В прошлом номере Лиterraтуры была опубликована заметка Евгении Вежлян о конце литературы в привычном, сложившемся за последние 200 лет ее понимании и о конце так называемого литературного процесса, под которым критик, судя по всему, понимает литературный быт в формах второй половины 1990-х – 2000-х годов. Впрочем, в завершение заметки она делает оговорку, что «постсоветский литературный проект» закончился и теперь наступает время простого производства «текстов и их интерпретаций». Отсюда понятно, что Евгения Вежлян связывает литературный процесс прежде всего с институциями и их успешным воспроизводством. И с этой точки зрения, конечно, закрытие некоторых толстых журналов, исчезновение премий, переформатирование «Журнального зала» могут показаться кардинальной сменой тренда в современной литературной жизни.
В общем и целом, если абстрагироваться от апокалипсического тона, основные моменты изменившейся ситуации указаны Евгенией Вежлян совершенно верно. Действительно, давно уж нет тех мероприятий, на которых в постоянном диалоге происходило формирование многих современных поэтов и прозаиков, мероприятий, на которых можно было встретить великих поэтов (например, Всеволода Некрасова) и услышать их живое авторское чтение. В ту пору крайне важной и, что самое главное, возможной была именно дискуссия, столкновение различных мнений и литературных практик, в котором постоянно вырабатывалось что-то новое. Права Евгения Вежлян и в том, что именно через участие в определенных событиях литературной жизни происходило своеобразное посвящение в «поэты», то есть идентификация и самоидентификация человека в этом качестве.
Однако в подобном доминировании экспертной оценки, как и практически во всем на свете, есть две стороны – хорошая и плохая. Хорошим было то, что таким образом прямо передавались традиции и определенные культурные формы. Плохим – то, что реализация тех или иных литературных амбиций сразу же упиралась в собственные представления эксперта. Если все это совпадало, литературная «карьера» складывалась успешно, если не совсем совпадало или совсем не совпадало, человек мог быть вытеснен на периферию литпроцесса с соответствующими результатами – отсутствием публикаций и критической рецепции. Все изменилось после того, как социальные сети из своеобразной интеллектуальной забавы времен Живого журнала сделались повседневным обстоятельством нашей жизни. Теперь любой человек, написавший стихотворение, не несет его эксперту, а просто публикует у себя на странице и тут же получает непосредственный отклик от читателей. Более того, если эти стихи действительно хороши, они обязательно будут замечены и, скорее всего, опубликованы в том или ином издании.
Этот путь от автора к читателю, который раньше проходил только через эксперта и/или литературную институцию, теперь сократился ровно на две ступени. Конечно, экспертная точка зрения все еще остается в некоторых моментах важной и определяющей, но ее значение сильно уменьшилось. И с одной стороны, опять-таки, это хорошо – не надо больше стараться установить дружеские отношения со статусным литературным персонажем, лезть из кожи вон, чтобы ему понравиться, и давить в зародыше все противоречащие общему направлению элементы поэтики. С другой стороны, это не очень хорошо, потому что теряется преемственность, и недостаточно любознательный автор поневоле оказывается обреченным на вечное изобретение литературного велосипеда. Но в любом случае, в отличие от Евгении Вежлян, никакой катастрофы в этой демократизации литературного процесса я не вижу, как не вижу и уменьшения количества желающих попробовать записать несколько слов в столбик. Литература продолжает развиваться, а то, что меняются формы ее бытования, скорее плюс, а не минус, потому что это как раз и свидетельствует о наличии вполне живого и динамичного процесса.
Но есть и еще один важный, имеющий отношение к этой же теме момент, который Евгения Вежлян совсем не затронула в своей заметке. Это постепенное схождение на нет исконного российского литературоцентризма. Да, литература по-прежнему важна и нужна, она играет определенную и довольно-таки значимую общественную роль, но она больше не является тем сакральным местом, где сходятся все национальные надежды и упования. Литератор может наконец перестать быть пророком, столпом отечественного благочестия и путеводной звездой запутавшегося в противоречиях общества и просто заняться своим делом, то есть составлением из слов строчек, предложений и абзацев. Судьбы России в литературе больше не решаются, и это отчасти объясняет тот факт, почему постепенно перестают быть нужными сохранившиеся с советского времени толстые литературные журналы, эти своего рода Дон Кихоты ушедшей эпохи.
Что касается оскудения собственно литературной жизни – главной печали автора заметки, то как составитель МосЛитГида могу ответственно заявить, что на протяжении двух последних лет никакого оскудения у нас вовсе не наблюдается. Наоборот, с прошлой осени насыщенность московской литературной жизни явно увеличилась в два, а то и три раза. Конечно, не все эти события равнозначные, не все привлекают большое количество слушателей, но факт остается фактом – мероприятий стало больше, следовательно, потребность общества в них так или иначе увеличилась. И если большинство из этих событий кажутся автору заметки скучными и неинтересными, то это говорит не столько о современном литературном процессе, сколько о внутреннем состоянии самой Евгении Вежлян. В самом деле, если вы на протяжении 30 лет постоянно посещаете литературные мероприятия, рано или поздно все-таки должен наступить момент, когда все это вам просто-напросто надоест. Чем шире, глубже и интенсивнее знакомство с творчеством современных авторов, тем сложнее становится найти у них что-то новое и чем-то искренне заинтересоваться. Однако приравнивать свой профессиональный рост и повышение уровня требований к концу литературного процесса и собственно литературы все-таки несколько, скажем так, неразумно. Так что, по-моему, смысл этой заметки Евгении Вежлян лучше всего выражается фразой нашего незабвенного классика: «О моя юность! о моя свежесть!»
скачать dle 12.1
