(О книге: Стивен Кинг. Как писать книги. – М.: АСТ, 2017. – Серия «Тёмная башня»)
Чтение автобиографической книги С. Кинга, созданной в 1999, переведённой на русский в 2001 и переизданной в этом году, вызывает нежное сочувствие к её создателю, похожее на жалость к потерявшемуся ребенку. Возможно, именно к такому эффекту и стремится великий мистификатор Кинг.
Рассуждения о том, «как писать», начинаются лишь на 149 странице и на 279 заканчиваются, составляя не более трети книги. Главное – то, что
до и
после литературоведения. В первой автобиографической части мы знакомимся с душераздирающими эпизодами детства маленького Стивена: трёхлетним он роняет шлакоблок на босую ножку – и пять крошечных пальчиков размозжены; негритянская няня садится малышу на лицо и пускает газы; мама рассказывает, как спрыгнувший с крыши человек «расплескался»; брат советует вытереть попу ядовитым плющом, что вызывает «язвы цвета сырого мяса»; отит приводит к нестерпимым болям и предательству близких.
В заключительной части автор описывает последствия чудовищной аварии: переломы, операции и все оттенки своего страдания.
Мир жесток к маленькому, да и к большому Стивену. Мама научила его стойкости, но не научила доверию, потому что «всегда сама решала свои проблемы». Результатом этой философии становится «большое белое пятно там, где у других семей история». Чтобы пробить эмпатические каналы, Стивен-подросток поклоняется индустрии киноужасов: «В тринадцать лет мне нужны были чудовища, пожирающие целый город, радиоактивные трупы, выходящие из океана и поедающие серфингистов, девки в черных лифчиках, похожие на шоферских подстилок». В студенческие годы экранные кошмары с успехом замещаются реальными. Кинг делится с читателем подробностями быта прачечной: «скатерти воняли до небес и часто кишели червями. Когда загружаешь баки, червяки пытаются залезть тебе на руки – будто знают, гады, что ты их сварить собираешься. <…> простыни и скатерти из больниц – это было ещё хуже. Летом они тоже кишели червями, но эти черви кормились не остатками омаров и устриц, а кровью».
Писательское ремесло приносит радость. Но вдохновение и творческий экстаз приходят к Кингу рука об руку с алкоголем и наркотиками, вызывая многолетнюю зависимость. Кажется, просвета нет. Но благодаря жене в жизни писателя всё же начнётся благополучный период. Однако в книге он опущен. На его месте – трактат о том, как писать книги. К биографии «короля ужасов» мы возвратимся 19 июня 1999 года, в день чудовищной аварии.
Какова цель душераздирающего жизнеописания великого и ужасного Кинга? Может, всё это умело выстроенная манипуляция, преобразующая зависть и упреки в участие? Недаром эпиграфом к книге выступают два противоречивых суждения: «Честность – лучшая политика»; «Лжецы преуспевают». Выбирай, какой считаешь нужным.
Но тон Кинга предельно искренний. Он не боится предстать смешным, даже немного спекулирует на образе глупого малыша, вытершего попу ядовитым плющом, или нелепого школьника, распекаемого директором за комиксы-страшилки.
Язык книги – замечательный. Благодаря профессиональному переводу, русскому читателю наконец-то становится доступен блестящий стиль Кинга, убитый в ранних его переводах на русский язык подстрочным занудством.
Особенно искромётны его сравнения: «живой и весёлый, как крыса на колбасном складе», «я сделал, как она [мама] сказала, поступил в колледж и в Университет штата Мэн, и через четыре года вылез оттуда с дипломом учителя… примерно как вылезает из пруда охотничий пес с убитой уткой в зубах. А утка действительно оказалась дохлая». Лёгкие фразы, доверительные интонации, лирические отступления, окрашенные пастельными оттенками чувств, в меру остренькая ирония. Нигде не переперчено, хотя есть и перчинка. И даже булыжники, неизбежные в огороде писателя, подвизающегося в области эстетики безобразного, прикрыты изяществом формулировок.
Так, упрёки «моралистов» Кинг ловко обходит рассуждением о нормах допустимого в
языке: «Если вы честны в словах, которые сходят с уст ваших персонажей, вы увидите, что подставляетесь под приличный поток критики. Не проходит недели, чтобы я не получил по крайней мере одного рассерженного письма (обычно больше), где меня обзывают матерщинником, хамом, гомофобом, расистом, похабником или просто психопатом». Но согласимся, что, хотя Кинг и помещает ответ «легиону приличия» в главу о языке, проблема всё же глубже. Он щекочет бездну, которая начинает всматриваться в нас. Недаром после участившихся терактов среди школьников Кинг изъял из публичного доступа роман «Ярость», который пользовался у них особой популярностью. Сам писатель объясняет недовольство и упрёки трусливым интеллектом читателей, пропагандируя интеллектуальную свободу. Однако, не поддаваясь обаянию мастера эмоциональной манипуляции, признаем, что свобода интеллекта не оправдывает нравственной безответственности. Это понятия разного порядка. Чуткий к диалогам, описаниям, динамике, саспенсу, при блестящем мастерстве Кинг детски безоглядно подходит к проблеме влияния сотворённых им образов-монстров на ментальную реальность.
Оказывается, он сам живёт в отчаянии неразрешимых подростковых страхов: «почему, если есть Бог, случаются такие страшные вещи, почему страшную притягательность имеет насилие для хороших в основе своей людей».
