирать?
ИВАН. Щас уйдем.
ГОРОДЕЦКИЙ. Неправильно всё это.
ИВАН. Неправильно было допускать вас в дом подозреваемого. Вы не должны здесь находиться.
ГОРОДЕЦКИЙ. Почему?
ИВАН. Вы заинтересованное лицо. Могли что-нибудь подкинуть.
ГОРОДЕЦКИЙ. Ну я же не подкинул.
ИВАН. Чем вы не довольны?
ГОРОДЕЦКИЙ. Вы начальник милиции, сделайте хоть что-нибудь!
ИВАН. У нас теперь полиция.
ГОРОДЕЦКИЙ. Не важно.
ИВАН. Вы добились обыска. Я его провел. Чего еще?
ГОРОДЕЦКИЙ. Не знаю. Только неправильно это.

Иван встает, собирает бумаги.

ИВАН. Пишите жалобу.
ГОРОДЕЦКИЙ. Стойте! Вы печь не осмотрели.
ДЯДЯ САША. Видал, Осипыч?! Он печь ломать хочет. Шустрый!

Осипыч (хозяин дома) не откликается. Кажется, он вообще не реагирует на происходящее. Сидит себе на табурете и сидит, будто обыск его не касается.

АНТОНИДА. Пусть только попробует. И на него управу найдем.
ИВАН. Понятые, подпишите протокол.
ГОРОДЕЦКИЙ. В подвал, вы в подвал не спускались. У него еще гараж есть.
ИВАН. У меня тоже гараж есть. И что с того?
ГОРОДЕЦКИЙ. Где-то должен быть вход в пещеру. Ищите!

Антонида, словно бы ожидая этих слов, выхватывает какую-то смятую бумажку. 

АНТОНИДА (Городецкому). Вход тебе?! А вот! Читай! Документ!
ИВАН. Эт чего такое? (Берет бумагу.)
АНТОНИДА. Акт!  При советской власти еще все лазы и провалы заделали. Весь огород нам бетоном залили, до сих пор не растет ничего. Нету здесь никаких пещер!
ИВАН (читает). Надо же… Еще бати моего подпись.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Хороший был человек, царствие ему Небесное.
ДЯДЯ САША. Какой же это год-то? Дай Бог памяти…
АНТОНИДА. Девяносто первый.
ИВАН (Городецкому). Вот. Документ. С печатью.
ГОРОДЕЦКИЙ. Это ничего не меняет.
ИВАН. Очень даже меняет. Я скорее поверю, что сын ваш утонул. Здесь это часто случается. Купаться полез и утоп. А вещички потом местные растащили. Так что ждать надо, когда тело всплывет.
ДЯДЯ САША. Вот это запросто. Наши могут. С превеликим удовольствием. Помню, дядька мой утоп. Пошел сполоснуться и с концами. Искали, искали — не нашли. А я малой еще был, начал свои поиски делать. Каждый день под мостом на Первомайской раздевался, одёжу за камушек прятал, и плавал себе вниз. Сперва по одному берегу, потом по другому. В один день возвращаюсь, а одёжи нет. Стибрили. Такой народ.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак это когда было-то? Еще при царе Горохе.
ДЯДЯ САША. А не принципиально. Народ — он всегда одинаковый. Или вот еще случай был, когда Ванькина сестра утопла…
ИВАН. Так. Захлопнись. Устроил тут вечер воспоминаний.
ДЯДЯ САША. Да я чего, я ничего…
ИВАН. Вот и молчи.

Из коридора слышен крик, грохот.
В комнату вваливается молодой полицейский. С ужасом смотрит на свои руки, они испачканы чем-то красным, очень похожим на кровь.
 Полицейский тихонечко подвывает от страха. 
Пауза.

АНТОНИДА. Чего блажишь? Глина это. Красная глина. Отец для соседки приносит, она поделками увлекается. На-ка вот тряпку, вытрись.
СОБИНИН. В ящике зашебуршало, думал — кошка. Я руки-то засунул…
АНТОНИДА. Нету у нас кошек. (Вытирает Собинину руки.)
ИВАН. Рукосуй ты у нас, оказывается, Собинин.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да дурак какой-то. Напугал до усёру.
СОБИНИН (оглядываясь). Так чего? Всё, что ли, товарищ капитан?
ИВАН. Да всё, всё. Понятые, подписывайте.

Городецкий преграждает понятым дорогу к столу.

ГОРОДЕЦКИЙ. Не подписывайте!
ИВАН. Гражданин Городецкий, вы мешаете следственным действиям.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак подписывать?
ИВАН. И побыстрее. Сваримся здесь.
ДЯДЯ САША. Давно пора. Пивка бы сейчас холодненького.  
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Тебе лишь бы нажраться!
ДЯДЯ САША. Не гавкай, паскуда!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Все слышали? Требую занести в протокол!
ДЯДЯ САША.  Я те занесу!.. Я те щас так занесу — мало не покажется!
ГОРОДЕЦКИЙ. Люди! Вы что творите?! Как вы можете?! Посмотрите на него!

Все присутствующие смотрят на Осипыча, который всё это время недвижно, как изваяние, сидел на табурете. Самое время приглядеться к нему, потому что с остальными (ну, кроме, быть может, Городецкого) всё более-менее понятно. Пожалуй, самое важное то, что Осипыч всегда молчит. Молчание это вынужденное, ему есть причина, но именно этот факт наложил на его лицо неизгладимый отпечаток. Глядя на Осипыча никогда нельзя угадать, о чем он в данным момент думает. Его лицо вообще никогда и ничего не выражает.

ГОРОДЕЦКИЙ. Он же смеется над нами! Надо мной смеётся! Он Петю моего… Невинную душу…

Городецкий подбегает к божнице, отталкивает Антониду, снимает икону. 
Идет к Осипычу.

ГОРОДЕЦКИЙ. На иконе клянись! Перед богом отвечай, что с мальчиком  сделал!
ИВАН (Городецкому). Эй, уважаемый! Эт не дело!

В тот момент, когда Городецкий отвлекся на окрик Ивана, Осипыч встает, идет к ковру, на котором висит ружье, берет его в руки. 
Наставляет оружие на Городецкого. 

ДЯДЯ САША. Осипыч, ты чо?! Сдурел?!

Городецкий подходит к Осипычу, грудь его упирается прямо в дуло ружья. 

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА.  Свят, свят… Борони бог!
ГОРОДЕЦКИЙ. Ну?! Стреляй!
ИВАН (спокойно). Оно не заряжено. (Подходит к Осипычу.) Отдай ружье. Войди в положение. Видишь, плохо человеку. Нервы сдают.
АНТОНИДА. А у нас значит стальные канаты вместо нервов. Так, что ли?
ИВАН. Антонида, уведи отца.
АНТОНИДА. И уведу. Только от стыда куда уйдешь? На весь город нас ославили.

Антонида забирает у Осипыча ружье, передает его Ивану. 

ИВАН. Никто вас убийцами не считает…
ДЯДЯ САША. Осипыч, мы с тобой!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Молчи лучше, Санька!
ИВАН. …Кроме гражданина Городецкого. Но и его понять можно.
АНТОНИДА. Всех понимать — сердца не хватит.
ГОРОДЕЦКИЙ. Да нет у вас сердца. Камни в груди носите.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ой, какое горе, какое горе…
ДЯДЯ САША. У-у-у, запричитала… Заплачь еще, крокодилица!
ИВАН. Так, все на выход. На дворе протокол подпишете. (Городецкому.) И вы, уважаемый, давайте на улку. (Антониде.) Ружье я изымаю. Приходи завтра за распиской.
АНТОНИДА. Делайте, что хотите.

Уходят.
Антонида идет к окну, наблюдает, как непрошенные гости уходят за ограду. 

АНТОНИДА (отцу). А смешно, если б они взаправду печку сломали.

Осипыч молчит.
Антонида распахивает окна. Потом начинает собирать вещи, вытащенные из шкафов и сундуков во время обыска. Осипыч присоединяется к ней.
В дом крадучись возвращается тетка Валентина. Кажется, Антонида и Осипыч даже не замечают её присутствия. Осмелев, тетка Валентина начинает рыться в куче женской одежды. Ей никто не препятствует. 

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ванька-то хоть предупредил, что с обыском придет?
АНТОНИДА. Так ведь нет у нас ничего.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Умные вы, попрятали всё.
АНТОНИДА. Ты к чему это, тетка Валентина?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА (примеряя полушалок). Это чей же такой?
АНТОНИДА (не сразу). Матери. Отцов подарок.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак она ж такое не носила.
АНТОНИДА. Потому и остался.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Хорошая вещь, добрая. Мне б такой. А то ночи нынче студёные.
АНТОНИДА. Да где же? Жарища вон какая.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак я ведь старая уже, в могиле одной ногой, вот и мёрзну. Глаз один не видит совсем, другой чуть-чуть, ножки не ходят, ручки не грабастают. Я просыпаюсь и думаю: как я жива ещё? И каждый день удивляюсь, что просыпаюсь живой... (Вздыхает.) Дак я возьму полушалок-то? Носить его буду, поминать сестру. Она девчонкой-то, бывало, всем со мной делилась.
АНТОНИДА. Горазда же ты, тетка Валентина, побираться.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Побираться? Ты, девка, говори да не заговаривайся. А то ведь я тоже однажды не смолчу.
АНТОНИДА. Да не стращай. Пуганые.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. А вот и посмотрим, поглядим. Каждый от меня получит. Каждый! (Осипычу.) Не зыркай, не зыркай, идол безобразный. Ты по гроб жизни со мной не расплатишься.
АНТОНИДА. Да подавись. Забирай и уходи.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. И это тоже беру. (Забирает еще что-то из вещей.) Не обеднеете. (Уходит.)
АНТОНИДА. Удавила бы. Голыми руками.
ДЯДЯ САША (с улицы). Эй, соседи! На пиво не подкинете?

Осипыч идет к окну, в которое смотрит в сторону дома дяди Саши, закрывает его. 

АНТОНИДА. Надоело, надоело всё… (Плачет.)

Осипыч неловко обнимает дочь, гладит её по голове. Антонида успокаивается.
Темнота. 

В пещере.
Темнота.
Голос.

ПЕТЯ. … Папа! И я очень тебя прошу, ни в коем случае не обижай Вику. Она ни в чем не виновата. Это я сам виноват, что мы поссорились. Ну, знаешь ведь, как в жизни бывает. Она психанула, я психанул. Она уехала с Богданом, а я остался. Сам остался, понимаешь? И в пещеру эту я тоже сам полез. Блять, как не хочется здесь умирать!.. Если меня не найдут…

Тишина.
Шорохи.

Эй! Я здесь! Я внизу! Помогите мне! На помощь!

В темноте раздаются подряд два выстрела. Затем еще один.
И все смолкает. 

Взятка.

Гудит вентилятор.
Антонида смотрит на экран мобильного телефона.
Из динамиков доносятся подряд два выстрела. Затем еще один.

АНТОНИДА. Ничего не понимаю. Почему он сам-то его не добил?
ИВАН. А я откуда знаю? Прихожу, а этот в колодце. Живой. Что мне оставалось?
АНТОНИДА. А тело ты куда дел?
ИВАН. Там оставил. За гильзами только спустился, они ж от табельного… Заодно телефон захватил. Он там много интересного наговорил.
АНТОНИДА. Только телефон взял?
ИВАН. Карту еще. Банковскую. Все остальное оставил.
АНТОНИДА. И много там?
ИВАН. Где?
АНТОНИДА. Да на карте.
ИВАН. Глазки-то сразу загорелись, да?
АНТОНИДА. Так сколько?
ИВАН. Вот ты и проверь. (Подает Антониде банковскую карту.)
АНТОНИДА. Я?
ИВАН. А кто? Я не собираюсь в одиночку за отцом твоим говно убирать. Вот щас выйдешь отсюда и давай куда-нибудь…
АНТОНИДА. В смысле? Куда?
ИВАН. Да хоть в Ростов.
АНТОНИДА. Так далеко же.
ИВАН. И очень хорошо, что далеко. Чем дальше отсюда — тем лучше.
АНТОНИДА. Жарища такая.
ИВАН. Ничего, не сахарная. (Пишет что-то на листке бумаги.) Вот тебе пин-код, он в телефоне был. Карту обратно не вези, сразу разломай и выброси. И вот еще… Платком как-нибудь замотайся, когда к банкомату пойдешь. Или кепку надень.
АНТОНИДА. Зачем?
ИВАН. Там камеры, дура. Хочешь, чтоб опознали?
АНТОНИДА. Ничего я не хочу. Не поеду. Тебе надо — ты и езжай.
ИВАН. Мне? Мне надо?! Мне это всё нахер не упало, ясно тебе?!
АНТОНИДА. Не ори. Сам в пещеру полез, никто тебя не заставлял. А теперь нас винишь. Крайних нашел?
ИВАН. Ты, Антонида, лучше не зли меня.
АНТОНИДА. А то что? В камеру посадишь? Чтоб я ребеночка твоего в тюремной больничке родила?
ИВАН. Не начинай.
АНТОНИДА. А чего? Ты сам первый начал. Только сидеть мы все вместе будем. Не отмажешься.
ИВАН. Удавил бы тебя, гадина.
АНТОНИДА. Ладно, не ной. Смотаюсь в Ростов. Отцу только скажу. Или сам к нему вечерком загляни. Обижается на тебя старик. Мог бы и предупредить, что с обыском придёте.
ИВАН. Да не мог, не мог я предупредить, как ты не понимаешь!
АНТОНИДА. Ну, не мог и не мог. Всё равно зайди к нему.
ИВАН. Вы вообще в своем уме? Соображаете хоть немного? Городецкий у Валентины квартирует, за домом вашим с утра до ночи пасёт. А вы хотите, чтобы я к подозреваемому на огонёк заглянул? Чайку пошвыркать? Может, мне сразу Городецкому рассказать, что Осипыч мне вместо отца был? А еще лучше сразу явку с повинной накатать, а? Как тебе?
АНТОНИДА. Шила в мешке не утаишь.
ИВАН. Вот поэтому убирать за вами дерьмо я больше не буду.  Хватит. Это был последний раз. А дальше — сами.
АНТОНИДА. И на том спасибо. На свадьбу-то придешь?
ИВАН. Далась вам эта свадьба. Куда спешите?
АНТОНИДА. Отец торопит. Чует правду.
ИВАН. Да ладно, о нас-то он ведь не догадывается.
АНТОНИДА. Как знать, Ваня, что у него в голове. (Гладит себя по животу.) Только грех мой скоро видно будет.
ИВАН. Ну не могу я с Милкой развестись. Не могу! Сколько раз тебе говорить.
АНТОНИДА. Неволить тебя никто не собирается. Только интересно мне, чем эта сирота зареченская тебя приворожила. Ни кожи, ни рожи, без смеха не взглянешь. К тому же — чокнутая!
ИВАН. Брось. Вы ведь дружили в школе.
АНТОНИДА. Раздружились. (Усмехается.) Собинин уже имя ребенку придумывает. Думает, сын у него будет.
ИВАН. А сама кого хочешь? Мальчика или девочку?
АНТОНИДА. Всё равно, Ваня. Лишь бы на тебя походил.
ИВАН. Погубишь ты меня, Антонида.

