ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Елена Георгиевская. РУССКАЯ ФЕМИНИСТСКАЯ ПОЭЗИЯ: ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Елена Георгиевская. РУССКАЯ ФЕМИНИСТСКАЯ ПОЭЗИЯ: ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

 

Современная феминистская поэзия на русском языке создаётся медленно и с трудом. Когда редакторы и критики задают вопрос, почему в России нет своей Элис Уокер или Нины Марии Донован, хочется ответить вопросом на вопрос: а это случайно не вы, полупрезрительно усмехаясь, выкидывали в мусорку «слишком бабские», «агрессивные», «непонятные», «странно для женщины звучащие» тексты году в 2002-м? В начале и середине нулевых нас было много, и нас, чаще всего, игнорировали, высмеивали или не пускали на порог, не забыв прочитать нотацию: «Что  вы такое пишете?! Вы же молодая симпатичная девушка. Надо писать о любви, о природе!»; «Вы талантливы, но, как говорила N, надо сторониться этого птичьего феминизма, он сужает кругозор. Вот N — не феминистка, и её берут в толстые журналы, понимаете?»

Мэтры утверждали, что дело только в таланте, и не печатают стихи не потому, что они феминистские, а потому, что они плохие, и тут же хвалили полную банальностей  рукопись или публикацию. Постепенно складывалось впечатление: чтобы опубликовать феминистские тексты, надо стать частью закрытого арт-сообщества, как Анна Альчук. Это удавалось единицам — и обычно по праву рождения в столице.

Патриархальные женщины старались не отставать от мужчин: в рецензии на мою подборку литинститутская преподавательница Татьяна Бек сообщила, что «мат из женских уст звучит особенно неаппетитно», а Олеся Николаева называет себя противницей феминизма вообще и литературного, в частности.

Многие тексты, не получившие признания, попросту уничтожены. Многие девушки сломались, поверив, что бездарны, и перестали писать или начали имитировать «мужское письмо», надеясь, что таким образом будет проще пробиться. Но самое худшее — прерванность, обнуление традиции, о котором говорила Элейн Шоуолтер [1].

В России юная писательница часто ощущает себя на краю обрыва: Ахматова, Цветаева, Ахмадулина… но они не были феминистками, так что же, я буду первой? Мужская цензура аккуратно списывает множество не просто феминистских, но и вообще женских имён в расход, чтобы будущим поколениям эмансипанток было не на что опереться. Так было практически стёрто имя феминистской писательницы-диссидентки Кари Унксовой, погибшей (или убитой КГБ) в 1983 году. Более сложная манипулятивная практика — приём ложного признания сообществом: многие девушки представляют литературный интерес для коллег и критиков до того момента, пока не перестанут интересовать как сексуальный объект. Затем о писательнице «забывают». Эта повторяющаяся из года в год история напоминает известный в узких кругах клубный принцип «не пускать в заведение тусовщиц, когда они постареют».

 Русскоязычные поэтессы-феминистки старшего поколения — нередко эмигрантки (Мамонова, Тёмкина); некоторые из них, как Марина Бородицкая, в 80-х написали несколько стихотворений с отчётливо протестной интонацией («О девочке смуглой и смелой...», 1984), но на этом всё закончилось. Феминистской называют и поэзию Зои Эзрохи (р. 1946), что выглядит несколько странно: авторка себя к феминисткам не причисляла, и ничего специфически феминистского в её творчестве нет. Характерный пример:


 Я живу сейчас одна.
 Чистота и тишина.

 Страшно, страшно понимать
 То, что я – плохая мать.

 И совсем уже невмочь –  
 То, что я плохая дочь.

 Сжалься, Боже, надо мной –  
 Я плохой была женой.

 И, наверное, снохой
 Я была совсем плохой.

 Я, конечно, создана
 Для того, чтоб жить одна. 



Во многих её текстах, скорее, отражена драма патриархальной женщины, не сумевшей вписаться в канон семейного счастья с рекламной картинки и страдающей от чувства вины— такого счастья нет, не было и не будет, картинка одна. Но лирическая героиня этого не осознаёт.

