ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Евгений Фурин. В ПОИСКАХ ВЫСШЕГО АВТОРА

Евгений Фурин. В ПОИСКАХ ВЫСШЕГО АВТОРА


Мысль религиозная в современной русской прозе

«Я не только не вижу сегодня хорошей книги о вере — книги,
которая бы давала читателю если не ответ, то хотя бы стимул
для поиска; я не вижу хорошей книги об авторе, за которым
всегда стоит и другой, высший Автор».

Дмитрий Быков

Вступать в полемику с Быковым по горячим следам мне не хотелось. Должно было пройти время. Должны были появиться те самые романы, на отсутствие которых он сетовал. Мысли о том, что нет сейчас автора, который набрался бы «метафизической и литературной дерзости» и продолжил традиции русского религиозного романа, я принял за отправную точку. Оставалось лишь следить за литературным процессом, ждать появления если уж не Большого Русского Романа, в котором разговора о Боге избежать нельзя, то хотя бы «мысли религиозной». Изменилось ли что-то с той поры? Существует ли ныне религиозный роман как жанр? Кто в этом жанре сейчас работает? И вообще, нужно ли идти по пути Толстого и Достоевского? 
В феврале этого года в литературном блоге Bookriot я задал эти вопросы Евгению Водолазкину, на что автор романа «Лавр» (о котором еще, безусловно, пойдет речь) ответил: «В статье Быкова мне близка мысль о том, что текст, лишенный метафизики, получается плоским. Точно так же, думаю, плоским получается то, что посвящено исключительно метафизике, потому что за бортом остаются другие сферы бытия. Бытие же, как известно, имеет не только метафизику, но и физику. Действительность многообразна, так ее и нужно отражать, а любая жанровая литература — это сужение. Разве романы Толстого и Достоевского сводимы только к религиозной проблематике? Да, взгляд на мир или, как сейчас любят говорить, оптика, у них религиозна, но этот взгляд охватывает всю действительность, до самых дальних ее закоулков» [2]. Из вышесказанного можно сделать справедливый вывод: не совсем этично ограничивать современный интеллектуальный роман, навешивая на него ярлык религиозный, так же как не совсем этично проделывать то же самое с произведениями классиков. И поэтому применительно к разбираемым ниже текстам я не буду употреблять термин «роман религиозный». Достаточно того, чтобы мысль религиозная в тексте присутствовала, чтобы «физика» не мешала авторам прорываться в области трансцендентного.

Пожалуй, начну я с вышедшей в 2013 году книги Антона Понизовского «Обращение в слух». В аннотации к роману критик Лев Данилкин расточал комплименты: «Казалось, что время подлинных Русских Романов прошло, что порода писателей, которые возьмутся рассказывать о смысле страданий, прощении и Небесном Иерусалиме, давным-давно вымерла; жизнь, однако, осталась та же, что была при Достоевском; и вот Антон Понизовский написал настоящий Русский Роман - классический и новаторский одновременно: такой, каким и должен быть Русский Роман ХХI века». Впрочем, не все приняли эту книгу столь благожелательно: многие увидели в ней в лучшем случае удачный эксперимент, а в худшем - лишь «достоевщину» да размышления на тему «народа-богоносца». Все это в книге, пожалуй, есть. И играет важную роль. Только не решающую. Автор дает возможность обратиться к нам вслух маленьким людям, обычным россиянам. Тем, кого никто и никогда не слушал. А мы, читатели, должны «обратиться в слух», внимать. И делать выводы.

Небольшая компания, волею судьбы собравшаяся в швейцарских Альпах, прослушивает реальные рассказы россиян о собственной жизни, чтобы помочь аспиранту Федору в научной работе. Их задача, по сути, заглянуть в потемки русской души. Кто-то увидит там лучик света, а кто-то так и останется слеп. Композиция романа проста: прослушали историю, обсудили ее. Краткие рассказы «маленьких людей» оказываются притчами, которые могут трактоваться двояко. Успешный и состоявшийся Дмитрий видит в этих историях смрад и разложение, аспирант Федор – глубину страдающей и богохранимой русской души. Доказательства Дмитрия, на первый взгляд, неоспоримы. Для него Россия – вечно пьяная, униженная, страдающая – это «страна-пугало». Страна безнадежная и опустившаяся, страна сладострастников, воров и убийц. Идеи свои он обильно подкрепляет цитатами из Достоевского. Однако разборчивый читатель легко догадается, что все грехи, в которых Дмитрий обвиняет россиян, присущи и ему самому. Оппонент Дмитрия Федор выглядит на его фоне Алешей Карамазовым, а может, князем Мышкиным, непорочным юношей-мыслителем, осевшим в Альпах. Он долго слушает версии Дмитрия, не в силах ничего противопоставить железной логике сладострастника. И все же формулирует свою позицию, позицию сложную, но, на мой взгляд, верную: «Вот что на самом деле несет богоносец: страдания и позор. А не знамя… Знаменем это явится в другой жизни; а в этой жизни «Я ношу язвы Господа моего на теле моем», то есть ношу страдания и позор…»