Антонида  встает. 

АНТОНИДА. Можно, я телефон возьму?
ИВАН. Дура! Это ж улика!
АНТОНИДА. Хачам каким-нибудь в Ростове толкну, всё копеечка в дом.
ИВАН (подумав). Только сотри там всё. Справишься?
АНТОНИДА. Ты уж чего-то совсем за дуру меня держишь. (Берет телефон.)
ИВАН. Так ты дура и есть.
АНТОНИДА. Вот и поговорили.

Антонида уходит, в дверях сталкивается с Городецким. 

ГОРОДЕЦКИЙ. Можно? (Входит в кабинет Ивана.)
ИВАН. Вы ко мне? Опять?
ГОРОДЕЦКИЙ. Я знаю, что вы мне не рады.
ИВАН. Так я не в лотерею выиграл, а вы не деньги мне принесли, чего радоваться-то.

Пауза.

ГОРОДЕЦКИЙ. А что если деньги?
ИВАН. Ну! Да неужели?!
ГОРОДЕЦКИЙ. Я… у меня есть, я продал дачу. Если надо будет — ещё достану. 
ИВАН. Чего достанете? Денег?
ГОРОДЕЦКИЙ. Вы только скажите, я принесу. Сниму с карты и принесу.

Молчание. 

ИВАН. Знаете, я ведь никогда не хотел стать милиционером.
ГОРОДЕЦКИЙ. Я…я не понимаю.
ИВАН. Там внизу, на вахте, где дежурный сидит, там портреты висят. Видели, наверное?
ГОРОДЕЦКИЙ. Не обратил внимания, если честно.
ИВАН. Это погибшие сотрудники. Среди них мой отец. Это вообще-то его кабинет. Он раньше начальником милиции был. В девяностые. Потом его убили. Я еще малой был, но похороны его хорошо помню. Мне тогда его коллеги говорили: «Ваня, вырастешь — всех бандитов переловишь. Только учись и мамку слушайся». А я не хотел. Ну, то есть, учиться хотел, маму слушался, а вот бандитов ловить — нет. Не моё это. Историю всегда любил, путешествия. Читал много…  А потом я в армию пошел, а когда вернулся, сестренка моя младшая замуж выходила. Мы с её женихом в одном классе учились. Не свезло парню в жизни, в колонию загремел по малолетке, но хороший пацан, слова худого про него не скажу. И главное — любил он мою Катьку.
И она его тоже. И вот свадьба. Ну, понятное дело, напились все ужасно. Я тоже не отставал, отрывался «на гражданке». Вместо двух дней — три гуляли. И гуляли бы дальше, но в какой-то момент спохватились: а где невеста? Всё обыскали — нету. И никто не мог вспомнить, в какой момент она пропала. Пьяные все были. И жених тоже. Вызвали милицию, начали поиски… Но как сквозь землю сестренка моя пропала. (Пауза.) Труп её нашли через неделю, его к берегу прибило. Только почему-то не вниз по течению, а наоборот — выше. Прямо возле Сахарной горы, где пещеры. Экспертиза показала, что сама она утонула. Трезвая была. И беременная. А отцовы коллеги, сыщики хреновы, только руками разводили: «Ничо, Ванька, понять не можем, как такое получилось». И вот тут уж у меня выхода другого не осталось, как в милицию пойти работать. Теперь вот, как видите, в кабинете отца сижу, на его должности.  Вот как судьба иногда поворачивается.  

Пауза.

ГОРОДЕЦКИЙ. К чему вы мне всё это рассказали?
ИВАН. А к тому, что не только вы теряли близких.
ГОРОДЕЦКИЙ. Так почему же вы не хотите мне помочь?!
ИВАН. Уходите. Или начнем оформлять дачу взятки должностному лицу.
ГОРОДЕЦКИЙ. И что мне делать? Голодовку объявить? Каждую неделю по одному пальцу на руке отрезать? Или лучше сразу — бензином себя облить и поджечь? Может, тогда вы начнете хоть что-нибудь делать?
ИВАН. А что я должен делать? Нет, ну правда. Что конкретно? Ну?
ГОРОДЕЦКИЙ. Хотя бы допросите его! Он последний, кто видел Петю, он его в пещеру водил. Вот путь скажет!
ИВАН. Пусть скажет, значит? Немой. Да?
ГОРОДЕЦКИЙ. Но должен же быть способ! Я вам заплачу, в конце концов! 
ИВАН. Серьезно? Та-а-а-к. Дайте подумать. Способы конечно есть. Можно, например, запереть его в камеру. Не давать спать, в туалет его не водить, пусть под себя мочится. О! Воды его можно лишить. А если не поможет, то избить его хорошенько. Но так, чтоб следов не осталось. Пакет из магазина ему на голову можно надеть и скотчем вокруг шеи обмотать. Годится? А еще, знаете, можно шампанским нажраться, а его раздеть и пустые бутылки в жопу ему запихать. Но за это доплатить придется. Здесь мне одному не справиться, помощник нужен.  Нравятся вам такие способы?

Городецкий молчит.

Послушайте меня. Уезжайте отсюда. Это я вам как начальник полиции говорю. Официально. И чем быстрее — тем лучше.

Городецкий хочет что-то сказать, но лишь машет рукой. Уходит. 
Иван достает из сейфа бутылку водки, делает большой глоток. 
Темнота. 

Исспоп.

Утро.
Шумят деревья.
Солнечные лучи косо падают на деревянную открытую веранду.
Из сада выходит Мила. В руках у нее букетик синих цветов. Она подходит к открытому окну, заглядывает в него. Кладет букет на подоконник.
Скрипят половицы. На веранду из дома выходит тетка Валентина.
 Мила скрывается в саду.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА (зовёт). Паша! Павлик! Кушать иди. (Прислушивается.) Паша! Кыс-кыс-кыс! Пашка, гад! Жрать тебе принесла!

Тетка Валентина сходит с веранды, в руках у нее миска с едой. Валентина ставит миску на крыльцо, заглядывает под веранду, где между сваями бурно растет трава. 
Из сада появляется дядя Саша. Услышав крики Валентины, он останавливается. Наблюдает.   

Пашка! Вылазь оттудова! Кому говорю, ну?! Сидишь? Боишься? Правильно боишься. Кто в доме нассал? Холера ты! Не утерпел, да?  Терпеть надо, Пашенька. Жизнь у нас такая. Я вот терплю. Всем терпеть надо. Терпеть и улыбаться. Иди ко мне, мой сладкий котик, мамочка тебя покормит. (Сует руку под веранду, пытается нашарить кота.) Ай! Зараза! Чтоб ты сдох! Я тебе поцарапаюсь! Я тебе!.. Щас вот шланг-то возьму, такое наводнение тебе устрою. Будешь знать!..

Тетка Валентина исполняет свою угрозу, идет за поливочным шлангом. Когда она наклоняется, дядя Саша выходит из своего укрытия. И начинает лаять. Лает он очень натурально, словно настоящая крупная собака. Тетка Валентина аж подпрыгивает от испуга. Дядя Саша счастливо смеётся.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ты совсем дурак, что ли? Я ж помереть могла!
ДЯДЯ САША. А ты не дура? Кота именем сына называть.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Тебя, говно старое, не спросила.
ДЯДЯ САША. Я говно, но давно. А ты засеря, но теперя.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Чо приперся? Нету у меня ничо.
ДЯДЯ САША. Не к тебе пришел, к квартиранту твоему.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ха! Дак он вчера всё как есть сам и вылакал. Как из ментовки пришел, так и засел. Потом еще два раза ему в магазин бегала.
ДЯДЯ САША. Сдачу-то, поди, себе закрысила.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Тебя не спросила.

Дядя Саша тихонько смеется.

Чо ржешь?  Смешно тебе?
ДЯДЯ САША. Вспомнил, как ребятёшки возле магазина гривенник к асфальту приклеили. А ты за лопатой домой метнулась и отковыряла его.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. А гривенник не деньги?
ДЯДЯ САША. Да ты за трояк в церкви пёрнешь.

Тетка Валентина открывает кран и струя воды окатывает дядю Сашу.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ну чо, опохмелился?
ДЯДЯ САША. Ах ты ж, паскуда! Я ж теперь не просохну!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак ты и так не просыхаешь.
ДЯДЯ САША. Стаканчик-то поднеси. А? Замёрзну ведь.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА.  Сдохнешь ты, Санька, от водки. Помяни моё слово.
ДЯДЯ САША. Пить - помрешь, не пить - помрешь, уж лучше ж умереть, да пить.

Тетка Валентина достает из-под крыльца бутылку, на дне которой есть ещё немного водки. Дядя Саша жадно припадает к этому целительному источнику.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Попустило? А теперь меня послушай. Он вчера звонил кому-то.
ДЯДЯ САША. Кто?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да квартирант, кто ж еще. Как напился, дак и позвонил.
ДЯДЯ САША. Кому?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Я-то почём знаю? Но мужику вроде звонил, не бабе. Пришли, говорит, мне самого наилучшего. Такого, чтоб немому язык мог развязать. Профессионала пришли. Деньги, мол, есть у меня.
ДЯДЯ САША. Ну?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Гну! Кому он язык-то развязывать собрался?
ДЯДЯ САША. Без понятия.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Толку от тебя, дурака… Дак я так думаю, что Осипычу нашему, больше некому. Только один немой у нас.
ДЯДЯ САША. Может, он это… образно выразился. Или ты чего не так не расслышала.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да всё я расслышала, не глухая. Не сходить ли мне до Антониды? Как считаешь?
ДЯДЯ САША. Так я от них иду. Умотала Антонида куда-то, еще со вчера. Ты с этим лучше к Ваньке ступай. Он умный, он разберется. Ежели чего — спуску не даст.
 
Из дома слышен голос Городецкого.

ГОРОДЕЦКИЙ. Валентина Борисовна!

Тетка Валентина делает дяде Саше знак, чтобы тот удалился. Дядя Саша хватает почти пустую бутылку, скрывается в кустах.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Аюшки! Здеся я!

Городецкий выходит на веранду, в руках у него букетик синих цветов. Он явно не знает, что делать с букетом, поэтому кладет цветы на крыльцо.

ГОРОДЕЦКИЙ. Утро доброе.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. И вам не хворать.
ГОРОДЕЦКИЙ. Мне бы это… Кипяточку.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак на кухне чайник, недавно грела. Принесу сейчас.
ГОРОДЕЦКИЙ. Да я сам потом…
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Может, лучше водички холодненькой? Я на колонку с утра ходила. Вон ведро стоит, щас ковшик подам.

Тетка Валентина подает Городецкому ковш. Он жадно пьет воду. Один ковш, второй… Много пьет. Тетка Валентина увлеченно наблюдает за этим процессом. Поймав её взгляд, Городецкий смущенно откладывает ковш. 