Вероятно, с целью расширения канона к феминизму время от времени причисляют Веру Павлову — последовательную антифеминистку. Это создавало множество неловких ситуаций, например, когда поэтесса в Фейсбуке просила Евгения Ермолина не упоминать её в связи с феминизмом, потому что само это течение будто бы бросает на неё тень.

Можно возразить цитатой из Вирджинии Вулф: «Феминистка — любая женщина, говорящая правду о своей жизни», — но корректно ли причислять к той или иной идеологии людей, которые от неё вежливо отстраняются или проявляют к ней неприязнь? Если буддистский философ рассуждает о практике Буддадхармы, достаточно ли это веский повод назвать его христианином — ведь православные тоже пишут о спасении добрыми делами?   

Ни камерность лирики, ни сексуальная тематика, ни сосредоточенность героини на быте и материнстве не делают стихи феминистскими. Феминизм подразумевает трансгрессию, переосмысление, женскую или квир-субъектность. В равной степени феминистская поэзия может размывать грани между мужским и женским мировосприятием или быть эссенциалистской. Как говорит в интервью Марина Тёмкина: «Женский голос – другой, его не спутаешь ни в стихах, благодаря глагольным окончаниям, ни живьем, например, по телефону. <...> В американской реальности это явственно слышно. В России у меня была мама, менструация была, замужество, беременность, роды, сексуальное приставание такое, что я чуть госэкзамен не провалила из-за него в университете, а сознания гендерного не было. <...> Здесь я стала читать книжки по философии феминизма, ходить в женские журналистско-академические группы. Это поменяло сознание» [2].

Поэтесса, прозаистка и критикесса Анна Голубкова (р. 1973) в ироничных верлибрах ставит с ног на головы феминные ролевые модели. Считается, что в зрелости женщина должна стать переживающей из-за утраты свежести истеричкой, «гендерной руиной», готовой на всё, чтобы сохранить мужское внимание, но на самом деле у неё появляется шанс обрести субъектность:


что может произойти
 с женщиной
 когда она перестает
 быть товаром
 то есть когда уходит с рынка
 по своему собственному желанию
 начинает одеваться для себя
 улыбаться когда хочет
 убираться когда вздумается
 или вообще не убираться
[3]

Женщина радуется внезапно свалившейся на неё свободе, не переживая из-за равнодушия посторонних мужчин.

 Другое, пока что опубликованное только в Фейсбуке Голубковой, стихотворение «Лучший способ уничтожить мужчину» носит провокационный характер и поднимает проблему так называемой хрупкой маскулинности. Повествовательница предлагает не нарушать Уголовный Кодекс, а перестать обслуживать патриархального мужчину в быту, пока он, раздавленный неустроенностью, не почувствует себя ничтожеством, не способным даже прибрать за собой:

и вот в этот критический момент
 когда высшее существо бормочет
 «ну я же мудак
 я полное ничтожество»
 женщина должна взять и сказать
 «да это так ты ничтожество
 и в твоей жизни никогда
 ничего больше не будет»
[4]

 Поколение «76-82», за редкими исключениями, ярких феминистских имён не представило. Скорее, ему были свойственны эскапизм и страх перед взрослением — на почве этого невроза и возникло явление, обозначенное Данилой Давыдовым как «некроинфантильная поэтика». Феминизм невозможен без принятия собственной зрелости, а инфантилизация женщин, включая «аутоинфантилизацию», — распространённая патриархальная практика. Воссоздающий детское сознание субъект остаётся взрослым, но его взгляд обращён в прошлое, ностальгичен, что слабо совместимо с профеминистской оптикой («амазонки» и «матриархат», к которым апеллирует радикальный феминизм, — понятия не из исторического прошлого, а из мифологизированного пространства или платоновского мира идей). Кто-то пришла к феминизму сравнительно поздно, а для некоторых «нацбольских бунтарок» целью была не женская солидарность и группальность, а статус единственной женщины в компании и одобрение значимых мужчин (Наталья Ключарёва, «ХХХ»). 