Есть мнение, что литературная часть романа провалилась. Дескать, на фоне прозы жизни, жестокой повседневности и наших языковых реалий, утонченные разговоры а-ля Достоевский кажутся надуманными. Я так не считаю. Может, потому что и сам не прочь подискутировать на подобные темы. Как бы то ни было, есть основные, проклятые «русские» вопросы, на которые мы будем отвечать, забывать ответы, чураться самих вопросов и снова их задавать. И спасибо Понизовскому за то, что их вновь поднял.

Следующая книга идеально вписывается в предложенную парадигму: главной задачей романа Евгения Водолазкина «Лавр», ставшего, к слову, открытием 2013 года и получившего «Большую книгу», является восстановление утраченных связей с Богом, которые, по словам писателя, «раньше были прямее». Древнерусский контекст, по мнению Водолазкина, – идеальная среда для серьезного разговора о Боге. Формально эта книга напоминает «сказание» или «житие», главным героем которого становится средневековый целитель и праведник Арсений (он же Устин, Амвросий и Лавр), живший в средневековой Руси на рубеже 15-16-го веков. Движение к трансцендентному в этом романе можно разглядеть уже на уровне речевых экспериментов: автор смешивает тип речи, свойственный древнерусской литературе, с современным русским языком. Сакральный язык прошлого звучит симфонией, но Водолазкин намеренно снижает стиль, сбрасывает читателя с небес на землю, чередуя древнерусский язык с современным, обесцененным и прозаичным. Этим смешением он делает прозу читабельной, доступной, и в то же время устремляет свое Слово в вечность. Все помнят рубленый, телеграфный стиль прозы Камю, где в каждой фразе – конечность бытия, смерть и бессмыслица. Водолазкин в «Лавре» достигает обратного эффекта – его проза пропитана вечной жизнью.

Главная идея «Лавра» вполне вписывается в христианский контекст. Времени нет – постулирует автор, постепенно подводя читателя к пониманию вечности бытия. «Мы заперты во времени из-за слабости нашей»,- говорит Арсению друг Амброджо. Время – проклятие, постигшее человека после грехопадения, и чем ближе главный герой книги к Богу, тем меньше он чувствует в нем потребность, а концу своего земного бытия и вовсе перестает его ощущать. Преодолеть проклятие временем древнерусскому целителю будет непросто. Для этого понадобятся несколько жизней, прожитых «яко в чуждем телеси», прожитых ради других. Евгений Водолазкин создает блестящий роман, где каждый уровень - языковой, композиционный, сюжетный или идейный, - работают на то, чтобы приблизить читателя к Богу.

Владимир Шаров в своем романе «Возвращение в Египет», который также вышел в свет в 2013-м, предпринимает попытку соблюсти необходимый баланс между физикой и метафизикой: земное и небесное, рай и ад - детали одной структуры, вертикальной конструкции. Можно сколь угодно критиковать новоиспеченного букеровского лауреата за монотонность эпистолярной речи и невнятный сюжет (что будет, на мой взгляд, вполне справедливо), но не заметить в тексте мысли религиозной нельзя. Основная идея книги весьма экстравагантна – допиши Гоголь «Мертвые души», возможно, Россия пошла бы по другому пути, стала бы новой «землей обетованной», но все вышло иначе, вместо земли обетованной мы вернулись в египетское рабство. Главный герой романа Николай - из рода Гоголей и потомок Николая Васильевича. Повествование соткано из отрывков писем самого Николая и его родственников. Корреспонденты семейной переписки уверены, что «Гоголь в деталях мог изобразить ад, Рай же ему не удался. Это свидетельство, что дорогу в преисподнюю он знал, а вот как из нее спастись – вряд ли». Ему бы, как Данте, изобразить чистилище, а затем и рай, может жизнь в России и наладилась бы. 