ГОРОДЕЦКИЙ. Вы простите меня… За вчерашнее… Обычно я столько не пью.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак это ж разве много? Вы и не буянили вроде, посуду не били, песен не орали.
ГОРОДЕЦКИЙ. Всё равно… Неудобно как-то… Это не вы мне цветы принесли? Проснулся, а они на окне.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Не я, батюшка. Такие-то только на Сахарной горе у нас растут, где пещера. Далёко дотуда. Раньше-то, конечно, напрямки можно было пройти. Мать моя рассказывала, по праздникам священник и другие церковные служители набирали воду в кринице на Сахарной горе, брали хоругви и шли по подземному ходу от улицы Ильича до самой Воскресенской церкви, выходили прямо в алтаре. И ход этот называли Главным. В нем жили летучие мыши, великое множество. От Главного хода был свороток к дому священника, который жил здесь у нас, на Дачной. А некоторые ходы Главного коридора были досками забиты. Это мама сама видела. Один из них, сказывают, ведет в особую Красную комнату. Она глиной красной вся обделана, отсюда и название. Кто там побывает, тому его судьбу покажут, как на ладони. Вот только не знаю, правда ли. Или брешут люди.  
ГОРОДЕЦКИЙ. А вы сами в пещере бывали?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Не бывала, врать не стану. Чего там? Камни и камни — страх один. Нехорошее место. Многие пропадают. Одна-то вот девка, говорят, зашла в пещеру со свечкой и долго не возвращалась. Стали её звать. Не возвращается.
Вызвали искателей. Они с факелами пошли и долго её искали, кричали. Так и не получилось ничего, не нашли. Подумали, что пропала без вести. Тогда это не единичный случай пропажи был. И вот через месяц, может быть, с лишним, выходит она… где б вы думали? Под Харьковом! Вышла вся седая, молчаливая. Заказали благодарственный акафист в церкви. Три дня она только прожила после того. Что видела? Что слышала? С кем беседовала? Всё ушло.
ГОРОДЕЦКИЙ. И вы в это верите?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак как не верить, отец родной? Муж у меня там однажды пропал. Пошел с мужиками на рыбалку и не вернулся. Понесло их за каким-то лядом в пещеру. Они мне потом говорили, что он в коридор какой-то поссать свернул —
и концами. Ждали-ждали, искали-искали — что делать? — собрали удочки и по домам пошли. Думали, что он подземным ходом как-то в город вернулся. Уж вечер, а его всё нет. Я и не знаю, чо делать. Утром приходит — и всё молчком, молчком. Я его и так и эдак выспрашиваю, а он молчит, гад. Потом только рассказал, что в коридор шагнул, поморосил там, а обратной дороги найти не смог. И всю ночь блукал в полной темноте. Потом, говорит, вспомнил, как его в детстве учили. Встал на колени и помолился. Тут звёздочка ему выход и показала. С тех пор правда пьёт и не просыхает.
ГОРОДЕЦКИЙ. Так у вас муж есть? Я думал, вы одна на хозяйстве.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Выгнала. Дак вы его видели. При обыске понятым был. Совсем пропащий. (Понижая голос.) Вот что я вам скажу. Здесь, в городе нашем, правды не ищите — не найдете. Мальчика вашего жалко. В Москве правду ищите. Если где она и есть — только там.
ГОРОДЕЦКИЙ. Вам что-то известно? Скажите, я в долгу не останусь!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ой, да не слушайте меня! Болтаю по-стариковски! (Вскочила, засуетилась.) Ну, вы хозяйствуйте, а я на автостанцию побегу. Комнаты у меня пустуют, жильцов нынче нету. Разорение одно. (Убегает.)
ГОРОДЕЦКИЙ. Бред какой-то... Все свихнулись в этом городе…

Городецкий выпивает еще ковш воды, уходит в дом. Из сада появляется Мила, идет к веранде. Совсем скоро вновь появляется Городецкий, несет в руках чайник и пластиковый судок с лапшой быстрого приготовления.
 Увидев Милу, останавливается.

ГОРОДЕЦКИЙ. Здравствуйте.
МИЛА. Доброго здоровья вам. Как спали?
ГОРОДЕЦКИЙ. Спасибо, хорошо. А вы… Вам Валентина Борисовна нужна?
МИЛА. Она дома?
ГОРОДЕЦКИЙ. Только что ушла. Сказала, что на автостанцию.
МИЛА. Вот я дурёха, сама не сообразила. Она каждый автобус из Воронежа встречает, а я припёрлась. Извините, что помешала вам.
ГОРОДЕЦКИЙ. Да нет… Вы мне не мешаете. Я завтракать вот собрался.
МИЛА. Этим?
ГОРОДЕЦКИЙ (смущенно). Ну да… Красненький доширак. Ем его иногда. Пока никто не видит.  Всё тот же вкус свинины, и запах… (Наливает горячую воду из чайника в судок с лапшой, накрывает крышкой.) Как будто я снова молод и красив и весь мир лежит у моих ног, хотя он об этом еще не догадывается. Хотите попробовать?
МИЛА. Благодарствуйте. У меня с ним другие воспоминания. Не самые приятные.
ГОРОДЕЦКИЙ. Ну, извините. А вы по делу к Валентине Борисовне?
МИЛА. Да так, заглянула по-соседски. Думала, застану.
ГОРОДЕЦКИЙ. Может, я чем-то могу помочь?
МИЛА. Нет. Если, конечно, вы сны не умеете разгадывать.
ГОРОДЕЦКИЙ. В смысле?
МИЛА. Сон сегодня видала. Бабка Маруся приснилась. Она здесь рядом жила, в начале проулка, домик такой… с синими ставнями… знаете?
ГОРОДЕЦКИЙ. Видел, да.
МИЛА. Она померла давно. А сегодня приходит ко мне и говорит такая: «Милка, я ведь умерла. Вы что, забыли?» И смотрит на меня такая… И так мне во сне жалко её стало, что я прям урыдалась. Проснулась, а подушка от слез мокрая. Вот к чему бы это? Не знаете?  
ГОРОДЕЦКИЙ. Не знаю. Вы… Вы извините меня… Мне надо… Я на минутку. (Быстро уходит в дом.)
МИЛА (вслед.) Меня Людмила зовут!
ГОРОДЕЦКИЙ (голос). Да-да… Очень приятно…

Мила берет букет синих цветов, несет его на веранду. Находит пустую стеклянную банку, набирает воды из ведра. Ставит цветы в воду.
 Возвращается Городецкий. Он успел накинуть мятый пиджак, из кармана которого высовывается горлышко бутылки. Городецкий возвращается за стол. 

ГОРОДЕЦКИЙ. Еще раз извините. Меня зовут Сергей Митрофанович.
МИЛА. Очень приятно. А я просто Мила. Людмилой редко кто называет. Вы кушайте, кушайте, она заварилась уже. Бабка моя всегда говорила: «Ешьте-кушайте. В аппетите — сытность, в здоровье — поправка».
ГОРОДЕЦКИЙ (рассеяно). Да-да… (Замечает цветы в банке.) Это вы их?
МИЛА. Извините, похозяйничала. Но их лучше сразу в воду, быстро погибают.
ГОРОДЕЦКИЙ. Это…м-м-м… васильки?
МИЛА. Иссоп. Меловой иссоп. Бывает еще лекарственный, но у нас не растёт.
ГОРОДЕЦКИЙ. А от чего он помогает?
МИЛА. От отчаяния.
ГОРОДЕЦКИЙ. Я знаю другое средство. Гарантированное. От всего помогает.
 (Достает из кармана пиджака початую бутылку водки, ставит на стол.)
МИЛА. «Окропиши мя иссопом, и очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся»
ГОРОДЕЦКИЙ. Что, простите?
МИЛА. Это псалом царя Давида. Не узнали?

Пауза.

ГОРОДЕЦКИЙ. Я понял. Вы монашка?
МИЛА. А что, похоже?
ГОРОДЕЦКИЙ. Ну…Вообще-то, да. Есть в вас что-то церковное.

Мила и правда одета как богомолка. На ней длинная юбка, закрытая блуза с длинными рукавами, а на голове повязан чистенький белый платочек. 

МИЛА. Как здорово! Только не монашка я. Хотела бы, да не могу. Муж не пустит.
ГОРОДЕЦКИЙ. Ну, если есть призвание, то можно и от мужа уйти.
МИЛА. Как это?
ГОРОДЕЦКИЙ. Да очень просто. У мирян это называется — развод.
МИЛА. А, я поняла… вы смеётесь надо мной.
ГОРОДЕЦКИЙ. Напротив, я сейчас совершенно серьезен. (Выдохнув.) Мне надо выпить. Не возражаете?
МИЛА. Так ваша водка, не моя. Пейте. Только…
ГОРОДЕЦКИЙ. Что? Ну что? Мораль мне будете читать?
МИЛА. Зачем вы меня обижаете? Я вам ничего плохого не сделала.
ГОРОДЕЦКИЙ. Извините. Нервы. Черт-те что творю.
МИЛА (тихо). Я видела вчера. Извините, что подглядела.

Городецкий молчит. 

Я понимаю… Это не моё дело… Но если человек ест траву, то ему очень плохо…

Пауза.

ГОРОДЕЦКИЙ. А я вчера еще и траву ел?

Теперь молчит Мила.

О, господи, как же стыдно…
МИЛА. Я никому не скажу.

Городецкий плачет.

ГОРОДЕЦКИЙ. Простите… простите меня…
МИЛА. Возьмите. (Протягивает ему носовой платок.)

Городецкий насухо вытирает слезы. Потом, не сдержавшись, вновь рыдает.
 Мила набирает в ковш воды, подает ему. Городецкий пьет. 

ГОРОДЕЦКИЙ. Всё. Теперь точно всё. Извините, совсем расклеился… Не знаю, сможете ли вы меня понять…
МИЛА. Отчего же. Я ведь тоже теряла. Сперва родителей, потом любовь свою первую, потом ребенка. Человек всегда что-то теряет.
ГОРОДЕЦКИЙ. Ребенок был от него?
МИЛА. Что? А… Нет. Первая любовь у меня еще в школе случилась. Мы с ним за одной партой сидели. За этой партой он и… Знаете, что такое «собачий кайф»?
ГОРОДЕЦКИЙ. Это когда душат?
МИЛА. Придушивают легонько, а человек картинки видит. Потом его по щекам хлещут, чтоб он в себя пришел. Я пробовала как-то. Очень потом оттуда возвращаться не хочется. Вот Сева мой однажды не вернулся. На школьной перемене это было. А тот, кто задушил его, тело за парту посадил. Я в тот день приболела, в школу не пошла, не видела этого. Что он мертвый — на уроке выяснилось. Учительница его о чем-то спросила, а он вроде как спит. Она его будить, а он уж остывает.
ГОРОДЕЦКИЙ. Дикость какая. А выяснили, кто убийца?
МИЛА. Так он и не скрывался. Пашка это. Сын тетки Валентины.
ГОРОДЕЦКИЙ. Валентины Борисовны?

Мила кивает. 

И вы вот с ней… общаетесь?
МИЛА. А чего ж делать? Она-то не виновата. Да и он убивать не хотел. Случайно вышло. Игрались они.
ГОРОДЕЦКИЙ. Ничего себе игры. Я бы… Я…
МИЛА. Что? Ну что тут можно сделать? Человека уже нет, его не вернуть.
ГОРОДЕЦКИЙ. Можно отомстить за него.

Пауза.

МИЛА. Все об этом думают. Только смелости никому не хватает. Я вот, например, ужасная трусиха. Знаете, какой самый смелый поступок я в своей жизни сделала?
ГОРОДЕЦКИЙ. Не знаю.
МИЛА. Я в выпускном классе косу себе обрезала. Бабка домой возвращается, а я стою такая: в одной руке коса, а в другой ножницы. Ох и прилетело мне тогда.  
ГОРОДЕЦКИЙ. Отругала?
МИЛА. Да если бы. Вы просто бабку мою не знали. (Задумалась.) Хотя я тоже до того случая её не знала, получается. Палкой она тогда меня излупила, вещи из дома выкинула. И орала при этом, что я вся в мать пошла, такая же шалава. Что поздно она маме моей лицо изуродовала, та нагулять меня успела. (Пауза.) Мама повесилась, когда мне годик был. Вот тогда я и поняла, почему. И единственный человек, кто меня после бабки приютил — тетка Валентина была. Так что не за что мне ей мстить.
ГОРОДЕЦКИЙ. Да, наверное… Вы правы… А с бабкой помирились?
МИЛА. Нет. И не прощу уж никогда. (Встает.) Не надо было мне всё это рассказывать. Извините, пойду я.
ГОРОДЕЦКИЙ. Постойте! Это… Это вы мне цветы принесли?
МИЛА. Мне показалось, что они вам нужны.
ГОРОДЕЦКИЙ. Мы… еще увидимся с вами?
МИЛА. Так заходите, я в соседнем доме живу. Только днем заходите, вечером я мужем занята, некогда мне. Да и не любит он гостей-то, устаёт на работе сильно.
ГОРОДЕЦКИЙ. А кто у вас муж?
МИЛА. Так его все в городе знают. Он начальник полиции.

Мила легко, по-девичьи сбегает с крыльца веранды.
Городецкий остается неподвижно сидеть.
Темнота.

Собинин.

Скрип кровати.
Мужское сопение, стон оргазма. 
Затем тишина. Слышно, как где-то вдалеке пищат котята.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Сколько времени?
МУЖСКОЙ ГОЛОС. Щас гляну.

Шорохи.

Вот зараза, не могу включить.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Дай мне. Пальчиком надо. Нежно.
МУЖСКОЙ ГОЛОС. Пальчиком, говоришь? Вот так?

Какая-то возня.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ну пусти, пусти… Дай время-то глянуть.

Свет от экрана мобильного телефона. 
Антонида и Собинин в кровати.