 Одно из исключений — поэзия примыкающей к этому поколению Татьяны Мосеевой (р.1983), которая в ещё середине 2000-х работала со штампами массовой культуры. «Алые паруса», которые ждёт наивная девушка, верящая в миф о романтической любви, превращаются в одежду шахидок; жертвенная любовь женщины, не единственной для любимого, а одной из многих, вольно или невольно сравнивается с жертвой шахидки-смертницы:

когда стоял под алыми парусами
 подтянулись шахидки поясами
 замолились на небо заскрипели зубами
 а там облака с дырявыми боками 

положил забыл через 10 лет вынул
 ни одной в живых не осталось
 чёрная тряпка экс-алый парус
 по каждому моему слову траур 


 Мотив мужской ненужности в контексте лесбоэротической лирики раскрыт с поразительной неагрессивностью и столь же поразительной язвительностью, если учесть, в том числе, библейские аллюзии:

маленькие пакетики с маленькими девочками
 маленькие пакетики с яблоневыми семечками
 из семечка будет яблонька
 из девочки будет сказочка

в каждой третьей пачке мальчик
 ничего из него не будет
 положите его в корзину
 и отправьте почтой речною
 по указанному на обёртке адресу
 с чеком из магазина
[5]

 Но абсолютное большинство пишущих русскоязычных феминисток — это люди, рождённые ближе к 1990 году, первое поколение, заставшее массовое феминистское движение.   
  
 В ранних стихах Галины Рымбу (р. 1990) сочетается обращение к архаике (древнегреческая просодия) с актуальным феминистским содержанием. Условная адресатка любовных стихотворений — теперь соратница-революционерка:

сон прошёл, Лесбия, настало время печали,
 время сбросить кольца и платья на пире кровавом
 во славу доброй памяти сестёр наших
 будем бить бокалы!
 о, Лесбия, время войны настало,
 покупать травматику у мужичков коренастых
 и в чехол от макбука прятать лезвие, шило
 и двигаться, стиснув зубы, через ряды фашни тёмной.


 Для поэтики Рымбу характерно отсутствие страха перед (всё ещё) табуированными темами: роды, женская физиология, так не похожая на рекламный и порнографический глянец, насилие, показанное глазами жертвы. В неустойчивом мире, где «секс — это пустыня», женский опыт всегда травматичен: «замирает здесь (несколько раз), / выхватив еще сил для (другой) борьбы, борьбы чужих на гладком, на других сглаженных женщинах, которые глотают свой испуг (под ним), /глотают еще нейролептики, (бритву)...». Рымбу размышляет о непрочности и одновременной трагической неразрушимости гендерных кодов («Увидела своего первого парня» ); герой этого стихотворения не сразу поддаётся влиянию фратрии — носит длинные волосы, не ведёт себя с девушками грубо — но постепенно выясняется, что одобрение других мужчин ему дороже не только любимой женщины, но и собственного «я», исчезающего под маркерами токсичной маскулинности:

я быстро прошла мимо, как бы его не узнав,
 может быть, и он меня не узнал из–за короткой стрижки
 и в целом гендерно неопределенного вида,
 широкой кофты и штанов, ведь раньше я не выглядела так,
 и нет никакой уверенности, что он вообще обращает внимание на таких людей,
 на таких девушек, как я, а не смотрит сквозь них, как сквозь призраков,
 как мужчина с района со своей тревогой желания такого тяжелого, как бычье тело,
 как охранник в исправительной колонии, которым он работал после того,
 как поработал в ментовке и которым, возможно, работает сейчас…


 Оксана Васякина (р. 1989), известная благодаря мощной и эмоциональной лесбийской лирике, вошедшей в книгу «Женская проза», в 2017 году издала сборник «Ветер ярости» методом book-on-demand. Этот поступок — то ли способ частично дистанцироваться от институций, большинством которых руководят мужчины или идентифицированные с мужским дискурсом женщины, то ли вынужденная мера: в России издаётся огромное количество книг о соперничестве женщин из-за мужчины, но вряд ли кто-то взялся бы за издание поэмы, посвящённой своего рода метафизической мести женщин, переживших насилие. Между тем, распечатано множество копий. «Ветер ярости» читают в России, Европе и Средней Азии.