Возможно, создание книги о том, как он пишет книги, стало в некоторой степени попыткой самооправдания.
Обратимся к литературной части, к советам о том, «как писать». Большая часть этого трактата отведена размышлениям о языке и стиле. Кинг – мастер лёгкого, остроумного повествования, интимной интонации, зажигательного темпоритма и крутого саспенса. Но в том, что касается языковых умений, он делится с читателем в основном законами школьной грамматики (по учебнику Стрэнка и Уайта): «не ставить много простых предложений подряд. Пассивного залога избегать. Проще воспринимать мысль, если её разбить на две. Наречия вам не друг». Абзацы – архитектура текста. «Абзац, а не предложение – единица письма».
По уверению Кинга, честность – основной критерий настоящей прозы. «Честность в повествовании искупает множество стилистических ошибок, как показывает опыт авторов деревянной прозы вроде Теодора Драйзера и Эйна Ренда, но ложь – ошибка огромная и неисправимая».
При этом честность не должна перерастать в исследовательскую навязчивость. Кинг убедительно доказывает нецелесообразность дотошного изложения фактологического материала в художественном тексте. «Есть разница между лекцией о том, что вы знаете, и использованием этого для расцвечивания вещи. Вас лично может заинтересовать информация о разлагающих плоть бактериях, канализационной системе Нью-Йорка, интеллектуальном потенциале щенят колли, но вашим читателям, наверное, гораздо интереснее ваши действующие лица и само действие».
Очень, на мой взгляд, любопытны рассуждения Кинга о природе творчества («Я думаю, что мы нас самом деле говорим о творческом сне») и об умении давать волю Пегасу, не угнетая его мартингалом авторского замысла: «зачем так волноваться насчет развязки? Зачем так стараться всем всегда распоряжаться? Рано или поздно повествование само к чему-нибудь придет».
Мастер саспенса раскрывает свой главный ингредиент: признается, что никогда не придумывает сюжет до конца. Он создает ситуацию и смотрит, что смогут предпринять в ней герои. Ему это так же интересно, как и читателю. «Я же не столько создатель романа, сколько первый его читатель».
Для Кинга важнее не события, а характеры. Именно они влияют на ход сюжета. «Для меня то, что происходит с героями по мере развития сюжета, зависит исключительно от того, что я узнаю о них, продвигаясь вперед, – иными словами, от того, как они развиваются. Иногда они развиваются слабо, иногда – очень сильно, и тогда они начинают влиять на ход сюжета, а не наоборот».
Важны наблюдения Кинга о законах визуализации, основанные на принципе «фигура – фон». «Несколько точно выбранных деталей заменяют все остальное». «Скупое описание оставляет у читателя чувство смущения и близорукости, слишком подробное описание хоронит его под лавиной подробностей и образов – фокус в том, чтобы найти золотую середину. Важно знать,
что описывать, а что оставить в стороне…». Писатель доверяет читателю быть соавтором. «Описание начинается в воображении писателя. Но кончиться должно в воображении читателя». Кинг беспощаден к штампам и лишним словам, что собственно, уже тоже штамп в редактуре. Кинг предлагает свой рецепт: второй вариант = первый вариант минус 10%, а бонусом дарит озорное сравнение: «эффект от сокращения наступает немедленный и зачастую поразительный – литературная «виагра».
Много внимания Кинг уделяет не структуре текста, а атмосфере его создания, которая магическим образом перетекает и в текст. Кинг убеждён, что нельзя подходить к чистому листу равнодушно, как к работе. Если не получается радоваться, можно злиться, негодовать, страдать: «по любому можно приступать, только не равнодушно».
И читатель на самом деле испытывает эффект магической взаимосвязи атмосферы создания и прочтения текста, сопоставляя свои ощущения от первой и второй части книги. Первая – лёгкая и быстрая. Читать вторую неимоверно трудно, требуется отдых, чтение маленькими порциями, хотя говорится в ней об очень интересных вещах. А всё потому (как мы узнаем из последних глав), что вторая часть создавалась в мучительные месяцы после аварии. Писатель заставлял себя писать, читатель – заставляет читать. Вот лучшее доказательство теории атмосферности Кинга.
Прочитав «Как писать книги», я вижу перед внутренним взором ехидную улыбку автора самых популярных в мире бестселлеров, вижу тёплые глаза Табби, его любимой жены и Идеального Читателя, а ещё вижу растерянность малыша, для которого не нашлось в мире внимания и ласки.
Стивен Кинг – вечно юный Питер Пэн, создавший населённый кошмарами и страшными вопросами мир, но так и не повзрослевший, чтобы начать на эти вопросы отвечать. 53-летний автор, общий тираж книг которого давно превысил 350 млн. экземпляров, мечтает разбить бейсбольной битой фургон, причинивший ему боль, и «перед сном, глядя в темноту и засунув руку под подушку», задаёт вопрос о том, «почему, если есть Бог, случаются такие страшные вещи».
Постаревший Стивен Кинг внешне напоминает старого Шварценеггера, и оба чем-то – Майкла Джексона: американская мечта, мумифицированная при жизни.
Эта книга – самая страшная у Кинга. Широко закрытыми глазами с её страниц смотрит на читателя Вечное американское детство.
скачать dle 12.1