СОБИНИН. Давай селфи сделаем?
АНТОНИДА. Чего?
СОБИНИН. Ну, сфоткаемся вместе. Щас найду только, где камеру включать.
АНТОНИДА. Вот еще придумал. Чтоб ты фотку потом в интернет выложил?
СОБИНИН. Чо я, совсем дурак, что ли? Давай, а?! Прикольно получится.
АНТОНИДА. Отстань уже. Пойду. Скоро сосед твой вернется. Таких фоток с нас наделает. (Укутывается простыней.)
СОБИНИН. Ну, не обламывай, малыш. Побудь еще. Погуляет где-нибудь сосед. Ко мне ж не тёлка случайная, а невеста пришла. Всё официально.  
АНТОНИДА. Официально, ага. Каждая встреча — будто воруем.

Антонида включает «ночник». В тусклом его свете видна нищая комнатка с двухъярусной кроватью, тумбочками и прочей казенной мебелью.
 Единственное окно завешено одеялом. 

СОБИНИН. Блять! (Вскакивает, голый шагает по комнате.) Ну давай уедем! А? Не могу здесь больше. Душит всё! Общага эта сраная! Работаю за копейки!..
АНТОНИДА. Ребенок родится. Куда? В деревню твою? С голоду там подохнем.
СОБИНИН. Я для тебя всё сделаю! Пахать буду!
АНТОНИДА. Оденься, «пахарь». Мне домой пора. (Встает с кровати.) Отцу написала, что с последним автобусом приеду.
СОБИНИН (надевая трусы). Так ты зачем в Ростов-то гоняла?
АНТОНИДА. Родственница заболела. Отцова двоюродная сестра.
СОБИНИН. А чего тогда вернулась быстро?
АНТОНИДА. Она здоровая оказалась. Кобыла. Вызвала, чтоб отца позлить. Ржала с меня, когда я приперлась. Ненавижу суку.
СОБИНИН. А чего тогда вообще поехала?
АНТОНИДА. Так родня. Никуда не денешься.
СОБИНИН. Я б за такое в морду сразу дал. Чтоб зубы повыскакивали.
АНТОНИДА. Тебе хорошо говорить: ты мент, тебе ничего не будет. А нам с отцом неприятности не нужны.
СОБИНИН (о чем-то своем). Еще отец твой…
АНТОНИДА. Не смей про него! Он нам денег на свадьбу даёт!
СОБИНИН. Вот! У тебя через слово, то отец твой, то деньги.
АНТОНИДА. Богатый, да? Трусы вон дырявые носишь.
СОБИНИН. А ты, значит, стыдишься меня?  Стрёмно тебе со мной?
АНТОНИДА. Было б стрёмно, не пощла бы за тебя. Подарки б не дарила.
СОБИНИН. Так правильно! Ты ж телефон мне этот подарила, чтоб унизить лишний раз. Да подавись им! (Швыряет телефон на кровать.) Всё равно нихера в нем разобраться не могу!

Пауза.

АНТОНИДА. Ты вот сейчас чего добиваешься, Собинин? Чтоб я ушла? Бросила тебя?
СОБИНИН. У тебя бросалка не отросла. Ребенок у нас будет. Куда ты денешься?
АНТОНИДА. Думаешь, не найду своему ребенку другого папашу?
СОБИНИН. Да кто тебя возьмет! С прицепом-то.
АНТОНИДА. Скотина ты, Собинин! Говно какое! (Вскакивает.)
СОБИНИН. Ну прости, прости, малыш! (Усаживает её на кровать.)
АНТОНИДА. Нет, Собинин. Никому я не нужна.
СОБИНИН. Мне нужна. Не могу без тебя. Ты уехала, а я места себе не нахожу. Всё мне противно. Только о тебе думаю. Хочу тебя каждую минуту! (Целует Антониду, пытается снять с нее простыню.)
АНТОНИДА. Пищит кто-то.
СОБИНИН. А?
АНТОНИДА. Слышишь?
СОБИНИН. Котята под домом. Задолбали.
АНТОНИДА. Я уж подумала, крыша у меня едет.
СОБИНИН. Сосед пытался достать, но туда хер пролезешь.
АНТОНИДА. Пищат и пищат…
СОБИНИН. Да забей на них. Давай еще разочек, а? Скоро ведь нельзя будет. А я до тебя такой голодный.
АНТОНИДА. А скажи... Вот если б ты узнал, что я тебе изменила.

Пауза.

СОБИНИН. Умеешь ты обломать. Мастерица просто.
АНТОНИДА. Нет, ну правда. Если б я не в Ростове была, а эти два дня с мужиком провела. Что тогда?
СОБИНИН. Убью тебя. И сам потом удавлюсь.
АНТОНИДА. А его?
СОБИНИН. Кого?
АНТОНИДА. Мужика. Тоже убьешь?
СОБИНИН. Он-то здесь при чем? Ты же мне изменила, не он.

Молчат. 
Слушают кошачий писк. 

АНТОНИДА. У нас однажды кошка, этак вот тоже, принесла в очередной раз котят. А я еще с прошлого помёта не всех раздала. И отец мне говорит: «Если хочешь кошку в доме оставить, котят утопи или в саду зарой. Или я сам кошку твою в ведре утоплю». И вот взяла я их и пошла в сад. Закопала. А они пищат. Прямо из-под земли. Так я их раскапывала, целовала и снова закапывала. До сих пор помню этот писк. 
СОБИНИН (не сразу). Суровый у тебя батя. У нас в деревне тоже один глухонемой был, так вот он…
АНТОНИДА. Ты чо болтаешь?! Какой глухонемой? Нормальный у меня папка!
СОБИНИН. Да ладно!
АНТОНИДА. Вот те и «ладно»! Болтаешь, сам не зная чего. Это селективная немота! Се-лек-тив-на-я! Понял?
СОБИНИН. Ну.
АНТОНИДА. Да нихера ты не понял. Он всё слышит, всё понимает, только не говорит. Не хочет потому что. Он заикался сильно после Афгана. Подрывником там служил. И контузило его. Сперва-то пытался говорить, а потом замолчал. Когда мать от нас сбежала, тогда и замолчал. Не смогла она, видите ли, с заикой жить. Трудностей испугалась, дрянь такая.
СОБИНИН. Да? А я про другое слышал.
АНТОНИДА. И что же?
СОБИНИН. Да ну… Болтаюсь всякое…
АНТОНИДА. Нет уж, раз начал — досказывай.
СОБИНИН. Ну… Она ж у тебя учительницей была?
АНТОНИДА. Да, в Первой школе.
СОБИНИН. И рассказывают, что пацаны в «собачий кайф» игрались, и один другого задушил. Насмерть. А трупешник за парту посадил. А мать твоя начала прикалываться, что он спит на уроке. А когда всё поняла, то у ней башню сорвало. И она, в чем была, из города свалила. Вот как-то так.

Антонида встает, молча собирает свои вещи. 

СОБИНИН. Э! Ты чего? Обиделась, что ли? Так мало ли какой херни болтают?
АНТОНИДА. Отвернись, я переоденусь.
СОБИНИН. Ну, малыш! Ну, ты чего? (Пытается её удержать.)
АНТОНИДА. Отстань от меня. Не прикасайся.

В этот момент раздается стук в дверь.

СОБИНИН (громко). Стёпка, погуляй где-нибудь! Вот реально не вовремя ты щас!
МУЖСКОЙ ГОЛОС. Извините! Я по объявлению.
СОБИНИН. Какому еще объявлению?

Что-то в голосе незнакомца и внезапно изменившемся тоне Собинина настораживает Антониду. Она замирает, кутаясь в простыню. 

МУЖСКОЙ ГОЛОС. Ну как же… Это ведь вы телефон продаете?
СОБИНИН. Мужик, ты чо-та попутал. Причем, капитально.
МУЖСКОЙ ГОЛОС. Откройте, поговорим. У моего сына был такой же телефон.
СОБИНИН. Иди давай, проспись. (Антониде.) Совсем уже… Прикинь?
 
Антонида не отвечает. Она уже поняла, кто за дверью.

ГОРОДЕЦКИЙ. Если не откроете, я полицию вызову!
СОБИНИН. Я те вызову, сука!.. Да я сам!..

Собинин распахивает дверь, видит Городецкого, делает шаг назад. 

СОБИНИН. Вы?
ГОРОДЕЦКИЙ (входя). Мы что, знакомы?
СОБИНИН. Я…
ГОРОДЕЦКИЙ. Вспомнил. Вы полицейский. Я вас во время обыска видел. Вы еще руки в чём-то красном испачкали. Верно?
СОБИНИН. Ну…
ГОРОДЕЦКИЙ. Послушайте. Покажите мне телефон, и я сразу уйду.

В этот момент Городецкий замечает Антониду. Замирает на месте. 

СОБИНИН. Нету у меня никакого телефона. Это из ребят кто-то пошутил. Шутка!
ГОРОДЕЦКИЙ (не сразу). Да… Это и правда… Очень смешно…
СОБИНИН. Хоть всё тут обыщите, нету у меня… Ничего не докажете!

Городецкий молча выходит из комнаты. 

АНТОНИДА. Господи, какой ты идиот.
СОБИНИН. Ты во что меня втянула? Сука! Во что ты меня втянула?!
АНТОНИДА. Дебил… Ой, дебил… Что ж теперь будет…

Собинин бежит к тумбочке, хватает телефон.

СОБИНИН. Чей это телефон, сука?! Отвечай мне!
АНТОНИДА. Теперь твой.
СОБИНИН. Мой? Мой, да?!

Собинин бьет Антониду в живот рукой, в которой зажат телефон. Бьёт и бьёт…
 Когда она оседает на пол, он принимается пинать её ногами. Останавливается только тогда, когда видит, что на простыне выступила кровь.

СОБИНИН. Видишь, что ты наделала? Ты сама виновата… сама… Сама виновата!
Темнота.

Мила.

Вечер.
В кухне тихо и уютно. 
Мила наливает борщ в тарелку тетке Валентине.

МИЛА. Хлебушек берите.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Благодарствую.
МИЛА. Вы уж простите, водки нет. Не держим.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА (кивает). Знамо дело. А в чем эт руки-то у тебя? От буряка?

Мила прячет руки под фартук.

МИЛА. Глина это. Мне Осипыч из пещеры носит. Хорошая глина. Только не отмывается. Будто в крови хожу. Мою их, мою…
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ты б хоть кошку себе завела, что ли. А то свихнешься одна со своими поделками.
МИЛА. Да вам-то что? Я никому не мешаю. Леплю себе и леплю. Хотите посмотреть?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Отчего ж не посмотреть.

Мила уходит. Тетка Валентина жадно хлебает борщ, вылавливая куски мяса.
 Мила возвращается, неся в руках поднос, на котором стоят четыре глиняные фигурки. Они кроваво-красного цвета. Мила бережно ставит поднос на стол.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Это кто ж такие будут?
МИЛА. Старичок вот — это апостол Андрей. Он хороший. Он Русь крестил. А это его святые помощницы — Инна, Пинна и Римма. А вот Богоматерь не получилась у меня. Она никогда у меня не выходит.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Старичок ничего себе, ладный. И супец хорош у тебя.
МИЛА. Добавки?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Не откажусь. Сама-то не готовлю, сил нет.

Мила наливает тетке Валентине еще борща.

А ты чего не ешь? Постишься, что ли?
МИЛА. Да не хочу. Напробовалась, пока готовила.

Теперь тетка Валентина ест медленно и чинно.
 Мила сидит рядом, подперев руками голову. Смотрит.
 Молчание.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Телевизер, что ли, включи. Не люблю тишком сидеть.
МИЛА. А давайте я лучше почитаю вам?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Писание, что ль?
МИЛА. Ну зачем… Вот книжку сейчас интересную читаю. Про Марию-копательницу.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Это кто ж такая? Святая?
МИЛА. Грешница. Это казачка, которая на Дону пещеры в меловой горе выкопала.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. И чего? Ты тоже пещеру нашу откапывать собралась?
МИЛА. Да нет… Просто где-то есть люди, у них есть цели какие-то. А я сижу здесь… Живу зачем-то…
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Не дури, девка. Ой, не дури! Муж есть, ребенок… ну, бог даст — нового народишь. Чего тебе еще? Какие цели?
МИЛА. Так ведь не даёт! Не даёт бог! Вот я книги и читаю, понять пытаюсь, раз своим умом дойти не могу.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. И чего пишут?
МИЛА. Вот послушайте. (Открывает закладку в книге, читает.)  «Рассказывала она, что с самого детства желала быть монахиней; но родители её, видя тогдашнее её дородство, не допустили до того, и выдали против воли замуж. В сём состоянии жила она несколько лет в согласии и изобилии. Но после первых её родов злые золовки испортили её с мужем, так что они лет десять были как в исступлении, тосковали, кричали, бегали по лесам и в рубищах, даже зимою, и находили успокоение в одном пьянстве…» (Закрывает книгу.) Видите? Это ведь прям как про меня писано.

Пауза.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Крепко ты пила, девка. Не приведи господи. Только сама ты в этом виновата.
МИЛА. Я знаю. Сама пила. Сама ребенка своего убила.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Сама и простить себя должна. Бог-то тебя давно простил.
МИЛА. Нет, не простил.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ты-то почем знаешь?
МИЛА. Богородица никак не получается. Сколько уж раз пробовала.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ну, не выходит. И чего?
МИЛА. Это знак мне.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Тьфу, дура! Дак, может, просто криворукая ты, вот поделка и не выходит.
МИЛА. Криворукая. Такая криворукая уродилась, что ребенка из рук выронила.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Я ей про Фому, она мне про Ерему. Ты в уме ли? Я Пашку своего тоже роняла, когда он младенцем был.
МИЛА. Но не досмерти!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да лучше б досмерти! (Крестится.) Прости меня, господи!