 Рассуждая с позиций феминистского гнева, Васякина напоминает: ненависть женщины к мужчине — это ненависть угнетённого к угнетателю; и литературный, и правозащитный российский мейнстрим оказался не готов к этой, по западным меркам, азбучной истине: Васякину отстранили от участия в мероприятии FemFest, предпочтя ей светскую львицу Сююмбике Давлет-Кильдееву, стихи которой находятся приблизительно на уровне «популярной поэзии ВКонтакте». Протестный потенциал «Ветра ярости» напоминает о тексте американки Эйми Бейкер «Святые последних дней», в прошлом году переведённом Еленой Филипповой. Эта небольшая поэма посвящена жертвам насильников-педофилов:

Пусть лежат эти девочки в тихих домах,
 в темноте закрывают глаза
 под потявкиванье собак, уплывают в сладчайшую

 дрему. А убийцы кружат как слепые,
 выискивая ягнят, тех, чьи маленькие тела под белеющими простынями
 вскрыты в морге и до косточек обнажены,

 бог весть как, но мы, женщины, связаны вместе
 точно прутья, и прежде, чем нас спалят 
[6],
нитка белая, удерживающая нас прочно,

 пропитается кровью 
[7].
    
 Лолита Агамалова (р. 1997), больше известная, как прозаистка, в 2015 году на «Полутонах» опубликовала поэтический цикл «Секс в газовой камере», написанный под сильным влиянием Моник Виттиг. Феномен Агамаловой поневоле привлекает внимание: совсем юная девушка, уехавшая в Москву из патриархального района Грозного, где её одношкольницы сейчас приходят на уроки в хиджабах, сначала позиционировала себя как анархо-феминистку, теперь — как лесбиянку-сепаратистку, продолжательницу идей Шуламит Файерстоун. А начиналось всё с традиционного (в рамках западной феминистской традиции) пренебрежения нормами приличия, которые обязана усвоить воспитанная девочка: не говорить о месячных и не целоваться с другой девочкой на улице.

ее менструальная кровь красна, как тысяча девятьсот семнадцатый
 нежна белогвардейская коса и поцелуй пиявочен неявленный

девочка-монархистка, иди за мной

черный треугольник на лбу рисуй, отрежь косу
 иди за мной и не бойся, иди со мной

стены Кремля, растущие вдоль, лишь постели нашей изголовье
 ложись на траву, не бойся сырой земли


Если бы Агамалова продолжала писать стихи, это была бы поэзия лозунгов «с человеческим лицом»:

поцелуи наши в пикет обращаются
 а любовь наша в революцию обращается


 Для нового поколения оппозиционеров митинги и пикеты — не вычитанное, а пережитое, поэтому такие стихи звучат действительно революционно. Чёрный треугольник — знак принадлежности к маргинализированным женщинам (бездетным, лесбиянкам, проституткам), который фашисты заставляли своих жертв носить на одежде — в произведении Агамаловой романтически переприсваивается, подобно тому, как западные ЛГБТ переприсвоили ругательство «queer».  

 Политическое лесбийство продвигает в своём творчестве и Оксана Кита (р. 1991), которая в 2017 году вошла в лонг-лист премии Аркадия Драгомощенко. Её наиболее эпатажные стихи пока нельзя прочитать в подборках, опубликованных в институциональных изданиях; один из самых запоминающихся текстов посвящён принудительной, или обязательной, гетеросексуальности (термин Адриенн Рич [8]).  

 Дарья Серенко (р. 1993), поэтесса и создательница проекта «Тихий пикет», поднимает проблему десубъективации, ведущей к дегуманизации женщины:

насилие — это ещё не самое страшное, что может произойти
 так что впереди у тебя не самое страшное
 даша отчуждаемая от своего имени
 <...> смотрит на свои руки в голографических перчатках подаренных новым любовником и не узнает их... 


