(О книге: Илья Будницкий. Остановка в пути. – Евдокия, Екатеринбург, 2018. – 72 с.) Книга стихов поэта из Екатеринбурга Ильи Будницкого «Остановка в пути» привлекла меня художественной обложкой: вангоговским пейзажем в теплом терракотовом обрамлении. Крупные несливающиеся мазки красок изображали уходящего в поле (спиной к зрителю) мужчину. Захотелось прочесть стихи, к которым подобрали такую иллюстрацию.
Сборник «Остановка в пути» состоит из пейзажной лирики. Это покоряет «вневременностью», неброским, но упорным противостоянием автора поэтическому «мейнстриму», яркой своеобычностью текстов, заметными с первой страницы:
Был заморозок, наледь не текла,
Зарница пала, прогорев дотла,
Война мышей и птиц не за горами,
Кора осин в лохмотьях бахромы,
Есть что-то в возвращении зимы,
Присущее трагедии и драме,
Фатальности, отсутствию любви,
Ни первоцвета в роще не сорви,
Ни почек тополиных не потрогай.
Стоит оцепенелый палисад,
Скрипит калитка, бьет вперед-назад,
Тропинка притворяется дорогой.
Не эту ли тропинку нарисовали на обложке сборника? Не символизировала ли она печальную тенденцию ухода из современной лирики природы? Не знаю, с чем связан упрямый факт: лишь второй раз как критик работаю с поэтом, сделавшим пейзаж своей «визитной карточкой» и основой поэтического мировоззрения. Первым был Александр Брятов. Вторым стал Илья Будницкий.
Сборник «Остановка в пути» для Будницкого седьмой. Видно, что это книга состоявшегося поэта, давно обретшего свой путь и голос, уже по оригинальному стихотворному «словарю». Будницкий работает в русле акмеистической традиции. Его слог порой высокопарен, а иногда словно бы проверяет читателя на эрудицию. Например, непонятное слово в зимней зарисовке:
Раскосы снежные заносы,
И лапы елей на просвет
Почти прозрачны и белёсы,
И, точно дым от сигарет,
Их окружают ореолом
Лучи восхода в феврале,
И небо дышит за Шеолом,
Беззвучным пением во мгле... –
выглядит топонимом. Многие ли догадаются, что речь – об обители мертвых в иудаизме? Правильно понятая, эта деталь придает стихотворению почти космический смысл. Но рядом с Шеолом вьётся дым сигарет…
«Столкновения» слов из разных лагерей свойственны Будницкому: он сочетает Пилата, усладу, балдахин, забвенье – с парнишей, калужницей, тиной, сажей и погадками. Но ведь таков закон природы: проживая астрономический год, от зимы до зимы, неизбежно видишь то прекрасное:
Сколько зим ушло в кипение сирени,
Или в яблоневый бесконечный цвет!
Что огню до смены поколений?
Что воде до истеченья лет?
Иссякает талое бессмертье,
Устилают землю жемчуга…
Радуга стоит над круговертью
И преображает берега, -
то скорбное, чуть ли не отвратительное:
Всё сделано, завершено,
Перекипело, обмелело,
Уже разбросано зерно,
А прошлогоднее истлело…
Будницкий мыслью следует за сменой погоды и чередованием сезонов, но в каждом природном явлении поэтическое зрение показывает ему мощный смысловой подтекст. Он может быть героическим:
На снежных лапах — бриллианты,
И аметисты, и парча,
Но мы — сбежавшие атланты,
И небо съехало с плеча,
- или проигрышным, несмотря на возвышенную дерзость уподобления:
Паводок, высокая вода,
Камни и кусты под бурунами,
В заводях кружат остатки льда,
Как зимы мерцающее знамя…
Или зловеще-сказочным:
Душно и влажно в царстве
Дикой травы, рябин,
Повестью о коварстве
Ало сверкнул рубин...