Пауза.

Где ж Ваньку твоего носит?
МИЛА. Не знаю. И знать не хочу. По мне так пусть совсем не приходит.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Эка ты разговорилась. Любит ведь он тебя. Со школы еще.
МИЛА. Любит, да. Только мне его любовь еще тогда колотушками оборачивалась.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак дети ж вы были.
МИЛА. Один у меня защитник был — Севка. А как его не стало, чего я только не вытерпела. Издевался, оскорблял, унижал всяко. Такие слухи обо мне распускал, что со мной даже здороваться брезговали.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак зачем тогда пошла-то за него? Никто ведь не неволил.
МИЛА. А за кого? Кому я здесь нужна была? Да теперь-то чего говорить. Поздно.

Молчание.
Входит Иван. Видно, что настроение у него просто прекрасное. 

ИВАН. Здрасьте, девушки! Не помешаю?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак ты в своём дому. Сам себе хозяин.
ИВАН. А я к вам не с пустыми руками. (Ставит на стол бутылку шампанского.)
МИЛА. По какому случаю праздник?
ИВАН. Закрыли мы дело Городецкого. Нету улик. Так что Осипыч наш теперь по всем статьям чистый. Да и мне одним головняком меньше.  

Молчание.

А вы чего, не рады за старика?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. К шипучке конфет бы хорошо.
ИВАН. Точно! (Миле.) Есть у нас?

Мила качает головой.

ИВАН. Вот незадача. (Достает бумажник.) Милка, давай, на угол до ларька сбегай, купи нам конфет. Или шоколадку. (Отсчитывает деньги.) Только самое дорогое бери. Гуляем!

Мила молча берет деньги, уходит.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ты гаманок-то свой далеко не убирай.
ИВАН. А что такое?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Денег я просить пришла. Нужда у меня.
ИВАН. Ну! И зачем же тебе деньги?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. А это уж мое дело.
ИВАН. Логично. Только что-то подсказывает мне, что занимать ты пришла без отдачи.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак свои люди. Сочтемся по-родственному.
ИВАН. Мы с тобой в родстве, тетка Валентина, один только день и прожили, а поминаешь ты об этом уж пятнадцать лет. Нет у меня лишних денег. А те что есть — самому нужны.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак я ведь не с пустыми руками к тебе пришла. (Многозначительно.) Слышала тут кое-что.
ИВАН. Да ты, никак, информатором решила заделаться? Ну, ну… Говори, а я послушаю. Потом и решу, стоит ли тебе денег давать.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Вот ты дело-то закрыл. Улик, говоришь, нету. Да только Городецкому они не нужны. Он и без них знает, кто враг ему.
ИВАН. Кто? Я, что ли?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ну, до тебя он еще доберётся, дай срок.
ИВАН. Да ты никак пугать меня вздумала?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Слышала я, как звонил он кому-то. Просил человечка прислать, денег больших сулил.
ИВАН. Какого человечка?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Который немым языки развязывает. Вот так-то вот, Ваня.
А теперь сам решай, пугаться тебе или нет.
ИВАН. Ерунда всё это.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Как знать. Отчаявшийся-то на всё способен.

Пауза.

ИВАН. А ко мне-то ты зачем с этим пришла? Шла бы сразу к Осипычу.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Не ходок я к ним. Жадные больно.
ИВАН. А я, значит, щедрый?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ты у нас в городе власть или кто?
ИВАН. Ну, власть. И чего?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Вот и прими меры.
ИВАН. Интересно получается, тетка Валентина. Живет Городецкий у тебя, платит тебе за постой. А меры должен принимать я.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак ведь не могу я его с квартиры выгнать, Ванюша.
ИВАН. Почему это?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Пенсия-то у меня маленькая. Жильцов других нет.
ИВАН. Так уж и нет?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Вот те крест! Каждый день на автостанцию хожу. Нету народу. Совсем на отдых ездить перестали, сволочи! В иные-то годы…Ух! А нынче — не то.
ИВАН. Да помню я, как ты каждую ночь в горсаду палатку ставила, когда в доме места не оставалось.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак рядом, через речку перейти. Я ж там все броды и омуты знаю. Так чего, Ванюш?
ИВАН. Чего?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Денег-то дай. Не жадись.
ИВАН. Да с фига ли?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак как же?.. Я же… Я сразу к тебе побежала. Предупредить…
ИВАН. Ну… Я за проявленную бдительность хвалю тебя, конечно. Молодец!  Могу грамоту тебе почетную выписать. (Ржёт.)
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дурак ты, Ванька. Не в отца получился.
ИВАН. И все-то у тебя, тетка Валентина, дураки. Одна ты — умная.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Вот-вот, как есть — дурачина ты. Да батя твой в гробу переворачивается на тебя глядючи! Он за Осипыча горой был!
ИВАН. Ты отца моего не поминай. Он бы тебя поджопниками из дома выгнал, а я с тобой ещё разговоры разговариваю.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да он в ногах у меня валялся, деньги совал. Только чтоб тебя, дурака, от колонии спасти. 
ИВАН. За то мы с тобой расплатились. По полной с нас получила.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да вы жизнь Пашке моему поломали.
ИВАН. Ты поломала! Ты! Ты его уговорила! Да и он!.. Мог и отказаться.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Он сопляк был, не понимал, что его в колонии ожидает.
ИВАН. Вот трагедия. Отсидел и вышел.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак чо ж ты-то не сел? Ты же Севку убил.
ИВАН. Не ври, не ври! Не убивал я, это несчастный случай.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Вот на суде бы так и сказал. Тебе бы скидку сделали.
ИВАН. Да я бы потом поступить никуда не смог, пятно на всю жизнь. А Пашка и так из детской комнаты милиции не вылезал. 
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Не любил, не любил ты Пашку моего. Всегда это знала.
ИВАН. Неправда это! И любил, и жалел, и сестру свою в жены ему отдал. И в смерти её не винил. А что у него потом жизнь под откос пошла, так в этом моей вины нет ни грамма. Я, что ли, ему наливал? Я нож ему в руку вкладывал, когда он человека зарезал? Нет. Он сам! Сам убил. Сам сел. Сам с зоны сбежал. Всё сам!

Молчание.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Вот щас Милка вернется, расскажи-ка ей, что она с убийцей живет. Или, если хошь, я сама ей расскажу, кто Севку задушил.
ИВАН. Смешная ты, тетка Валентина.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Чо это? Думаешь, не скажу? Забоюсь?
ИВАН. Не скажешь.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Чо, меня тоже задушишь?
ИВАН. Нет, правда — смешная. Ну, вот смотри. Вся улица, все соседи знают, что ты с заходом солнца спать ложишься, а с первыми лучами уж на ногах. Электричество экономишь.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ну, экономлю, и чо? К чему ты это?
ИВАН. А к тому, что раз в год, обычно летом, свет в твоей комнате всю ночь до утра горит. И вот скажи мне. Если я с нарядом бойцов в такую ночь к домику твоему подскочу. Кого мы там найдем? Не Пашку твоего, нет?

Молчание.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. И давно знаешь?
ИВАН. Давно. Он ведь как с зоны сбежал, мне за домом твоим приглядывать поручили. На тот случай, если Пашка объявится.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. И молчал?
ИВАН. Так ведь родня мы, сама сказала. А родне помогать надо. Не за деньги, а от чистого сердца, как говорится. Поняла меня?

Тетка Валентина кивает.

Тогда вот тебе первое задание. Избавься от постояльца. Погостил и хватит.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Хорошо, Ванечка. Как скажешь. (Пятится к дверям.)

Входит Мила с конфетами.

МИЛА. А вы куда? Уходите уже?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Пойду я, засиделась. У меня дома делов — на барже не утянуть. (Уходит.)

В поведении Милы что-то изменилось. Она преувеличенно оживлена.
 И Иван, пусть и не сразу, замечает это.

МИЛА. Я самых дорогих купила. Дороже у них не было.
ИВАН. Хорошо.
МИЛА. О чем вы говорили тут без меня?
ИВАН. Ни о чем. Иди ко мне.
МИЛА. Конфеты надо в холодильник положить. Растаяли совсем. Страсть как люблю конфеты. Даже странно, что покупаем редко.
ИВАН. Брось их, оставь. Ты нужна мне.

Иван идет к Миле, она отступает от него. И тут он всё понимает. 

ИВАН. Подслушивала, значит.

Пауза.

МИЛА. Как ты живешь-то с этим, Ваня?
ИВАН. Как видишь. Хорошо живу. И буду жить еще лучше.

Иван отходит от Милы, садится за стол. 

Ну, раз секретов между нами не осталось, то давай ужинать. Чем кормишь мужа?
МИЛА. Да нет, один секрет всё-таки остался.
ИВАН. Ну-ка, интересно. (Наливает борщ в пустую тарелку.) Хлебушка еще подрежь.

Мила подходит к столу, берет нож. 

МИЛА. А ребеночка нашего я тогда специально уронила.

Иван вскакивает, Мила выставляет впереди себя нож.

Не подходи!
ИВАН. Врешь! Врешь ты! Побольней ударить хочешь! Не выйдет! Не верю!
МИЛА. Я! Я убила! Что хочешь со мной делай! Я это!..

Иван удается схватить Милу за запястье, нож падает из её руки на пол. 

МИЛА. Пусти! Больно!

Иван отпускает руку. Профессиональным движением ноги отправляет нож в сторону — подальше от себя. На рукаве блузы Милы (там, где Иван схватил её) расплывается красное пятно. 

ИВАН. Что? Опять? Ты опять, да?

Иван бросается к Миле, разрывает на ней блузку. Все тело женщины покрыто свежими порезами. 

Господи! Когда всё это закончится?! За что мне всё это?! За что?!

Мила закрывает лицо руками, плачет.
 Стук в дверь.
 Иван поворачивается на звук, в этот момент Мила убегает в другую комнату.
 Входит Осипыч. 

Как не вовремя ты, Осипыч! Уходи! Не до тебя сейчас!

Но Осипыч не уходит, он настойчиво протягивает Ивану свой мобильный телефон. Пальцем тычет в экран.

Ну что, что там у тебя? (Берет телефон, читает сообщение.) Ты уверен? Может, это шутка чья-то? Ты звонил им? (Спохватывается.) Ах, да… извини…
 
Осипыч жестами показывает Ивану, чтобы тот позвонил.

Хорошо, хорошо… Я позвоню. (Набирает номер.) Ты не волнуйся. Может, ошибка… (В телефон.) Вечер добрый! Я начальник полиции Макаров. К вам там пациентку привезли. Санина её фамилия. Антонида, да. Как она? (Слушает ответ.) Понял. А ребенок? (Слушает.) Нет, не надо никого вызывать. Я сам приеду. Приеду, говорю. Всё, отбой. (Осипычу.) Хреновые дела. Совсем ей плохо. В больницу ехать надо.
Кругом всё плохо… Куда ни глянь…

Осипыч плачет. Иван подходит к нему, обнимает.
 В этот момент входит Городецкий. Стоит в дверях, смотрит. Потом тихо уходит. Темнота.



ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Поляк.

Утро.
Цветы иссопа осыпаются на скатерть.
Тетка Валентина сосредоточенно раскидывает карты.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ничо не понимаю. Какая-то дорога ей выпадает.

Осипыч показывает рукой куда-то вдаль.

Да какая больница? Она и так в больнице. Хотя… может, в область ее повезут? Чо врачи-то говорят?

Осипыч качает головой. 

Я на тебя тогда раскину. Может, чего и проясниться. Ты ведь у нас трефовый?

Осипыч кивает. 
Валентина находит в колоде трефового короля, раскладывает вокруг него карты.

Так. Что было? Что будет? На чем сердце успокоится? (Смотрит на карты, беззвучно шевелит губами, считывая судьбу.) Да что ж такое, снова пики лезут. А, нет… Опять дорога выпадает. Еще дальше. Пиковый интерес какой-то. И дама. Ничо не понимаю.

На веранде появляется Мила. 

МИЛА. Какая дама-то?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да червовая. Вылезла откуда-то, холера. Запутала меня вконец.
МИЛА. Здрасьте, дядя Андрей.

Осипыч кивает.

Я поделку вам принесла. (Ставит на стол красную фигурку.) Это тоже Андрей. Апостол. Для вас лепила.

Осипыч берет фигурку, рассматривает.

Нравится?

Осипыч кивает.

Вот и хорошо. (Тетке Валентине.) Воду бы надо в цветах поменять, осыпаются.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да выкинуть этот веник.
МИЛА. Оставьте. Я люблю смотреть, как они умирают.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ванька-то ночевал сегодня?
МИЛА. Нет. Этого искал…
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак чо его искать. В деревню к себе подался, это и ёжику понятно. Туда надо ехать. А потом душу из него, паразита, вытрясти!
МИЛА (Осипычу.) Я там Антониде вещи кой-какие собрала, в больнице пригодятся. Как она?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да живая. А вот ребеночка скинула.
МИЛА. Господи! Так она?.. И какой месяц?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА (Осипычу.) Какой?

Осипыч показывает растопыренную пятерню.
Молчание.