Роман Шарова видится мне в некотором роде христианской антиутопией. Позабыв вавилонский опыт, герои все же стремятся к земному Раю: если уж не удается достичь небес, то хоть притянуть царствие небесное за уши на землю. Идеи эти откровенно утопичны. Даже достигнув земли обетованной, евреи не достигли земного Рая. Куда уж нам со своим Третьим Римом, но идея жива, она в семье Гоголей передается из поколения в поколение, все ждут и именно на Колю возлагают надежды. И Коля их частично оправдывает, составляет даже синопсис новых томов «Мертвых душ», главным героем которого является, конечно же, Чичиков. Но это не Чичиков гоголевского «ада», это обновленный герой, прошедший чистилище некогда сожженного (и домысленного Николаем) второго тома и обретший рай в собственной душе. Впрочем, дальше синопсиса дело не идет. Николай не становится новым Гоголем и выбирает единственно правильный путь аскезы и подвижничества. В своем доме-корабле он дает приют странникам, растит козлов отпущения и, нагружая их камнями – символами человеческих грехов, - спускает в кальдеру. Этим, по сути, монашеским подвигом, молитвой за все человечество, главный герой разбивает в пух и прах идеи, которые потомки Гоголя вынашивали на протяжении столетия. «Важно, что Бог ждет тебя, и если в душе своей ты вышел из Египта, то придешь в землю обетованную»,- говорит Николай. Внимательный читатель поймет, что земля обетованная – есть, скорее, Царствие Небесное, и всякая попытка обрести ее в этом мире обречена на провал [3].

Еще одна книга, о которой хотелось бы поговорить – нашумевший и снискавший лавры («Большая книга»-2014) роман Захара Прилепина «Обитель». Уже в аннотации издателя он был назван «мощным метафизическим текстом», однако на этот факт мало кто обратил внимание. «Обитель» трактовали как авантюрный роман, кто-то рассматривал Соловки как фабрику по созданию нового человека, кто-то внимательно отыскивал аллюзии на тексты Серебряного века. Мысль религиозная в романе многочисленным рецензентам казалась второстепенной. Разве что публицист Дмитрий Володихин в журнале «Фома» [4] взглянул на «Обитель» как на христианский роман3. Впрочем, подобная полифония критических откликов лишь подтверждает незаурядность произведения. Говорить о книге Прилепина как о романе сугубо религиозном нельзя, но и не замечать в нем пласт метафизики было бы ошибкой. Прилепин недаром назвал роман именно «Обитель», а не, к примеру, «СЛОН». Потому что наследует эта книга не солженицынскому ГУЛагу, а классическому русскому роману, где есть место и захватывающему сюжету, и мыслям о государстве, и телесной низости и духовным исканиям.

Безусловно, осмысление российской истории очень важно для Прилепина, но это осмысление не зря происходит на фоне монастырских стен, пусть и превращенных в стены лагерные. Дмитрий Володихин называет этот роман «историей покаяния», что, на мой взгляд, довольно спорно. В одном из центральных эпизодов романа - общей исповеди на Секирке, - Артем Горяинов словно одержим бесами. В минуту соборного единения, общего духовного порыва, главный герой уродует лик святого, который сам же тщательно освободил от штукатурки. Примечательно, что ранее Артем видит сходство этого лика с самим собой. Горяинов пытается уничтожить все светлое, что было в его душе, хочет отгородиться от Царствия Божия, которое «внутрь нас есть». Кажется, что он выбирает другой путь, путь бессмыслицы и смерти. И только оказавшись в море, теряя надежду на спасение и чувствуя ответственность не только за свою жизнь, но и за жизнь ближнего своего, Артем обращается к Богу. Конечно, о нравственном перерождении могут говорить его поступки в конце романа, но они в той же степени могут быть обусловлены и внутренним кодексом чести, этакими «пацанскими понятиями», которыми Горяинов руководствовался все время, и которые были, порой для него дороже жизни. Нам остается только догадываться, с Богом в своей душе он погиб, или без. И, пожалуй, правильно то, что Прилепин не показывает нам окончательно перерожденного героя, избавляясь тем самым от излишнего морализаторства и предсказуемости. Раскольников у Достоевского сомневается до последнего, но идет в правильном направлении. Горяинов, конечно, мало напоминает рефлексирующего и одержимого идеями героя Достоевского, но классическая схема «преступление – духовный взрыв – наказание» у Прилепина работает предельно четко.