Обилие «ювелирных» метафор – тоже поклон акмеизму. Все эти рубины и жемчуга демонстрируют драгоценность для автора описания (или – слова?). Но, несмотря на пристрастие к красивым параллелям, наблюдения за метаморфозами пейзажа неизменно точны и образны, так, что все время выходят на первый план лирики, будто бы стихи писались только ради любования природой.
Интересна метафорическая система Будницкого. Развернутая панорама сравнений выходит за рамки природных богатств. Часто – в человеческую психологию: «оцепенелый палисад» выражает извечный страх перед смертью тела и разума – для растений зима то же, что для человека анабиоз! Но этот страх оборим: с приходом лета «мир цветет безумно и отважно…». И вообще верится в бессмертие:
А дальше — пространство, поросшее ряской,
В кувшинках проглянет окно,
И гладь безмятежна, и кажется сказкой
И прах, и распадок, и дно…
Сопоставление циклов природы и этапов жизни либо состояний души человека не ново для поэзии. Впрочем, можно сказать иначе – классично, незыблемо. Все зависит от угла взгляда, который поэт, точно оптический прибор, направляет на пейзаж, и от его способности придавать наблюдениям объемность. Будницкий видит перспективу в каждой, казалось бы, мелочи. Микроскоп для него то и дело становится телескопом: в стихах перспектива растет от мельчайшей до глобальной. Я бы даже сказала, что в этом лейтмотив его поэзии.
Очень характерны для Будницкого стихи:
Вот карта местности — на ней
Холмы, овраги, буераки,
Лесоповал и пена дней,
Лабазы, скотники, бараки,
Река, заросший водоем,
Тропа, как будто ниоткуда,
Провал, болотина, подъем,
Звезда, бобровая запруда,
Поляна, глушь, изба, сосна,
Прогулка, тишина ночная,
И чаша неба так полна,
Как боль сердечная, сквозная...
Оно начинается с перечисления крохотных узнаваемых деталей – атомов – не самого привлекательного пейзажа, где человек ощутимо навредил природе. В этом ряду явно не случайно стоят по соседству «лесоповал» и «пена дней». Выражение «пена дней» стало крылатым после выхода в свет одноименного романа Бориса Виана – пародии на экзистенциализм, если не протеста против него. Будницкий дважды в разных стихах окликнет «пену дней». Это явственная аллюзия на элитарно-интеллектуальный культурный пласт. Но союз «и» связывает «пену дней» в единый культурный код с «лесоповалом» - знаковым явлением российской истории, никуда не девшимся по сей день (мартовскую ночь разорвет «надсада лесовоза»). Лесоповалы дали имя ансамблю, развивавшему на сцене надрывно-сентиментальные мотивы блатных песен. Сочетание пены дней и лесоповала притягивает множеством возможных толкований: то ли первая выродилась до второго, то ли автор противопоставил философов и лесорубов, то ли уравнял, то ли изящно попрекнул поклонников «Лесоповала». То ли допустил свой излюбленный приём – оксюморон. А то ли указал на
людей во всем их многообразии, но не выделил их из числа явлений условно неодушевленных. Ведь они – такие же атомы бытия, как и все названное. Будницкий раскладывает картину на атомы, так как из атомов и состоит мир. Они отдельны друг от друга – и в то же время неразрывно связаны – сливаются в «чашу неба», полную болезненного счастья.
Атомарность пейзажа идет «от противного» - то, что выглядит мелочами бытия, на деле является его первоосновой, постоянно напоминает нам поэт. Потому об этих «мелочах» он говорит высоким слогом, лексикой Золотого и Серебряного века и классическими стихотворными размерами – как правило, четырех- или пятистопным ямбом, амфибрахием, иногда хореем. Но он всегда свято выдерживает стихотворные размеры – отрекаясь даже от дольников – и не смеет отклоняться от правил стихосложения, ревностно служа рифме. А рифма служит ему. А вместе они служат поэзии, которой Будницкий подарил три мистических образа: «темный дар», «огонь глубин», «оправданье наших дней».
скачать dle 12.1