МИЛА. Помню, лет тринадцать нам с ней было, убежали мы в поле за Сахарной горой. А туман такой… И мы стоим, подушечки карамельные жуем, а вокруг стрижи, что в тумане заблудились, летают. Тоня мне и говорит: «Милка! Надо этот день запомнить. Вот вырастем и такими свободными уже не будем». Как же она была права.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да на кой она нужна, свобода ваша. Кому от неё счастье выпадало? Горе одно. Кругом одно горе.
МИЛА. Я ведь чего зашла-то, теть Валь. Сон на днях видела, что баба Маруся обижается, что об ее смерти забыли все.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ну?
МИЛА. Так я телеграмму сыну её дала. Сегодня отзвонился. Завтра здесь будут. Всей семьёй. Приедут могилку проведать. Комнаты-то есть у вас?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак как не быть! С соседей-то не дорого возьму. Правда поляк вчера заселился…
МИЛА. Поляк? Настоящий?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак я-то почем знаю? Но паспорт у него точно не нашенский.

Осипыч делает знаки руками.

Да помню я, помню…  И про пещеру расскажу и к тебе направлю. Чай, не первый раз. Всё в лучшем виде сделаю, не сомневайся. Только ты уж сам проследи, чтоб Санька не запил, а то ключей от его гаража у меня нету.

Осипыч кивает.

МИЛА. А что в гараже?

Молчание. 

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да ничего, милая. Верёвки у них там складены, чтоб в пещере не потеряться.
МИЛА (Осипычу). А у вас разве своих нету?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак Ванька твой всё и выгреб, когда паренька пропащего искал.

Что-то в словах тетки Валентина настораживает Милу, но у нее нет времени об этом подумать. Осипыч встает, делает Миле знак, давая понять, что уходит.

МИЛА. Да-да, пойдемте, вещи вам отдам. (Валентине.) Я не прощаюсь, зайду еще.

Осипыч и Мила уходят. 

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Вот чо, спрашивается, я про гараж вспомнила, дура старая!

Тетка Валентина собирает карты со стола. Замечает фигурку апостола Андрея, забытую Осипычем. Берет её в руки, словно бы решая, как с ней поступить. Затем ставит обратно на стол. Стряхивает со скатерти опавшие лепестки иссопа.

ГОЛОС ГОРОДЕЦКОГО. Валентина Борисовна!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА (тихо.) Да провались ты, холера.

Городецкий выходит на веранду. В руках у него пакет с продуктами. 

ГОРОДЕЦКИЙ. Вот вы где. А я в город ходил. Продуктов купил. Сможете из этого что-нибудь приготовить? Очень кушать хочется.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак я, Сергей Митрофаныч, в кухарки-то к вам не нанималась.
ГОРОДЕЦКИЙ. Что ж так не любезно? Я вам доплачу.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Не всё деньгами-то меряется. Завтра знакомые приезжают, родня почти. Съезжать вам надобно.
ГОРОДЕЦКИЙ. Как съезжать? Я до конца месяца вам заплатил. И по закону имею полное право здесь находиться.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Я, может, старуха тёмная, законов ваших не знаю, только комнату вам освободить придется. Вот и весь сказ.
ГОРОДЕЦКИЙ. А это мы еще посмотрим. И, кстати, поменяйте в моей комнате полотенца. Неделю уже об этом прошу.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Машинка сломалась. А я не каторжная, чтоб на руках стирать.
МУЖСКОЙ ГОЛОС. Mistrzyni! Хозяйка!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Аюшки!
МУЖСКОЙ ГОЛОС. Kurczak, mleko, jaja! (Смех.)

На веранду выходит Поляк. 

ПОЛЯК.  I nie ma miejsca w ręcznik.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА (Городецкому). Чо он хочет?
ГОРОДЕЦКИЙ. Полотенец, говорит, у него в комнате нету.
ПОЛЯК. Так, так… Полотенца!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА (громко, как глухому). Сейчас принесу! (Уходит в дом.)

Поляк подходит к Городецкому, улыбается. 

ПОЛЯК. Dzień dobry!
ГОРОДЕЦКИЙ. Да, здравствуйте.
ПОЛЯК (без акцента). Вы когда-нибудь обращали внимание, насколько для русского человека важно хорошее мнение иностранца? Нигде в мире такого не встречал. Просто удивительно! Для вас у неё полотенец не нашлось.

Городецкий молчит. 

Как поживаете, Сергей Митрофанович?
ГОРОДЕЦКИЙ (не сразу). Вы кто?
ПОЛЯК. Михаил Юрьевич предупредил меня, что вы звонили ему… не совсем трезвым. Что вы можете не вспомнить о своей просьбе.
ГОРОДЕЦКИЙ. Это вы… Я должен был догадаться.
ПОЛЯК. Но не догадались. Нам надо поговорить.
ГОРОДЕЦКИЙ.  Можем пойти в мою комнату.
ПОЛЯК. Это лишнее.
ГОРОДЕЦКИЙ. Тогда… Не знаю…
ПОЛЯК. Вы должны уехать. Желательно, сегодня.
ГОРОДЕЦКИЙ. Нет! Не заставляйте меня! Я хочу…
ПОЛЯК. Это не обсуждается.
ГОРОДЕЦКИЙ. Я заплачу больше! Сколько? Говорите! Деньги не проблема. Я дачу продал, у меня есть. Если надо будет — квартиру продам!
ПОЛЯК. Не кричите. Хозяйка вот-вот вернется.
ГОРОДЕЦКИЙ. Поймите, я должен присутствовать… без меня вы не разберетесь. Здесь всё так запутано… Они тут все заодно!
ПОЛЯК. Тихо-тихо, давайте без паранойи. Первое, что надо сделать — обеспечить вам алиби. Подумайте, куда вы можете уехать?
ГОРОДЕЦКИЙ. Домой я не могу. Там… там невыносимо. Мне позвонили из Ростова, кто-то расплатился кредиткой Пети. Может, туда?
ПОЛЯК. Отлично. Ростов достаточно далеко. Пока вы здесь, они будут осторожны.

Из дома появляется тетка Валентина.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Полотенца! (Показывает руками на дверь.) Там! Там!
ПОЛЯК. Dziękuję. (Уходит в дом.)
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Как ребенок, ей-богу. Полотенца-то в шкафу лежали. Лучше б дома сидел, в Польше своей.
ГОРОДЕЦКИЙ (рассеяно). Да, да… Вы совершенно правы. Я сегодня уезжаю.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Вот спасибочки! Вот уважили старуху! Давайте продукы-то ваши, я вам завтрак приготовлю!..

Тетка Валентина подхватывает пакет с продуктами, идет в дом. В дверях сталкивает с Поляком. Он уже успел раздеть по пояс, на шее у него висит полотенце, в руке гель-душ.  

ПОЛЯК (Валентине). Душ?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Нету душ. Здесь не курорт. Ведро вон. И ковшик. Слить вам?
ГОРОДЕЦКИЙ. Давайте я сам.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Хороший вы человек. Дай бог здоровья. Не нанималась я ведра для него таскать. (Уходит.)

Городецкий берет ведро и ковш, спускается в сад. Поляк идет за ним.

ГОРОДЕЦКИЙ. У меня к вам столько вопросов.
ПОЛЯК. А у меня к вам только один. Лейте воду.

Городецкий набирает ковшом воду, льёт на руки Поляку. Тот с наслаждением умывается. 

Вот мальчик ваш… он в эту жопу мира… в эту задницу географии… в муркину сраку здешнюю… зачем поехал? Лейте еще.

Городецкий льёт. 

ГОРОДЕЦКИЙ. Понимаете… Мой Петя… Он особенный мальчик… Хотя, наверное, каждый родитель так о своем ребенке скажет.
ПОЛЯК. Ну, вот мои — точно так не скажут.
ГОРОДЕЦКИЙ. Да? Ну… Я не знаю, как вам объяснить.
ПОЛЯК. Желательно — быстро. Не надо, чтобы кто-нибудь видел, как мы тут беседуем. Лейте воду.

Городецкий льёт.

ГОРОДЕЦКИЙ. Петя ходил с друзьями на перевал Дятлова, искал на Тунгуске метеорит, ездил в Припять. В московское метро спускался, в одесские катакомбы… Зимой собирался на Тибет — искать Шамбалу.
ПОЛЯК. Шамбала-Мамбала — это я могу ещё понять. Экзотика. А здесь-то чего? Тут ведь к городу подъезжаешь, от одних только пейзажей удавиться охота. Я вообще не понимаю, как в таких местах люди живут.
ГОРОДЕЦКИЙ. Вы не правы. Тут чистый воздух, река, очень красивые меловые скалы. В здешней пещере, говорят, есть какая-то Красная комната, где человеку открывается его судьба, его будущее. Петя очень хотел туда попасть.
ПОЛЯК. Зачем?
ГОРОДЕЦКИЙ. Он хотел знать, что его ждет. Сколько ему осталось. Чтобы всё успеть. И он прав. Нужно всё успеть. Мы говорим себе это каждый день, но на деле ничего не успеваем. И живем, живем… Зачем? Для чего? Я вот, например, самый обычный человек, у меня самая обычная скучная жизнь. Верите ли, со мной никогда ничего необычного не случалось. Я не воровал, не брал взяток, меня никогда в жизни не грабили. Меня никогда не кусали бродячие собаки. Да что там, я даже ничем серьезным никогда не болел. Не сталкивался с унижением, не был жертвой обмана. Мне всегда хватало денег на себя и семью, я всегда мог их заработать. И мне всегда казалось, что это и есть счастье. Но вот настал момент, которого я, наверное, всю жизнь боялся. Я словно бы уткнулся в непрошибаемую стену. И я не знаю, что мне делать, вся моя скучная жизнь меня к такому не готовила. Поэтому я и позвонил Мише. Михаилу Юрьевичу. Он крёстный отец моего Пети…
ПОЛЯК (с усмешкой). И не только его.
ГОРОДЕЦКИЙ. Что? Может быть… Не знаю… Мы с Мишей редко общаемся, хотя в институте очень дружили. Так вот… Мне нужна была помощь. Даже если за неё придется дорого заплатить. За всё надо платить. Просто… Когда ты видишь, как убийца сына обнимается с начальником местной полиции, то одному не справится.    
ПОЛЯК. Обнимается?..
ГОРОДЕЦКИЙ. Я видел это своими глазами.
ПОЛЯК. Так они что?.. Того? Не той окраски?
ГОРОДЕЦКИЙ. Нет… Это сложно объяснить… Они все здесь связаны какими-то странными отношениями. Как одна большая семья, в которой все друг друга любят и ненавидят одновременно. Понимаете?
ПОЛЯК. Ладно, разберемся.
ГОРОДЕЦКИЙ. Еще полить?
ПОЛЯК. Хватит. (Вытирается полотенцем.) Я пришлю вам запись после перечисления второй части моего гонорара. Думаю, там будут всё ответы.
ГОРОДЕЦКИЙ. А вы не боитесь?..
ПОЛЯК. Вас? Нет.
ГОРОДЕЦКИЙ. Я не о том… Вам когда-нибудь бывает страшно?

Поляк не отвечает, идет на веранду. Городецкий следует за ним.
 Из дома появляется тетка Валентина, в руках у нее поднос с тарелками.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Откушайте, что бог послал! (Ставит поднос на стол.)
ПОЛЯК. Диета! (Уходит.)
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ну правильно, телеса нажрут, а потом худеют. (Городецкому.) Дак вы когда едете?
ГОРОДЕЦКИЙ. Скоро… очень скоро… Считайте, что меня уже здесь нет.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Тогда что же… До свиданьица?
ГОРОДЕЦКИЙ. Скорее уж — прощайте!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Как скажете.

Тетка Валентина уходит в дом.
 Городецкий сидит, не притрагиваясь к еде.
 На веранду из сада поднимается Мила.

МИЛА. Извините… Здравствуйте… Я…
ГОРОДЕЦКИЙ. Я рад вас видеть. Вы ко мне пришли?
МИЛА. Я… Нет… (Замечает фигурку на столе.) Я одну вещь забыла… Это подарок. (Берет фигурку в руки.)
ГОРОДЕЦКИЙ. Мне?
МИЛА. Что? А… Вы правы, вам нужнее. (Отдает ему фигурку.) Это апостол Андрей. Он хороший. Он Русь крестил.
ГОРОДЕЦКИЙ. Молодец какой. Спасибо. (Встает.)  Я сегодня уезжаю.
МИЛА. Как?.. Ну что ж… Лёгкой дороги.
ГОРОДЕЦКИЙ. Не уходите… Побудьте еще минуту.
МИЛА. Зачем?
ГОРОДЕЦКИЙ. Я хочу запомнить ваше лицо.
 
Мила подходит ближе.

Если бы я только мог…
МИЛА. Не надо, не говорите ничего, только хуже сделаете. И себе и мне.

Молчание. 
Из сада слышен собачий лай, а потом голос дяди Саши.

ДЯДЯ САША. Милка! Где ты есть? Тебя муж обыскался! (Лает.)
МИЛА. Мне пора. (Громко.) Иду, дядя Саша! Кончай свой концерт!

Мила быстро уходит.
Городецкий остается один.
Темнота. 

Часы.

В гараже темно и тесно. 

ДЯДЯ САША. Да не с этой стороны, с другой заходи. Давай посвечу.

Дядя Саша светит фонарем. Осипыч ломом поддевает стальной лист, лежащий на полу. Лист толстый, тяжелый, поддается с трудом.

Да не подымешь ты его, не пытайся даже. Ты в сторону, в сторону оттягивай.

Дядя Саша суетится, но помогать Осипычу не спешит.
 Не помогает и Поляк. Он проверяет снаряжение: рюкзак, веревки, фонари.

