Редактор: Ольга Девш
Очень субъективные впечатления от лонг-листа премии для молодых авторов «ФИКШН35»Как они только не умирали, те дети. И метафорично, в названии сборника «Сказки для мёртвых детей» Дмитрия Гаричева, и обычной своей книжной смертью: малыши пропадали и гибли в «Городе вторых душ» Саши Степановой, самоубивались подростки в «Возвращении в Острог» Саши Филипенко, достал-пистолет-ой-что-сейчас-будет школьник-главный герой «Отца лжи» Володи Злобина, в посмертии бродила с отцом юная героиня «Белого слона» Елены Прокоповой, насмерть подавилась фаллоимитатором девочка в фантасмагории Владислава Городецкого. Оно и понятно, откуда мотив — авторы молоды, но их детство уже завершилось. Вообще пожилые герои появляются, вроде бы, только в рассказах Евгении Некрасовой и Алины Гатиной, что тоже не удивляет: мёртвые дети — не кандидаты в будущие старики.
Детство здесь — мутное время зарождения комплексов и страхов («Выйди из шкафа» Ольги Птицевой), когда (не)знание тяготит («Дни нашей жизни» Микиты Франко), а жизнь принадлежит другим (учителям ли, родителям, коллективу, всем им сразу — в «Непостоянных величинах» Булата Ханова). В детство ныряют в поисках истока травмы, и, возможно, поэтому миллениалы, чьё кидалтовское начало — едва ли не поколенческий девиз, часто напрочь лишены ностальгии по ранним годам. Мёртвые дети не вырастают.
Отсюда и оптика: взгляд умершего замутнён. Среди мрачного, вязкого, топкого, с проблеском света в конце или даже без этой подачки — выделяется несколько тестов. Например, добрая, совершенно жизнеутверждающая повесть «Великий пост» Дарьи Верясовой. И чтобы сейчас не звучало подобно тому, как когда недовольных коронованными «Днями Савелия» на место ставили фразой, мол, чем вам котейка Савелий не люб, вы тут что, не наелись чернухой — обозначу: «Великий пост» своей светлостью не исчерпан. При этом свет, как и тьма — категории равновеликие, а позитивность сюжета и авторской мысли имеет значение разве что в библиотерапии. Мрачно-мистическая сторона Нижнего, этот локальный бренд Саши Степановой «Нижний Новгород — город вторых душ» походит на кинговский Мэн и звучит куда воодушевляюще, чем, например, серое никакое «Сызрань — томатная столица Поволжья» и прочие бесчисленные столицы России.
От отдельных текстов — и их немало — прямо сквозит ощущением «настоящей» современной русской литературы, которую столь часто включают в короткие списки премий для молодых авторов, которую то и дело видишь на страницах толстых журналов, так похожую на ту, что была в списках курсов современной русской прозы в университетах лет пять-десять тому назад. Современность и русскость значила боль настоящую — чтобы жизнь тяжела, одиночество давит, философия или стакан не спасёт, но помогут, наверно, забыться. Мы как читатели это переросли — не так, как перерастаешь, сохранив нежность, острую влюбленность в Сэлинджера или Бродского, а как становится мал родной город, где твои перспективы понятны на сто лет вперёд, а соседи глядят слишком косо — не выделывался бы ты, щегол.
Проблема и в ином — реальность неравномерна, девяностые годы прошли не для всех. Кому-то, быть может, важно узнать о страданиях отважного и любящего полицейского среди женщин-функций, для кого-то действительно близко — но это не сообщает ценности тексту, лишь обозначает его ЦА, а ЦА — про маркетинг, не про искусство. Не подходит историям такого рода, если их обрядить в новую искренность — чуется сразу подвох, немыслимый анахронизм. Это не новая искренность, это старая проза безвременья, вечно ноющий белый мужчина (ну смени ему идентичность, сделай женщиной, трансчеловеком, хоть в собаку его обрати — ничего это не поменяет, станет волк в овечкиной шкуре) неизбывнее, чем вечный жид. Поначалу подобные тексты могут обманчиво показаться и важными, и нужными, но на поверку если и вызывает читательскую эмпатию — то лишь потому, чтобы все не хотим быть уродами и прекрасно же понимаем, в какой ситуации должно болеть.
Печать настоящести мешает срастаться с героем, механическая игра с триггерами не даёт ничего — по лекалам школ креативного письма кроится если и гладко, по стопам девяностых если вдруг идётся кому-то легко, то все равно выглядит безнадежно устаревшим. Мы знаем, мы видели тысячу раз, мы сдавали про это экзамен — и не можем это прожить, пережить как впервые, до боли. Точно также воспринимается и фейсбучная проза, не очень-то изменившаяся со времён Славы Сэ — ясно, что появившаяся позже, но быстрее и поднадоевшая. Девяностые — уже миф, для кого-то и ностальгия, по фейсбуку чего тосковать: взял, открыл, подивился да вышел.
Мы в жюри говорили «Это же новый Селуков» про действительно смешные и бодрые рассказы того же Никиты Немцева — а что тогда делать со старым Селуковым, который с точки зрения биологической вообще пока же не стар и напишет теоретически ещё много и много рассказов, классных, веселых, неотличимых как близнецы (ну а если он их не напишет, это сделает нейросеть)?
Прочувствовать да пусть избитые скучные темы, стать одним целом даже с поднадоевшим героем помогает иной язык, совершенно другие точки зрения, многослойность аллюзий — и такие тексты тоже есть в лонг-листе «Фикшн35», и такие, я полагаю, по итогам войдут в его шорт.
У читателя есть всегда выбор — пресловутое «не трать своё время на книгу, которая неинтересна». У члена жюри его нет — хочешь-не хочешь, читай все, что дали.
Carpe diem, читатель.
скачать dle 12.1