Роман Алексея Варламова «Мысленный волк» - еще одно произведение, где религиозные идеи играют ключевую роль. Возвращаясь к Серебряному веку, осмысливая историю переломной эпохи, Варламов дает понять, что утраченные связи с Богом – основная причина русской смуты начала двадцатого века. Название книги отсылает нас к древней православной молитве: «Не бо яко презираяй прихожду к Тебе, Христе Боже, но яко дерзая на неизреченную Твою благость, и да не на мнозе удаляйся общения Твоего, от мысленнаго волка звероуловлен буду». По мнению Варламова, Российская империя пала в первую очередь из-за того, что сознанием людей завладел этот хищный зверь [5]. Он обвиняет философов Ницше и Розанова в том, что через их мысль русский человек потерял стыд, «а без стыда русскому никак нельзя, ибо потеряет он и образ Божий, и образ человечий». В линейке персонажей этого романа, пожалуй, нет героя, чьи мысли бы не поразил мысленный волк. Он царствует в умах либералов и монархистов, церковных деятелей, философов и революционеров. Среди персонажей много реальных личностей: Варламов пытается подтверждать свои идеи конкретным историческим опытом. Червоточина есть в каждом. Писатель Легкобытов (в образе которого угадывается Пришвин) больше не верит в Бога, и потому его романы не имеют действенной силы. Неудавшийся революционер и монархист Комиссаров излишне увлечен войной, воспринимает бойню как исторический урок, экзамен, выдержав который Россия заслужит прощение от всех глупостей и грехов. Даже Распутин, который в целом показан Варламовым человеком добрым и наделенным даром Божиим, не может сопротивляться мысленному волку. Его пьяные выходки лишь толкают Россию к пропасти. Что уж говорить о большевиках, которым достается разорванное противостоянием мировоззрений государство [6].

Подводя итоги, хочется сказать, что мысль религиозная в русском романе жива. Жива порой вопреки. Вот, к примеру, тезис из лекции литературоведа, главного редактора журнала «Новое литературное обозрение» Ирины Прохоровой: «Миссия интеллектуала нашего времени — описывать модель общества, свободную от религиозного давления». Хотелось бы знать, о каком давлении идет речь? В 19-м веке российские чиновники были обязаны ежегодно причащаться. Этот факт вполне можно признать за религиозное давление. Сегодняшнее общество, к счастью, избавлено от подобной заботы со стороны государства, да и наши интеллектуалы уже более ста лет справляются с вышеозначенной «миссией». Жизнь духовная в стране была порушена, и сейчас мы только на пути к ее восстановлению. Мысль религиозная, которую годами гнобили и уничтожали, сегодня востребована читателем. Книги о вере становятся бестселлерами, получают престижные премии, а богоискательство остается одним из самых насущных вопросов нашей культуры. Современные писатели восстанавливают связи с великой русской литературой, которые мы, казалось, уже совсем утратили. И это не может не радовать. Бог им в помощь.




______________________

Примечания:

1 Быков Д. Не бойтесь Бога! Почему современные русские книги читать неинтересно/// Новая газета. Выпуск № 88 от 8 августа 2012. 
2 Вookriot. Блог о современной русской литературе последних 20 лет. Есть вопросы Евгению Водолазкину! 12.02.2014.
3 Подробнее см.: Евгений Фурин. Палиндром бытия. О книге Владимира Шарова «Возвращение в Египет». //Лиterraтура, № 21. (Прим.ред.)
4 Дмитрий Володихин. Господи, рассмотри меня сквозь темноту… «Обитель» Захара Прилепина как христианский роман. // Журнал «Фома». 12.05.2014.
5 Подробнее см.: Евгений Фурин. Хищный зверь русской истории. О романе Алексея Варламова «Мысленный волк» // Лиterraтура, № 28.
6 Светское общество и клерикальное сознание. 6 цитат из лекции Ирины Прохоровой. // Журнал «Сноб». 16.10.14.
скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 720
Опубликовано 16 дек 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