Это ж сталь, не жестянка какая, понимать надо… Броня! Когда тракторную дорогу разбирали, я парочку листов себе утащил. Думал, кончусь, пока допру. Думал, что пупок у меня развяжется. Такой завод был! На всю страну!.. Да что там говорить, страну тоже просрали, сволочи!

Осипыч оттягивает лист в сторону, под ним открывается лаз, ведущий под землю.
 Подходит Поляк, светит фонарем в темноту.

У нас тут много таких мест, по которым ходишь и звук такой: гу…гу…гу… Как будто внизу пустота. А ход есть только у меня. Глубоко здесь. И словно земля дышит. Слышишь?

Молчат. Слушают дыхание земли.

ПОЛЯК. Nie idziesz z nami?
ДЯДЯ САША. Нееееее, туда я не ходок.

Поляк светит фонарем на свои наручные часы.

ПОЛЯК. Czy będziemy?
ДЯДЯ САША. Знатные у тебя котлы.
ПОЛЯК. Nie rozumiem. Cо pan?..
ДЯДЯ САША. Котлы. Часы. Часики. Тик-так.
ПОЛЯК. Tak, tak.
ДЯДЯ САША. Часы, говорю, хорошие. Блескучие. Не продаёшь?
ПОЛЯК. Jest to bardzo kosztowne…вещь. Złoto. Тысяч евро. Prezent żony.
ДЯДЯ САША. Мне б такие. Слышь, Осипыч, чего говорю? Хочу себе такие часики. Я б их сыну подарил. Пашке. Сын у меня… (Плачет.) Она с ним видится, а мне не говорит… Думает, не знаю. А я всё знаю… Обидно…

Поляк вопросительно смотрит на Осипыча. Тот отвечает жестом: бухает, мол, человек, не обращайте внимания. Поляк кивает головой: понял, понял, не дурак. 

Ведь она не была такая. Тоненькая была, как струночка. А какая красавица!.. И куча парней за ней бегала. Многих зареченских мы с Митькой Макаровым от ней отвадили. А иных она сама отшила. То на свидание опоздает, а то и вовсе не придёт. То позовут её в кино, а она с подружкой явится, билеты заберет и с ней идет. А потом два только кавалера нас осталось — я да Митька. Осипыч знал его, дружили они. Митька мне говорит: «Ну чего, Санёк, драться за неё будем?». А я отвечаю: «Мне с тобой драться не с руки, сидеть потом неохота». Забирай её, говорю. На том и порешили. Только стала она меня с тех пор привечать. Она ко мне с вопросом, а я в сторону гляжу, ровно не замечаю. Ну, ей, понятное дело, обидно такое обращение. Она снова ко мне, а я от неё. Так полгода и бегал. Потом Митька в армию ушел, а мы поженились. (Смеется.) Весёлая была, хохотало у ней не закрывалось. А сейчас… Рот откроет — и будто жаба из него выпрыгивает. И жадная такая — не приведи господь!
ПОЛЯК (стучит пальцем по циферблату часов). Час, час… Время!
ДЯДЯ САША. Так я об том и говорю: жизнь прошла, старые мы стали. Куда всё подевалось? Опомниться не успели, а уж старики мы с ней. Ну, не продаёшь часы, так хоть на водку дай. Выпью за твое здоровье.
ПОЛЯК. Зачем «на вотку»? (Роется в рюкзаке, достает бутылку водки.) На — пей.
ПОНЯТОЙ. О! Вот эт дело! Эт я понимаю! Уважил! Ну, Осипыч, с богом! (Показывает на бутылку.) А мы с подружкой ждать вас будем.
ПОЛЯК. Twoje zdrowie!

Осипыч и Поляк спускаются под землю. 
Тьма поглощает их.

ДЯДЯ САША. Моё здоровье… И тебе не хворать, гнида.

Тьма поглощает и его.

Тетка Валентина.

В доме Ивана светло и просторно.
Тетка Валентина смотрит телевизор, угощается конфетами, похохатывает над героями фильма, которые мечутся по какой-то пещере, спасаясь от монстра. 
Стука в дверь она не слышит, поэтому сильно пугается, когда прямо перед ней появляется дядя Саша.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Сволочь! Гад! Смерти моей хочешь? (Выключается телевизор.)
ДЯДЯ САША. Да тебя об землю не пришибешь.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Чо пришел? Нету Ваньки.
ДЯДЯ САША. Так я не к нему, к тебе.  
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Нужен ты мне… Чо приперся, спрашиваю.
ДЯДЯ САША. Компанию составить.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Компании твоей мне даром не нать. У меня вон телевизер есть. Его хоть выключить можно, тебя-то не заткнешь.
ДЯДЯ САША. Вот… нелюбезная ты какая, Валентина. Я ж не с пустыми руками. (Достает из кармана бутылку, подаренную Поляком.)
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. От удивил! Чо я, водки не пивала?
ДЯДЯ САША. Такой — нет. Иностранный продукт. Поляк подарил. На здоровье, говорит. (Смеется.)
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ушли они, значит. И когда ждать?
ДЯДЯ САША. Тут ведь не угадаешь. Поляк этот — здоровый кабан. Может, и не осилит его Осипыч, обратно приведет.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Жаль. Барахлишко у него хорошее, дорого можно толкнуть.
ДЯДЯ САША. Приценилась уже?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак чего время-то терять.
ДЯДЯ САША. И то правда. Время — деньги. А их у нас хер да маленько. Выпьем покудова? Или так посидим?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Рюмки в горке стоят, я тебя обслуживать не нанималась.

Дядя Саша идет к шкафу, в народе именуемому «горкой», достает рюмки.

ДЯДЯ САША. Из хрусталя будем пить, по-богатому. И закусить принеси, не жадись давай. У Ваньки-то, поди, есть чо пожрать. Пошарилась, небось, в холодильнике?

Тетка Валентина выходит в кухню.  
Дядя Саша несет рюмки к столу. Открывает бутылку. Разливает водку.
Тетка Валентина возвращается, неся в руках поднос. На нем хлеб, колбаса.

А нож? Или так грызть станем?

Тетка Валентина идет в кухню.

Да не суетись. Есть у меня. (Достает из кармана складной нож.) Сам потом нашматую.

Берет рюмку, другую отдает Валентине.

Ну чо, выпьем? За любовь без обмана.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ты чо, одурел?
ДЯДЯ САША. А чо?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Не буду я за это пить. Я вообще с тобой пить не буду. Давай говори, за чем пришел. И проваливай.
ДЯДЯ САША. Скучная ты, Валентина.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ты у нас шибко веселый.
ДЯДЯ САША. Да, было дело. Теперь уж не то. Отлетался сокол. Раньше струёй камни дробил, теперь даже пыль не прибиваю.

Дядя Саша драматично вздыхает.
 Молчание.
 Слышно, как за стеной кто-то тихонечко стонет.

ДЯДЯ САША. А чо, Ванька котёнка взяли?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да где?
ДЯДЯ САША. Пищит кто-то.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Милка это. Опять приступ был, всю себя изрезала. Чо, думаешь, я здесь-то сижу, а не дома. Слежу вот за ней.
ДЯДЯ САША. Да вижу я, как ты следишь. В телевизор пыришься.

Дядя Саша наливает водку в рюмку, идет к двери. 

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Куда пошёл, дурила? (Подходит к нему, хватает за стакан.) Поставь, где взял.
ДЯДЯ САША. Так вместо снотворного ей. Чтоб заснула.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Я тебя щас сама усыплю.
ДЯДЯ САША. Пожалела, да? Чужой водки пожалела? Жадоба ты!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак нельзя ей, она ж запойная!
ДЯДЯ САША. Так это когда было-то? Она уж, поди, и вкус-то забыла.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Она, может, и забыла. Да только водка про неё помнит.
ДЯДЯ САША. Много ты понимаешь!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да уж поболе твоего!

Пауза.

ДЯДЯ САША (глядя в окно). О! Ванька явился!

Тетка Валентина оборачивается, чтобы посмотреть в окно, дядя Саша успевает шмыгнуть в комнате, где лежит Мила.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да где? (Обнаружив исчезновение дяди Саши). Холера!.. Санька, не смей! Не вздумай даже!

Дядя Саша быстро возвращается. В руках у него пустая рюмка. 

ДЯДЯ САША. Да вы чо, одурели? Где ключи?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Какие тебе, дураку старому, ключи?
ДЯДЯ САША. Ты мне тут ветошью не прикидывайся. От наручников ключи. Вы чо ж это?.. как животную её.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Тебя вот не спросили. Она ведь режет себя, живого места нету.
ДЯДЯ САША. В больницу надо.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Добренький, да? Вот чо ты лезешь, куда тебя не просят?
ДЯДЯ САША. Отвянь!

Дядя Саша наливает еще водки, уходит в спальню. 

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Ой, чо будет… Чо будет!..

Тетка Валентина пьет водку, закусывает конфетой.
 Дядя Саша возвращается. 

ДЯДЯ САША. Сволочи вы, душегубы.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. А сам?
ДЯДЯ САША. И я сволочь.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Надо же. Столько лет жил себе — не тужил, а тут раскаяться вздумал. Поздно, милок.
ДЯДЯ САША. В самый раз. Другого случая уж не будет.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Чо вдруг?
ДЯДЯ САША. Не жилец я.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. У-у-у, засочинял опять, запридумывал. Хватит, наслушалась!
ДЯДЯ САША. Да я правду говорю. В больнице был. Опухоль нашли. Непера…неоперабельную. Вот.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Чо, правда?
ДЯДЯ САША. Вот те крест! (Крестится.)

Молчание.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. И чего теперь делать?
ДЯДЯ САША. Сухари сушить. (Наливает водку.) Давай выпьем! Не чокаясь.

Пьют. 

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Вкус у неё какой-то странный. Как мылом миндалевым отдает.
ДЯДЯ САША. Нормальный вкус. Иностранный.

За стеной стонет Мила.
Дядя Саша поёт:

Бухи, бухи, бухелики, —
Зарізали рака.
Усім, усім по стегенцю,
А Петрику срака…

Тетка Валентина плачет.

ДЯДЯ САША. Ну, не плачь, не плачь. Не надо. Всем там быть в сосновом сарафане. Ты лучше просьбу мою последнюю исполни. Уважь.
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Какую просьбу, Санечка?
ДЯДЯ САША. Дай напоследок с сыном повидаться.

Пауза.

ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Пошел вон отсюда, алкаш проклятый!
ДЯДЯ САША. Чего? Чего?!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Умирает он, как же! А я-то, дура старая, почти поверила!
ДЯДЯ САША. Требую свидания с сыном! Имею право!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. О правах вспомнил?! Дак иди, ищи его! Россия большая — может, и отыщешь!
ДЯДЯ САША. Все знают, что он к тебе ездит! Почему меня не зовешь?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. А кто ты такой, чтоб я тебя звала?
ДЯДЯ САША. Я отец ему!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Да щас! Как же!

Пауза.

ДЯДЯ САША. И чей он?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Не твоя печаль.

Дядя Саша бросается на тетку Валентину, хватает её за горло, валит на пол.
 И душит, душит…

ДЯДЯ САША. Чей он? Говори! С кем нагуляла?!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Пусти… Задушишь…
ДЯДЯ САША. Отвечай, гнида! А то порешу тебя щас!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Пусти…пусти… От Митьки он… Макарова…

Дядя Саша отпускает горло Валентины, она хрипит, пытаясь отдышаться.
Дядя Саша встает, идет к столу, наливает себе водки, пьет. 

ДЯДЯ САША. Так это чо же?.. Пашка на сродной сестре женился? И ты всё знала? И допустила?! И кто ты после этого?!
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. Дак я и не допустила!

 Пауза.

ДЯДЯ САША. Так это ты… что ли?.. Катьку-то?
ТЕТКА ВАЛЕНТИНА. А что мне оставалось? Выманила её на бережок… Мол, традиция есть — невесту прямо в свадебном платье отстирывать. Она и пришла. Притопила её хорошенько… Потом за волосы оттащила вверх по теченью, там омут есть… Думала, никогда она не всплывет… Ты-то бухал, веселился, а я отдувалась.
ДЯДЯ САША. Отдувалась ты? Ах ты!..

Дядя Саша хватает со стола нож, несколько раз бьет им Валентину в живот. Укладывает мертвую на пол. Затем идет к столу, пьет водку прямо из бутылки.

И правда… Мылом отдаёт… Миндалёвым…

Хватается за горло, хрипит, падает рядом с Валентиной.
Тишина.
Темнота.

 Антонида.

Вечер. 
Тикают ходики. 
Антонида сидит на табурете. 