 Дегуманизация – причина насилия над женщинами, которые в патриархальном обществе отчуждены от дискурса привилегированной группы:

я робот, как я докажу обратное
 я хотела увидеть мир своими глазами
 до того как меня покажут
 моя аура пала
 расстёгнутая на спине /я отдамся каждому кто подумает обо мне


 В стихотворении «да, я украл твой планшет, моя злополучная госпожа...» повествователь, поначалу презирающий феминность и всё с нею связанное, постепенно втягивается в мир героини, и женское письмо меняет не только его речь, но и склад личности:
 
сначала я не мог понять, что я читаю
 куски дневниковой речи, написанные с четырёх до пяти утра
 обращения к возлюбленному в стихах
 полные беспомощности и обладания, какая-то херня с пробелами, рассуждения о новой женственности (как будто мало нам всем было старой), женские пиздострадания, сны, списки книг и покупок (презервативы, фуко)
 но вдруг
 я остановился
 но вдруг
 что-то меня зацепило  


Феминизм — это не обязательно трубы и барабаны. Серенко — сирена, чьи песни сначала кажутся тихими и жалобными, а потом накрывают слушателя с головой.
 Нина Александрова (р.1989) обращается к теме женской группальности:

стихи про любовь
 не к мужчине
 безо всякой эротики
 без секса и объективации
 к сестрам
 к каждой женщине —
 твоему зеркалу
 такой же уставшей, грустной, больной
 такой же беспомощной, тихой, плачущей по ночам
 про любовь
 к каждому маленькому, беззащитному живому
 ведь есть же специальный бог
 для маленьких, беззащитных живых
 про любовь
 к себе самой
[9]

 Все эти поэтессы или родились в Москве, или давно переехали туда. Однако последнее время одним из постсоветских феминистских центров стала также столица Казахстана.   Феминистская, лесбийская и квир-тема получила отражение в стихах Марии Вильковиской, Руфии Дженрбековой, Зои Фальковой, Жанар Секербаевой. Все эти авторки условно относятся к тому сегменту литературного поля, который принято обозначать как актуальную поэзию, и проблемы, как совместить язык агитки и «модернистские туманы» (ироническое определение Льва Оборина), для них, кажется, не существует. «Заявить сегодня о своей идентичности как о несовпадающей с официально одобренным каноном из дело сугубо личного в очередной раз превращается в политическое — независимо от того, совершается ли оно на территории искусства или литературы, в масс-медиа или просто на улице», — пишут Вильковиская и Дженрбекова в предисловии к спецвыпуску альманаха «ЫШШО ОДНА».

 Для Марии Вильковиской (р. 1971) поэзией становится сама рефлексия о новой поэзии:

немолодая авторка пишущая на русском языке
 посыпает голову перцем
 крутит острую приправу по собственному рецепту
 потом пробует
 представить себе новое феминистское искусство
 не похожее на искусство
 и не новое (новое?) 


 Метафора кухни как женского пространства здесь приобретает оттенок мрачной иронии, а выход из патриархального тупика в новый выставочный зал так и не найден. Будущее — это «пустая кастрюля»; с другой стороны будущего вообще нет — оно не является некоей уже существующей в соседней параллели монолитной реальностью.

Зоя Фалькова пишет верлибры, напоминающие позднюю Свирщиньскую с её кинематографичными метафорами и методичным хлестанием «истинно женских» ценностей, на поверку оказывающимися лишь механизмом унификации:  

по рождению
 пригвождённая к этому миру
 островерхим треугольником, –
 горой, пирамидой, летящим в небо копьём –
 ты открываешь дверь с этим знаком
 (обычно – внутрь
 чтобы не выпускать запахов)
 и видишь ряды одинаковых загончиков, оснащённых фаянсовой посудой
 и – нередко – очередь 
[10].

 Фалькова иногда использует приём издевательской буквализации народных пословиц и поговорок, частично потерявших изначальный смысл; в одном из стихотворений таким образом подчёркивается семантический конфликт, основанный на неспособности или нежелании мужчины понять женщину (по Таннен, мужчина и женщина в патриархальном мире зачастую вкладывают в одни и те же слова и формулировки разный смысл [11]): 

Лучше умирать в поле, чем в бабьем подоле
 Говорит мужчина
 Глупый, думает женщина
 в подоле ты
 И не поместился бы
 Там места́ только для новорожденных,
 Которых несут, измученные
 К родным
 С повинной


 Если говорить о ранее упомянутой популярной соцсетевой поэзии, то она ещё ждёт свою Асадову: рифмует множество феминисток, но одновременно «незамысловатых» и художественно убедительных в рамках жанра текстов очень мало. Конечно, не избалованные феминистской тематикой читательницы рады и тому, что есть.

 Некоторые молодые интеллектуалки, например, Саша Граф, (со-)авторка «Манифеста Трансгуманистического Биоурбанизма» [12], в стихах используют прямое высказывание и нарочито простую манеру изложения. В стихотворении «В каждом дворе спрятан ссущий мужик» неприглядная сторона маскулинного, которой почему-то принято гордиться, вызывает у героини естественное отвращение, и сам жест прилюдного мочеиспускания, практически легитимный для мужчин, выступает иллюстрацией «государственного мачизма», имперской культуры, демонстративного бесстыдства агрессоров и захватчиков:

и он с такой гордостью держит
 струящийся хуй
 что если крикнуть
 что это за страна
 то он ответит крым это россия
 и в каждом русском дворе
 спрятан ссущий мужик 


 Мария Воногова, в 2007 году издавшая крохотным тиражом книгу «Между мирами» [13], сейчас обитает в соцсети под псевдонимом Некондиция [14], который сам по себе — глумление над попыткой мужчин разделить женщин на «кондиционных» и «некондиционных». 
 
Говорят у нас нет своего Илона Маска
 Зачем нам Илон
 Если у нас есть Марии Светланы Натальи?
 Вот только все Марии пишут книги о том как захомутать миллионера
 Светланы — о том как вести быт
 <...> Наверное, им кажется, что это вершина их карьеры
 Их мира
 Глобальная цель
 Но это неправда
 Я скажу что феминизм победил только тогда
 Когда ни одна женщина на планете не будет посвящать свою
 Жизнь, творчество и душу
 Мужчине 


В книге «Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям» (2007) Сергей Чупринин утверждает: феминистская литература — это то, что у нас ещё не выросло, и приводит оскорбительную цитату Олега Павлова: «Феминизм внедряется в отечественную среду феминистской же западной организацией. Феминистская литература рождается не из потребностей русской действительности, а из вульгарной пропаганды этих одноклеточных идей». Писатель словно вещает из высшего мира, где знания о мужском насилии, трудовой дискриминации и сексуальной объективации можно почерпнуть только из «западной пропаганды». Другое дело, что ни один человек не научивается говорить о своих настоящих потребностях за один день — так и российские феминистки. Сейчас мы наблюдаем становление феминистской литературы не на примере достаточно атомизированной группы вроде «Новых амазонок», а в качестве массового явления.  

 

_____________________
Примечания:

1. «Каждое новое поколение писательниц оказывалось в каком-то смысле без истории, оно должно было заново открывать для себя прошлое, снова и снова формулировать понимание, особенности самосознания женщин. При таком постоянно прерывающемся процессе и нелюбви к самим себе, которая не давала писательницам шанса прийти к коллективному сознанию, кажется невозможным говорить о каком-либо «движении». Шоуолтер, Э. «Их собственная литература». Перевод фрагментов на русский: https://femunity.livejournal.com/437091.html
2. http://www.runyweb.com/articles/17/marina-temkina-interview-part-1.html
3. https://www.facebook.com/anna.golubkova.10/posts/1644070482292801
4. https://www.facebook.com/anna.golubkova.10/posts/1855169477849566
5. Мосеева, Т. Снежные люди. М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2005.
6. https://syg.ma/@kirill-korchaghin/galina-rymbu-kosmichieskii-prospiekt
7. Оригинал: https://www.guernicamag.com/the-saints-of-the-last-days/
8. Рич, А. «Обязательная гетеросексуальность и лесбийское существование». Перевод на русский: Мохира Суяркулова, фемзин «Квир-исследования». http://www.art-initiatives.org/ru/content/obyazatelnaya-geteroseksualnost-i
9. http://magazines.russ.ru/ural/2017/12/za-oknom-krichit-chelovek.html
10. http://polutona.ru/?show=0526220604
11. Tannen, D. You Just Don't Understand: Women and Men in Conversation, 1990.
12. https://syg.ma/@diagonal/manifiest-transghumanistichieskogho-biourbanizma
13. Воногова, М. Между мирами. Стихи и проза. Красноярск, 2007 г., тираж 150 экз.
14. Паблик «Некондиция» ВКонтакте: 
https://vk.com/public118466137скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
11 398
Опубликовано 01 апр 2018

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