АНТОНИДА. Наверное, будет лучше, если я сама расскажу вам о последних часах своей жизни. Больше-то всё равно некому.
У матери моей была «фишка». Когда она во время урока объясняла новую тему, то могла внезапно вызвать кого-то к доске. Причем, всегда очень подробно объясняла, почему вызывает именно его. Вот у кого-то ручка с парты свалилась. (Голосом «училки».) «Паша Одинчик, я знаю, почему у тебя ручка упала. Ты хотел руку поднять и случайно её с парты столкнул. Иди к доске, если так хочешь». Или так: «Сева Егоров, я, конечно, не слышала, что ты сейчас говорил своей соседке, но интуиция мне подсказывает, что ты хотел спросить, можно ли тебе выйти к доске. Мог бы просто руку поднять. Иди к доске». А уж если кто в туалет попросится… «Ты иди, Макаров, но потом сразу к доске. Не хочу, чтобы от желания ответить у тебя снова недержание было». И тишина стояла на уроках, как в морге.
В тот день она сказала: «Егоров спит на уроке. Наверное, всю ночь задачки решал, готовился. Разбудите его, пусть уже к доске идет». Но разбудить его было некому, Милка в тот день в школу не пришла — заболела. И тогда мать стала будить Севку сама. Когда она поняла, что он мертвый, то ничего нам не сказала, только попросила всех выйти из класса. Мы вышли, она заперла дверь на ключ и пошла в учительскую. Больше я её не видела. Живой не видела.
Уроков в тот день больше не было. Я побежала за реку — к Милке домой. Перешла Первомайский мост и решила срезать через Горсад. Там какие-то пацаны играли в мяч. И так получилось, что мяч прилетел мне в лицо. Из носа пошла кровь. В этот момент ко мне подошла какая-то женщина, взяла за плечи, развернула к себе и посмотрела прямо в лицо. Одета она была в мужскую куртку, надетую поверх ситцевого халатика. Я это запомнила. Женщина сказала: «Иди домой!»

Антонида снимает мужскую куртку, надетую поверх ситцевого халата.

Я почему-то испугалась и побежала домой, забыв о Милке. Дома я услышала, как мать ссорится с папой. Точнее, кричала она, а он молчал. Я не стала заходить в комнату, решила переждать в коридоре. Села на ящик и стала слушать. Как я поняла, из школы мать сразу прибежала домой, раньше обычного, и застала отца, когда он сжигал документы. Документы людей, которых перед этим отвел в пещеру. Мать грозилась вызвать милицию. А потом она замолчала. Тогда я зашла в комнату. Она лежала на полу, а отец склонился над ней. Почему-то я сразу поняла, что она уже не дышит.
Я сама предложила спрятать её в пещере. Сама потом объяснялась с дядей Митей Макаровым, который приходил её искать. И с другими милиционерам тоже говорила. Я бы и не вспомнила сейчас об этом, но случилось вот что. Я шла из больницы домой. Не могла больше там находиться. Сбежала. Пошла через Горсад, так реально ближе. В Горсаду какие-то дети играли в мяч и попали в лицо девушке-подростку. Я подошла к ней, развернула к себе, чтобы посмотреть, всё ли с ней в порядке.
Это была я сама.
Так я поняла, что скоро умру. Осталось только дождаться. Я пришла домой и стала ждать. А потом пришел Иван. Я не хотела его видеть, но и не прогнала.

Появляется Иван.

Иван спросил, где отец прячет вещи мертвецов. Я показала.

Иван идет к печке, становится на приступок, открывает вьюшку. Тянет за леску, извлекает из печной трубы испачканный сажей сверток. Иван трясёт сверток над столом, оттуда высыпаются мужские часы, цепочки, нательные крестики, обручальные кольца и печатки. 

ИВАН. Это что, всё, что ли?

Антонида кивает. 

А деньги?
АНТОНИДА. Их он дяде Саше и тетке Валентине отдавал.
ИВАН. А что с документами делал?
АНТОНИДА. Сжигал.
ИВАН. Так он что же, людей из-за этого говна убивал? За мелочёвку эту?
АНТОНИДА. Ему пещера приказывала.

Пауза.

ИВАН. Сейчас на моей машине до Воронежа, а там поездом в Москву. В Москве нас никто не найдет. (Показывает на сверток.) Этого говна на какое-то время хватит. А дальше будем думать. Всё! Пять минут тебе на сборы.
АНТОНИДА. А как же Милка? Бросишь её?
ИВАН. Мёртвая она. И дядя Саша мёртвый. И тетка Валентина. Прихожу домой, а там трупы остывают.
АНТОНИДА. Я тоже скоро умру.
ИВАН. И умрешь, если сию минуту жопу свою от табуретки не отлепишь.
АНТОНИДА. Я не поеду.
ИВАН. Ну что мне, бить тебя?
АНТОНИДА. Не поеду.

В этот момент с улицы доносится какой-то шум. 

ГОЛОС СОБИНИНА. Антонида! Жених пришел!
ИВАН. Спровадь его!

Антонида не двигается с места. Собинин стучит в дверь дома.

ГОЛОС СОБИНИНА. Открывай, гадина! Я знаю, что ты там! Если не откроешь, я видео с того телефона в интернет выложу! Тогда тебе кабзда! И тебе и любовнику твоему! Я вас всех в тюрягу упеку!

Иван оглядывается по сторонам, замечает чугунную ступку, стоящую на печной притолоке. Хватает пестик, выходит из комнаты. Слышно, как открывается дверь, как падает тело. Иван возвращается в комнату, бросает окровавленный пестик на пол. Ищет, чем вытереть испачканные кровью руки.

ИВАН. Тряпку какую-нибудь дай.

Антонида медленно встает, подает Ивану полотенце. Он вытирает руки.

Тело надо в ящик с глиной положить. Не сразу хватятся. Пойдем, поможешь.

Антонида идет следом за Иваном. 
Темнота.

Красная комната.

С потока капает вода. Кап-кап…
Красная комната действительно красная. 
И это очень веселит Поляка, который снимает ее на камеру.
Сняв панораму, Поляк останавливает объектив на деревянных грубо сколоченных козлах, на которых лежит связанный Осипыч. Рот его заткнут кляпом.
Поляк устанавливает камеру на штатив, достает из рюкзака сверток со своими инструментами, бережно разворачивает его. Берет ножницы и принимается срезать с пленника одежду. Осипыч приходит в себя, мычит, пытаясь освободиться.

ПОЛЯК. Очнулись? Отлично! А я уж думал, что слишком сильно вас приложил. (Смеется.) Ничего, до свадьбы заживет. Вы ведь хотите жить, Андрей Осипович?

Осипыч перестает вырываться, прислушивается к словам Поляка. 

Вижу, что хотите. (Достает из кармана мобильный телефон, открывает фотографию.) Он тоже хотел. (Показывает снимок Осипычу.) Узнаёте этого мальчика?

Осипыч не реагирует.

Мой клиент хотел присутствовать при нашем разговоре. Я отказал. Знаете, почему? Ему наверняка стало бы вас жалко. Идти до конца — удел очень немногих. Поэтому мы с вами проделаем этот путь только вдвоем. На камеру не обращайте внимания, скоро вы о ней забудете. Обещаю. Ну а клиент, если в какой-то момент ему станет страшно, просто выключит звук. Сейчас я выну кляп. Зачем вам кляп, вы ведь немой. Или только хотите им казаться? Я задам вам несколько простых вопросов. Готовы?

Осипыч кивает. Поляк вынимает из его рта кляп. 

ОСИПЫЧ. Крест.

Мы впервые слышим его голос. Это голос человека, который очень долго молчал.

ПОЛЯК. Что, простите?
ОСИПЫЧ. Крест дай в руку. Мне легче будет.

Поляк срывает с груди Осипыча нательный крестик, отшвыривает в сторону.

ПОЛЯК. Нет, Андрей Осипович, время разговоров с богом закончилось. Поговорите-ка теперь с дьяволом.

И Дьявол появляется. Только это не Поляк, что бы он там про себя не думал.
 Из стены Красной комнаты появляется Красная женщина. На ней костюм, какие обычно носят школьные учительницы. Костюм испачкан красной глиной.
 Красная женщина подходит к Осипычу, склоняется над ним. 
Поляк нагибается, берет в руку скальпель и тоже склоняется над Осипычем.

ПОЛЯК. Где труп мальчика? Будете говорить?

Осипыч смотрит на Красную женщину, словно бы ожидая от нее совета.

КРАСНАЯ ЖЕНЩИНА. Через пятнадцать минут, он захочет в туалет. Но делать это при тебе не станет. Пойдет в коридор, ведущий к колодцу, в котором вы с Тоней меня похоронили. Растяжку твою он не заметит, погибнет сразу, без боли. А вот ты…
Три дня — это очень, очень много. Ты успеешь вспомнить всё и всех. Один, в полной темноте. Но ты ещё можешь отказаться, ещё есть время.

Осипыч качает головой.
Поляк делает первый надрез. 
Темнота.

Нигде.

Городецкий один.
Он только что набрал текст в телефон. Перечитывает его перед отправкой.

ГОРОДЕЦКИЙ. Петя! Сынок! Это не первое послание, которое я оставляю на твоей странице. Я все еще надеюсь… (Стирает последнюю фразу.)
Я понял для себя одну важную вещь: как легко быть человеком, когда это легко. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я. Единственная проблема, что понял я это слишком поздно. Ища тебя, я умудрился потерять себя.
Я оказался… нигде. Это очень странное место. Ты был маленький, не помнишь, однажды наши соседи забыли в тамбуре свою собаку. Не знаю, как это получилось, да это и не важно. Пёс был старый и почти слепой. Он сидел там и не понимал, почему он здесь, а не дома. Как же это страшно оказаться в тёмном тесном "нигде", в шаге от своей семьи, слышать их голоса, однако быть при этом по другую сторону от них.
Не знаю, что еще тебе написать. Я тебя очень люблю. Прости меня. Твой папа.

Отправляет сообщение.
Темнота.

 
В Москву!

Купе поезда. 
Кто-то спит на верхней полке, накрывшись с головой. 

ГОЛОС С ПЕРРОНА: Закончена посадка на скорый поезд номер одиннадцать: Ростов — Москва. (Помехи.) Пять утра — какая тебе еще водка! (Помехи.) Счастливого пути!

Вагон дергается, поезд трогается с места, постепенно набирая ход.
 В купе входят Иван и Антонида. У них с собой одна сумка на двоих.

ИВАН. Ну, с богом! 
АНТОНИДА. Скоро солнце встанет…
ИВАН. Вот и отлично. А ты, дура, говорила, что умрешь. Нам о будущем надо думать. О хорошем.
АНТОНИДА. Да какое у нас может быть будущее. Об отце думаю.
ИВАН. Забудь. Сгинул он. Не вернется. Судьба.
АНТОНИДА.  Это мертвецы мстят.
ИВАН. Скольких он?
АНТОНИДА. Много. Он сразу после Афгана промышлять этим начал.  
ИВАН. При советской власти, поди, сложнее было.
АНТОНИДА. Никакой власти до людишек дела нету. Ни прошлой, ни теперешней. Курить хочу. При отце нельзя было.
ИВАН. Теперь можно. Теперь нам всё можно. Даже то, что нельзя. (Лезет рукой под халат Антониды.)
АНТОНИДА. Глянь, какая. (Показывает рукой на красную фигурку, стоящую на столике.) Милка твоя такие же лепила.
ИВАН. Вот умеешь ты обломать. Мастерица просто.

Антонида тихо смеется.

АНТОНИДА. Собинин мне так же говорил. Слово в слово.
ИВАН. Всё. Забудь про них. Они все умерли. А нам жить.

Иван ласкает Антониду, она отстраняется.

АНТОНИДА. Пойдем в тамбур. Неудобно. (Показывает на спящего пассажира.)
ИВАН. Да спит он. А проснется — позавидует.
АНТОНИДА. От твоего сопения и мертвые подымутся.
ИВАН. У меня уже и так всё поднялось. (Обнимает Антониду.)
АНТОНИДА.  Что там у тебя?
ИВАН. Пистолет. (Расстегивает куртку, достает из плечевой кобуры оружие.) А ты думала, я безоружным в бега подамся?
АНТОНИДА. Убери от греха. Пальнешь еще.
ИВАН. Он на предохранителе, дура.
АНТОНИДА. Раз в год и палка стреляет. Спрячь.

Иван прячет пистолет в сумку. Они выходят из купе.  
 Когда дверь за ними закрывается, с верхней полки спускается их попутчик.
 Это Городецкий. Находит в сумке пистолет. Снимает его с предохранителя.
 Присаживается на полку, словно перед долгой дорогой. Затем выходит.
 В купе остается только апостол Андрей. Он хороший. Он Русь крестил.
 Медленно гаснет свет. В темноте раздаются подряд два выстрела. Затем еще один. 

КОНЕЦ







_________________________________________

Об авторе: ОЛЕГ МИХАЙЛОВ

Драматург, сценарист, член Союза писателей Москвы, член Союза театральных деятелей (ВТО), член Союза кинематографистов «Киносоюз». Лауреат Конкурса новой драматургии «Ремарка» (2014) и Международного конкурса драматургии для детей и подростков «Маленькая премьера-2014». Лауреат Ежегодного всероссийского конкурса драматургов под девизом «Долг, Честь, Достоинство» (2012г.), проводимого журналом «Современная драматургия»; победитель и призер международных драматургических конкурсов «Евразия», «Свободный театр», «Действующие лица» и «Badenweiler». Спектакли по пьесам Олега Михайлова поставлены театрами Таллина (Эстония), Москвы, Санкт-Петербурга, Кирова, Калуги, Владивостока, Орла, Нижнего Новгорода, Нижнего Тагила, Петропавловска-Камчатского, Первоуральска, Одессы, Запорожья, Тернополя, Орши, Семея и других городов России, Украины, Казахстана и Республики Беларусь. Сценические чтения пьес проходили в Москве, Екатеринбурге, Казани, Пензе, Калуге, Самаре, Вологде, Саратове, Киеве, Одессе, Минске, Штутгарте, Лондоне и Нью-Йорке. Пьесы переведены на английский, эстонский и украинский языки.скачать dle 12.1